Но если это и не так, то во всяком случае ха-
рактеры думающих и верующих людей бесконечно и несоединимо разнообразны
у нас.
Он веско заговорил о необходимости внимательного изучения духовной
жизни деревни.
- Этого не исчерпывает этнография, - нужно подойти как-то иначе, бли-
же, глубже. Деревня - почва, на которой мы все растем и много чертополо-
ха, много бесполезных сорных трав. Сеять "разумное, доброе, вечное" на
этой почве надо так же осторожно, как и энергично. Вот я, летом, беседо-
вал с молодым человеком, весьма неглупым, но он серьезно убеждал меня,
что деревенское кулачество - прогрессивное явление, потому что, видите
ли, кулаки накопляют капитал, а Россия обязана стать капиталистической
страной. Если такой пропагандист попадет в деревню...
Он засмеялся.
Провожая меня, он снова пожелал мне успеха.
- Так вы думаете - я могу писать? - спросил я.
- Конечно! - воскликнул он несколько удивленно. - Ведь вы уже пишете,
печатаетесь, - чего же? Захотите посоветоваться - несите рукописи, по-
толкуем...
Я вышел от него в бодром настроении человека, который, после жаркого
дня и великой усталости, выкупался в прохладной воде лесной речки.
В. Г. Короленко вызвал у меня крепкое чувство уважения, но - поче-
му-то - я не ощутил к писателю симпатии, и это огорчило меня. Вероятно,
это случилось потому, что в ту пору учителя и наставники уже несколько
тяготили меня, мне очень хотелось отдохнуть от них, поговорить с хорошим
человеком дружески - просто, не стесняясь ни с чем, о том, что беспощад-
но волновало меня. А когда я приносил материал моих впечатлений учите-
лям, они кроили и сшивали его сообразно моде и традициям тех полити-
ко-философских форм, закройщиками и портными которых они являлись. Я
чувствовал, что они совершенно искренно не могут шить и кроить иначе, но
я видел, что они портят мой материал.
Недели через две, я принес Короленко рукописи сказки "О рыбаке и фее"
и рассказа "Старуха Изергиль", только что написанного мною. В. Г. не бы-
ло дома, я оставил рукописи и на другой же день получил от него записку:
"Приходите вечером поговорить. Вл. Кор.".
Он встретил меня на лестнице с топором в руке.
- Не думайте, что это мое орудие критики, - сказал он, потрясая топо-
ром, - нет, это я полки в чулане устраивал. Но - некоторое усекновение
главы ожидает вас...
Лицо его добродушно сияло, глаза весело смеялись и, как от хорошей,
здоровой русской бабы, от него пахло свеже выпеченным хлебом.
- Всю ночь - писал, а после обеда уснул, проснулся - чувствую: надо
повозиться!
Он был непохож на человека, которого я видел две недели тому назад; я
совершенно не чувствовал в нем наставника и учителя; передо мной был хо-
роший человек, дружески внимательно настроенный ко всему миру.
- Ну-с, - начал он, взяв со стола мои рукописи и хлопая ими по колену
своему, - прочитал я вашу сказку. Если бы это написала барышня, слишком
много прочитавшая стихов Мюссе, да еще в переводе нашей милой старушки
Мысовской, - я бы сказал барышне: - недурно, а - все-таки выходите за-
муж. Но для такого свирепого верзилы, как вы, писать нежные стишки, -
это почти гнусно, во всяком случае преступно. Когда это вы разразились?
- Еще в Тифлисе...
- То-то! У вас тут сквозит пессимизм. Имейте в виду: пессимистическое
отношение к любви - болезнь возраста, это теория наиболее противоречивая
практике, чем все иные теории. Знаем мы вас, пессимистов, слышали о вас
кое-что!
Он лукаво подмигнул мне, засмеялся и продолжал серьезно:
- Из этой панихиды можно напечатать только стихи, они - оригинальны,
это я вам напечатаю. "Старуха" написана лучше, серьезнее, но - все-таки
и снова - аллегория. Не доведут они вас до добра. Вы в тюрьме сидели?
