Все, что я
непосредственно пережил, тянуло меня к этим людям, вызывая желание пог-
рузиться в их едкую среду. Брет-Гарт и огромное количество "бульварных"
романов еще более возбуждали мои симпатии к этой среде.
Профессиональный вор Башкин, бывший ученик Учительского института,
жестоко битый, чахоточный человек, красноречиво внушал мне:
- Что ты, как девушка, ежишься, али честь потерять боязно? Девке
честь - все ее достояние, а тебе - только хомут. Честен бык, так он -
сеном сыт.
Рыженький, бритый точно актер, ловкими, мягкими движениями маленького
тела Башкин напоминал котенка. Он относился ко мне учительно, покрови-
тельственно, и я видел, что он от души желает мне удачи, счастья. Очень
умный, он прочитал немало хороших книг, более всех ему нравился "Граф
Монте-Кристо":
- В этой книге есть и цель и сердце, - говорил он.
Любил женщин и рассказывал о них вкусно чмокая, с восторгом, с ка-
кой-то судорогой в разбитом теле; в этой судороге было что-то болезнен-
ное, она возбуждала у меня брезгливое чувство, но речи его я слушал вни-
мательно, чувствуя их красоту. - Баба, баба! - выпевал он, и желтая кожа
его лица разгоралась румянцем, темные глаза сияли восхищением. - Ради
бабы я - на все пойду. Для нее, как для чорта - нет греха! Живи влюблен,
лучше этого ничего не придумано.
Он был талантливый рассказчик и легко сочинял для проституток трога-
тельные песенки о печалях несчастной любви, - его песни распевались во
всех городах Волги, и - между прочим - ему принадлежит широко распрост-
раненная песня:
Не красива я, бедна,
Плохо я одета,
Никто замуж не берет
Девушку за это...
Хорошо относился ко мне темный человек Трусов, благообразный, щеголе-
вато одетый, с тонкими пальцами музыканта. Он имел в Адмиралтейской сло-
боде лавочку с вывеской "Часовых дел мастер", но занимался сбытом краде-
ного.
- Ты, Максим, к воровским шалостям не приучайся! - говорил он мне,
солидно поглаживая седоватую свою бороду, прищурив хитрые и дерзкие гла-
за. - Я вижу: у тебя иной путь, ты человек духовный.
- Что значит - духовный?
- А - в котором зависти нет ни к чему, только любопытство...
Это было неверно по отношению ко мне, завидовал я много и многому;
между прочим, зависть мою возбуждала способность Башкина говорить ка-
ким-то особенным, стихоподобным ладом, с неожиданными уподоблениями и
оборотами слов. Вспоминаю начало его повести об одном любовном приключе-
нии:
- Мутноокой ночью сижу я - как сыч в дупле - в номерах, в нищем горо-
де Свияжске, а - осень, октябрь, ленивенько дождь идет, ветер дышит,
точно обиженный татарин песню тянет - без конца песня: о-о-о-у-у-у...
...И вот пришла она, легкая, розовая, как облако на восходе солнца, а в
глазах - обманная чистота души. Милый, - говорит честным голосом, - не
виновата я против тебя. Знаю - врет, а верю - правда. Умом - твердо
знаю, сердцем - не верю, никак.
Рассказывая, он ритмически покачивался, прикрывал глаза и часто, мяг-
ким жестом касался груди своей против сердца.
Голос у него был глухой, тусклый, а слова - яркие, и что-то со-
ловьиное пело в них.
Завидовал я Трусову, - этот человек удивительно интересно говорил о
Сибири, Хиве, Бухаре, смешно и очень зло о жизни архиереев и однажды та-
инственно сказал о царе Александре III:
- Этот царь в своем деле мастер!
Трусов казался мне одним из тех "злодеев", которые в конце романа -
неожиданно для читателя - становятся великодушными героями.
