Он резко отрицал "культуру", - что мне очень не понравилось, - культура
- та область, куда я подвигался с великим трудом, сквозь множество пре-
пятствий.
Я встретил его в квартире нечаевца Орлова, переводчика Леопарди и
Флобера, одного из организаторов прекрасного издания "Пантеон Литерату-
ры"; умный, широко образованный старик, целый вечер сокрушительно высме-
ивал "толстовство", которым я, в ту пору, несколько увлекался, видя в
нем, однако, не что иное, как только возможность для меня временно отой-
ти в тихий угол жизни и там продумать пережитое мною.
...Я знал, конечно, что в Нижнем живет В. Г. Короленко, читал "Сон
Макара", - рассказ этот почему-то не понравился мне.
Однажды, в дождливый день, знакомый, с которым я шел по улице, ска-
зал, скосив глаз в сторону:
- Короленко!
По панели твердо шагал коренастый, широкоплечий человек в мохнатом
пальто, из-под мокрого зонтика я видел курчавую бороду. Человек этот на-
помнил мне тамбовских прасолов, - а у меня были солидные основания отно-
ситься враждебно к людям этого племени, и я не ощутил желания познако-
миться с Короленко. Не возникло это желание и после совета, данного мне
жандармским генералом, - одна из забавных шуток странной русской жизни.
Через несколько времени меня арестовали и посадили в одну из четырех
башен нижегородской тюрьмы. В круглой моей камере не было ничего инте-
ресного, кроме надписи, выцарапанной на двери, окованной железом. Над-
пись гласила:
Все живое - из клетки.
Я долго соображал, что хотел сказать человек этими словами? И не
зная, что это аксиома биологии, решил принять ее как печальное изречение
юмориста.
Меня отвели на допрос к самому генералу Познанскому и вот он, хлопая
багровой, опухшей рукою по бумагам, отобранным у меня, говорит всхрапы-
вая:
- Вы тут пишете стихи и вообще... Ну, и пишите. Хорошие стихи - при-
ятно читать...
Мне тоже стало приятно знать, что генералу доступны некоторые истины.
Я не думал, что эпитет "хорошие" относится именно к моим стихам. Но в то
же время далеко не все интеллигенты могли бы согласиться с афоризмом
жандарма о стихах.
И. И. Сведенцов, литератор, гвардейский офицер, бывший ссыльный,
прекрасно рассказывал о народовольцах, особенно восторженно о Вере Фиг-
нер, - печатал мрачные повести в "толстых" журналах, но когда я прочитал
ему стихи Фофанова:
Что ты сказала мне - я не расслышал.
Только сказала ты нежное что-то...
Он сердито зафыркал:
- Болтовня! Она, может быть, спросила его: который час? А он, дубина,
обрадовался...
Генерал, - грузный, в серой тужурке с оторванными пуговицами, в се-
рых, замызганных штанах с лампасами. Его опухшее лицо в седых волосах,
густо расписано багровыми жилками, мокрые, мутные глаза смотрят пе-
чально, устало. Он показался мне заброшенным, жалким, но - симпатичным,
напомнив породистого пса, которому от старости тяжело и скучно лаять.
Из книги речей А. Ф. Кони я знал тяжелую драму, пережитую этим гене-
ралом, знал, что дочь его - талантливая пианистка, а сам он - морфинист.
Он был организатором и председателем "Технического Общества" в Нижнем,
оспаривал, на заседаниях этого общества, значение кустарных промыслов и
- открыл на главной улице города магазин для продажи кустарных изделий
губернии; он посылал в Петербург доносы на земцев, Короленко и на губер-
натора Баранова, который сам любил писать доносы.
Все вокруг генерала было неряшливо: на кожаном диване, за спиною его,
валялось измятое постельное белье, из-под дивана выглядывал грязный са-
пог и кусок алебастра весом пуда в два. На косяках окон в клетках прыга-
ли чижы, щеглята, снигири, большой стол в углу кабинета загроможден фи-
зическими аппаратами, предо мной на столе лежала толстая книга на фран-
цузском языке "Теория электричества" и томик Сеченова "Рефлексы головно-
го мозга".