Ну, и еще сядете!
Он задумался, перелистывая рукопись:
- Странная какая-то вещь! Это - романтизм, а он - давно скончался.
Очень сомневаюсь, что сей Лазарь достоин воскресенья. Мне кажется, вы
поете не своим голосом. Реалист вы, а не романтик, реалист. В частности,
там есть одно место о поляке, оно показалось мне очень личным, - нет, не
так?
- Возможно.
- Ага! вот видите! Я же говорю: мы кое-что знаем о вас. Но - это не-
допустимо, личное - изгоняйте! Разумею - узко личное.
Он говорил охотно, весело, у него чудесно сияли глаза, - я смотрел на
него все с большим удивлением, как на человека, которого впервые вижу.
Бросив рукопись на стол, он подвинулся ко мне, положил руку на мое коле-
но.
- Слушайте, - можно говорить с вами запросто? Знаю я вас - мало, слы-
шу о вас - много, и кое-что вижу сам. Плохо вы живете. Не туда попали.
По-моему вам надо уехать отсюда или жениться на хорошей, не глупой де-
вушке.
- Но я женат.
- Вот это и плохо.
- Я сказал, что не могу говорить на эту тему.
- Ну, извините!
Он начал шутить, потом, вдруг озабоченно спросил:
- Да! Вы слышали, что Ромась арестован! Давно? Вот как. Я только вче-
ра узнал. Где? В Смоленске. Что он делал там?
На квартире Ромася была арестована типография "народоправцев", орга-
низованная им.
- Неугомонный человек, - задумчиво сказал В. Г. - Теперь - снова сош-
лют его куда-нибудь. Что он - здоров? Здоровеннейший мужик был...
Он вздохнул, повел широкими плечами.
- Нет, все это - не то! Этим путем ничего не достигнешь. Астыревское
дело - хороший урок, он говорит нам: беритесь за черную, легальную рабо-
ту, за будничное культурное дело. Самодержавие - больной, но крепкий
зуб, корень его ветвист и врос глубоко, нашему поколению этот зуб не
вырвать, - мы должны сначала раскачать его, а на это требуется не один
десяток легальной работы.
Он долго говорил на эту тему, и чувствовалось, что говорит он о своей
живой вере.
Пришла Авдотья Семеновна, зашумели дети, я простился и ушел с хорошим
сердцем.
Известно, что в провинции живешь как под стеклянным колпаком, - все
знают о тебе, знают, о чем ты думал в среду около двух часов и в субботу
перед всенощной; знают тайные намерения твои и очень сердятся, если ты
не оправдываешь пророческих догадок и предвидений людей.
Конечно, весь город узнал, что Короленко благосклонен ко мне, и я
принужден был выслушать не мало советов такого рода:
- Берегитесь, собьет вас с толку эта компания поумневших.
Подразумевался, популярный в то время, рассказ П. Д. Боборыкина "По-
умнел", - о революционере, который взял легальную работу в земстве, пос-
ле чего он потерял дождевой зонтик и его бросила жена.
- Вы - демократ, вам нечего учиться у генералов, вы - сын народа! -
внушали мне.
Но я уже давно чувствовал себя пасынком народа; это чувство, от вре-
мени, усиливалось и, как я уже говорил, сами народопоклонники казались
мне такими же пасынками, как я. Когда я указывал на это - мне кричали:
- Вот видите, вы уже заразились!
Группа студентов Ярославского лицея пригласила меня на пирушку, я
что-то читал им, они подливали в мой стакан пива - водку, стараясь де-
лать это незаметно для меня. Я видел их маленькие хитрости, понимал, что
они хотят "в дребезги" напоить меня, но не мог понять - зачем это нужно
им? Один из них, самовлюбленный и чахоточный, убеждал меня:
- Главное - пошлите ко всем чертям идеи, идеалы и всю эту дребедень!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
рактеры думающих и верующих людей бесконечно и несоединимо разнообразны
у нас.