Иногда, в душные ночи, эти люди переправлялись через речку Казанку, в
луга, в кусты и там пили, ели, беседуя о своих делах, но чаще - о слож-
ности жизни, о странной путанице человеческих отношений, а особенно мно-
го - о женщинах. О них говорилось с озлоблением, с грустью, иногда -
трогательно и почти всегда с таким чувством, как будто заглядывая во
тьму, полную жутких неожиданностей. Я прожил с ними две - три ночи под
темным небом с тусклыми звездами, в душном тепле ложбины, густо заросшей
кустами тальника. Во тьме, влажной от близости Волги, ползли во все сто-
роны золотыми пауками огни мачтовых фонарей, в черную массу горного бе-
рега вкраплены огненные комья жилы - это светятся окна трактиров и домов
богатого села Услон. Глухо бьют по воде плицы колес пароходов; надсадно,
волками, воют матросы на караване барж; где-то бьет молот по железу; за-
унывно тянется песня, - тихонько тлеет чья-то душа, - от песни на сердце
пеплом ложится грусть.
И еще грустнее слушать тихо скользящие речи людей, - люди задумались
о жизни и говорят каждый о своем, почти не слушая друг друга. Сидя или
лежа под кустами, они курят папиросы, изредка - не жадно - пьют водку,
пиво и идут куда-то назад, по пути воспоминаний.
- А вот со мной был случай, - говорит кто-то придавленный к земле
ночною тьмой.
Выслушав рассказ, люди соглашаются:
- Бывает и так, - все бывает...
"Было", "бывает", "бывало" - слышу я, и мне кажется, что в эту ночь
люди пришли к последним часам своей жизни - все уже было, больше ничего
не будет.
Это отводило меня в сторону от Башкина и Трусова, но все-таки - нра-
вились мне они, и по всей логике испытанного мною было бы вполне естест-
венно, если б я пошел с ними. Оскорбленная надежда подняться вверх, на-
чать учиться - тоже толкала меня к ним. В часы голода, злости и тоски я
чувствовал себя вполне способным на преступление не только против "свя-
щенного института собственности". Однако романтизм юности помешал мне
свернуть с дороги, итти по которой я был обречен. Кроме гуманного
Брет-Гарта и бульварных романов я уже прочитал немало серьезных книг, -
они возбудили у меня стремление к чему-то неясному, но более значи-
тельному, чем все, что я видел.
И в то же время у меня зародились новые знакомства, новые впечатле-
ния. На пустырь, рядом с квартирой Евреинова собирались гимназисты иг-
рать в городки, и меня очаровал один из них - Гурий Плетнев. - Смуглый,
синеволосый как японец, с лицом в мелких черных точках, точно натертым
порохом, неугасимо веселый, ловкий в играх, остроумный в беседе, - он
был насыщен зародышами разнообразных талантов. И, как почти все талант-
ливые русские люди, он жил на средства данные ему природой, не стремясь
усилить и развить их. Обладая тонким слухом и великолепным чутьем музы-
ки, любя ее, он артистически играл на гуслях, балалайке, гармонике; не
пытаясь овладеть инструментом более благородным и трудным. Был он беден,
одевался плохо, но его удальству, бойким движениям жилистого тела, широ-
ким жестам, - очень отвечали измятая, рваная рубаха, штаны в заплатах и
дырявые, стоптанные сапоги.
Он был похож на человека, который после длительной и тяжкой болезни
только что встал на ноги, или похож был на узника, вчера выпущенного из
тюрьмы - все в жизни было для него ново, приятно, все возбуждало в нем
шумное веселье - он прыгал по земле, как ракета-шутиха.
Узнав, как мне трудно и опасно жить, он предложил поселиться с ним и
готовиться в сельские учителя. И вот я живу в странной, веселой трущобе
- "Марусовке", - вероятно знакомой не одному поколению казанских студен-
тов. Это был большой полуразрушенный дом на Рыбнорядской улице, как буд-
то завоеванный у владельцев его голодными студентами, проститутками и
какими-то призраками людей, изживших себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64