Старик непрерывно курил коротенькие толстые папиросы и обильный дым
их неприятно тревожил меня, внушая смешную мысль, что табак напитан мор-
фием.
- Какой вы революционер? - брюзгливо говорил он. - Вы - не еврей, не
поляк. Вот, - вы пишете, ну, что же? Вот, когда я выпущу вас, - покажите
ваши рукописи Короленко, - знакомы с ним? Нет? это - серьезный писатель,
не хуже Тургенева...
От генерала истекал какой-то тяжелый, душный запах. Говорить ему не
хотелось, он вытягивал слово за словом лениво, с напряжением. Было скуч-
но. Я рассматривал небольшую витрину рядом со столом, - в ней были раз-
ложены рядами металлические кружки.
Генерал, заметив мои косые взгляды, тяжело приподнялся, спросил:
- Интересно?
Подвинул кресло свое к витрине и, открыв ее, заговорил:
- Это - медали в память исторических событий и лиц. Вот взятие Басти-
лии, а это - в память победы Нельсона под Абукиром, - историю Франции
знаете? Это - об'единение швейцарских союзов, а это знаменитый Гальвани
- смотрите, как прекрасно сделано. Это - Кювье, - значительно хуже!
На его багровом носу дрожало пенснэ, влажные глаза оживились, он брал
медали толстыми пальцами так осторожно, как будто это была не бронза, а
стекло.
- Прекрасное искусство, - ворчал он и, смешно оттопыривая губы, сду-
вал пыль с медалей.
Я искренно восхищался красотой кружечков металла и видел, что старик
нежно любит их.
Закрыв - со вздохом - витрину, он спросил меня: люблю ли я певчих
птиц? Ну, в этой области я знал, вероятно, больше, чем три генерала. И
между нами завязалась оживленнейшая беседа о птицах.
Старик уже вызвал жандарма, чтобы отправить меня в тюрьму, у косяка
двери вытянулся солидный вахмистр, а его начальник все еще говорил сожа-
лительно чмокая:
- Вот, знаете, не могу достать шура! - Замечательная птица! И, - во-
обще, - птицы прекрасный народ, правда? Ну, отправляйтесь с Богом... Да,
- вспомнил он, - вам учиться надо, ну, там - писать, а не это...
Через несколько дней я снова сидел перед генералом, он сердито бормо-
тал:
- Конечно, вы знали, куда уехал Сомов, и надо было сказать это мне, я
бы сразу выпустил вас. И - не надо было издеваться над офицером, который
делал обыск у вас... И - вообще...
Но вдруг, наклоняясь ко мне, он добродушно спросил:
- А теперь вы не ловите птиц?
... Лет через десять после забавного знакомства с генералом, я, арес-
тованный, сидел в Нижегородском жандармском управлении, ожидая допроса.
Ко мне подошел молодой ад'ютант и спросил:
- Вы помните генерала Познанского? - Это мой отец. Он умер, в Томске.
Он очень интересовался вашей судьбой, - следил за вашими успехами в ли-
тературе и, нередко, говорил, что он первый почувствовал ваш талант. Не
задолго до смерти он просил меня передать вам медали, которые нравились
вам, - конечно, если вы пожелаете взять их...
Я был искренне тронут. Выйдя из тюрьмы, взял медали и отдал их в Ни-
жегородский музей.
... В солдаты меня не взяли; толстый, веселый доктор, несколько похо-
жий на мясника, распоряжаясь точно боец быков на бойне, сказал, осмотрев
меня:
- Дырявый, пробито легкое насквозь! Притом - расширена вена на ноге.
Не годен!
Это крайне огорчило меня.
Не задолго до призыва я познакомился с офицером-топографом - Паскиным
или Пасхаловым, не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64