Он веско заговорил о необходимости внимательного изучения духовной
жизни деревни.
- Этого не исчерпывает этнография, - нужно подойти как-то иначе, бли-
же, глубже. Деревня - почва, на которой мы все растем и много чертополо-
ха, много бесполезных сорных трав. Сеять "разумное, доброе, вечное" на
этой почве надо так же осторожно, как и энергично. Вот я, летом, беседо-
вал с молодым человеком, весьма неглупым, но он серьезно убеждал меня,
что деревенское кулачество - прогрессивное явление, потому что, видите
ли, кулаки накопляют капитал, а Россия обязана стать капиталистической
страной. Если такой пропагандист попадет в деревню...
Он засмеялся.
Провожая меня, он снова пожелал мне успеха.
- Так вы думаете - я могу писать? - спросил я.
- Конечно! - воскликнул он несколько удивленно. - Ведь вы уже пишете,
печатаетесь, - чего же? Захотите посоветоваться - несите рукописи, по-
толкуем...
Я вышел от него в бодром настроении человека, который, после жаркого
дня и великой усталости, выкупался в прохладной воде лесной речки.
В. Г. Короленко вызвал у меня крепкое чувство уважения, но - поче-
му-то - я не ощутил к писателю симпатии, и это огорчило меня. Вероятно,
это случилось потому, что в ту пору учителя и наставники уже несколько
тяготили меня, мне очень хотелось отдохнуть от них, поговорить с хорошим
человеком дружески - просто, не стесняясь ни с чем, о том, что беспощад-
но волновало меня. А когда я приносил материал моих впечатлений учите-
лям, они кроили и сшивали его сообразно моде и традициям тех полити-
ко-философских форм, закройщиками и портными которых они являлись. Я
чувствовал, что они совершенно искренно не могут шить и кроить иначе, но
я видел, что они портят мой материал.
Недели через две, я принес Короленко рукописи сказки "О рыбаке и фее"
и рассказа "Старуха Изергиль", только что написанного мною. В. Г. не бы-
ло дома, я оставил рукописи и на другой же день получил от него записку:
"Приходите вечером поговорить. Вл. Кор.".
Он встретил меня на лестнице с топором в руке.
- Не думайте, что это мое орудие критики, - сказал он, потрясая топо-
ром, - нет, это я полки в чулане устраивал. Но - некоторое усекновение
главы ожидает вас...
Лицо его добродушно сияло, глаза весело смеялись и, как от хорошей,
здоровой русской бабы, от него пахло свеже выпеченным хлебом.
- Всю ночь - писал, а после обеда уснул, проснулся - чувствую: надо
повозиться!
Он был непохож на человека, которого я видел две недели тому назад; я
совершенно не чувствовал в нем наставника и учителя; передо мной был хо-
роший человек, дружески внимательно настроенный ко всему миру.
- Ну-с, - начал он, взяв со стола мои рукописи и хлопая ими по колену
своему, - прочитал я вашу сказку. Если бы это написала барышня, слишком
много прочитавшая стихов Мюссе, да еще в переводе нашей милой старушки
Мысовской, - я бы сказал барышне: - недурно, а - все-таки выходите за-
муж. Но для такого свирепого верзилы, как вы, писать нежные стишки, -
это почти гнусно, во всяком случае преступно. Когда это вы разразились?
- Еще в Тифлисе...
- То-то! У вас тут сквозит пессимизм. Имейте в виду: пессимистическое
отношение к любви - болезнь возраста, это теория наиболее противоречивая
практике, чем все иные теории. Знаем мы вас, пессимистов, слышали о вас
кое-что!
Он лукаво подмигнул мне, засмеялся и продолжал серьезно:
- Из этой панихиды можно напечатать только стихи, они - оригинальны,
это я вам напечатаю. "Старуха" написана лучше, серьезнее, но - все-таки
и снова - аллегория. Не доведут они вас до добра. Вы в тюрьме сидели?
Ну, и еще сядете!
Он задумался, перелистывая рукопись:
- Странная какая-то вещь! Это - романтизм, а он - давно скончался.
Очень сомневаюсь, что сей Лазарь достоин воскресенья. Мне кажется, вы
поете не своим голосом. Реалист вы, а не романтик, реалист. В частности,
там есть одно место о поляке, оно показалось мне очень личным, - нет, не
так?
- Возможно.
- Ага! вот видите! Я же говорю: мы кое-что знаем о вас. Но - это не-
допустимо, личное - изгоняйте! Разумею - узко личное.
Он говорил охотно, весело, у него чудесно сияли глаза, - я смотрел на
него все с большим удивлением, как на человека, которого впервые вижу.
Бросив рукопись на стол, он подвинулся ко мне, положил руку на мое коле-
но.
- Слушайте, - можно говорить с вами запросто? Знаю я вас - мало, слы-
шу о вас - много, и кое-что вижу сам. Плохо вы живете. Не туда попали.
По-моему вам надо уехать отсюда или жениться на хорошей, не глупой де-
вушке.
- Но я женат.
- Вот это и плохо.
- Я сказал, что не могу говорить на эту тему.
- Ну, извините!
Он начал шутить, потом, вдруг озабоченно спросил:
- Да! Вы слышали, что Ромась арестован! Давно? Вот как. Я только вче-
ра узнал. Где? В Смоленске. Что он делал там?
На квартире Ромася была арестована типография "народоправцев", орга-
низованная им.
- Неугомонный человек, - задумчиво сказал В. Г. - Теперь - снова сош-
лют его куда-нибудь. Что он - здоров? Здоровеннейший мужик был...
Он вздохнул, повел широкими плечами.
- Нет, все это - не то! Этим путем ничего не достигнешь. Астыревское
дело - хороший урок, он говорит нам: беритесь за черную, легальную рабо-
ту, за будничное культурное дело. Самодержавие - больной, но крепкий
зуб, корень его ветвист и врос глубоко, нашему поколению этот зуб не
вырвать, - мы должны сначала раскачать его, а на это требуется не один
десяток легальной работы.
Он долго говорил на эту тему, и чувствовалось, что говорит он о своей
живой вере.
Пришла Авдотья Семеновна, зашумели дети, я простился и ушел с хорошим
сердцем.
Известно, что в провинции живешь как под стеклянным колпаком, - все
знают о тебе, знают, о чем ты думал в среду около двух часов и в субботу
перед всенощной; знают тайные намерения твои и очень сердятся, если ты
не оправдываешь пророческих догадок и предвидений людей.
Конечно, весь город узнал, что Короленко благосклонен ко мне, и я
принужден был выслушать не мало советов такого рода:
- Берегитесь, собьет вас с толку эта компания поумневших.
Подразумевался, популярный в то время, рассказ П. Д. Боборыкина "По-
умнел", - о революционере, который взял легальную работу в земстве, пос-
ле чего он потерял дождевой зонтик и его бросила жена.
- Вы - демократ, вам нечего учиться у генералов, вы - сын народа! -
внушали мне.
Но я уже давно чувствовал себя пасынком народа; это чувство, от вре-
мени, усиливалось и, как я уже говорил, сами народопоклонники казались
мне такими же пасынками, как я. Когда я указывал на это - мне кричали:
- Вот видите, вы уже заразились!
Группа студентов Ярославского лицея пригласила меня на пирушку, я
что-то читал им, они подливали в мой стакан пива - водку, стараясь де-
лать это незаметно для меня. Я видел их маленькие хитрости, понимал, что
они хотят "в дребезги" напоить меня, но не мог понять - зачем это нужно
им? Один из них, самовлюбленный и чахоточный, убеждал меня:
- Главное - пошлите ко всем чертям идеи, идеалы и всю эту дребедень!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64