Я понимаю, что ему выгодно иметь меня старшим, он - не любит рабо-
тать, а я работаю охотно, усталость полезна мне, она гасит тревоги души,
сдерживает настойчивые требования инстинкта пола. Но - не позволяет чи-
тать.
- Хорошо, что ты бросил книжки, - крысы бы с'ели их! - говорит пе-
карь. - А - неужто ты снов не видишь? Наверно - видишь, только - скрытен
ты. Смешно. Ведь сны рассказывать - самое безвредное дело, тут опасаться
нечего...
Он очень ласков со мною, кажется, - даже уважает меня. Или - боится,
как хозяйского ставленника, хотя это не мешает ему аккуратно воровать
товар.
(Продолжение следует).
М. Горький.
ГОРОДОК.
<Заметки из дневника воспоминания.>
...Сижу за городом, на лысых холмах, едва прикрытых дерном; вокруг
чуть заметны могилы, растоптанные копытами скота, развеянные ветром. Си-
жу у стены игрушечно-маленького кирпичного ящика, покрытого железной
крышей, - издали его можно принять за часовню, но вблизи он больше похож
на конуру собаки. За дверью его, окованной железом, хранятся цепи, пле-
ти, кнуты и еще какие-то орудия пыток, - ими терзали людей, зарытых
здесь, на холмах. Они оставлены в память городу: не бунтуй!
Но горожане уже забыли: чьи люди перебиты здесь? Одни говорят: это
казаки Степана Разина; другие утверждают: это мордва и чуваши Емельяна
Пугача.
И только всегда пьяный старик нищий Затинщиков хвастливо говорит:
- Мы при обоих бунтовали...
С бесплодного холмистого поля дома города, серые, прижатые к земле,
кажутся кучами мусора; там и тут они заросли по крыши густой пыльной зе-
ленью. В грудах серого хлама торчит десяток колоколен и пожарная калан-
ча, сверкают на солнце белые стены церквей, - это вызывает впечатление
чистеньких полотняных заплат на грязных лохмотьях.
Сегодня праздник. До полудня горожане стояли в церквах, до двух часов
ели и пили, теперь они отдыхают. Город безмолвен, не слышно даже плача
детей.
День мучительно зноен. Серо-синее небо изливает на землю невидимый,
расплавленный свинец. В небе есть что-то непроницаемое и унылое; ослепи-
тельно-белое солнце как будто растеклось по небесам, растаяло. Жалкие
рыжеватые былинки на могилах неподвижны и сухи. Земля потрескивает, ше-
лушится на солнце, как сушеная рыба. Влево от холмов, за невидимой ре-
кою, над голыми полями струится марево, в нем качается, тает ушастая ко-
локольня заречной слободы, - сто лет тому назад слобода эта принадлежала
знаменитой Салтычихе, прославившей имя свое изощренным мучительством
крепостных рабов.
А город - накрыт облаком какой-то мутной, желтоватой пыли. Может
быть, это - дыхание спящих людей.
---------------
Странные люди живут в этом городе. Владелец войлочного завода, чело-
век солидный, не глупый, четвертый год читает Карамзина "Историю Госу-
дарства Российского", дошел уже до девятого тома.
- Велико сочинение! - говорит он, уважительно поглаживая кожаный пе-
реплет книги. - Царская книга. Сразу понимаешь - мастак сочинял. Зимним
вечером начнешь читать и - все дела житейские забудешь. Приятно. Большое
утешение человеку - книга! Ежели она с высоты разума написана...
Однажды, играя пышной бородою своей, он предложил мне с любезной улы-
бочкой:
- Хотите интересненькое поглядеть? У меня, на задворках, доктор жи-
вет, а к нему, на свидания, барыня одна, - не наша, приезжая - ходит. Я
с чердака в слуховое окно гляжу, как они забавляются; окошко у них напо-
ловину занавешено, и через верхнее стекло очень подробно видать забавы
ихние. Я, даже, бинокль у татарина, по случаю, купил, и кое-когда прия-
телей приглашаю для забавы. Очень интересное распутство...
---------------
Парикмахер Балясин называет себя "градским брадобреем". Он - длинный,
тонкий, ходит развернув плечи и гордо выпячивая грудь. У него голова ужа
- маленькая, с желтыми глазами, взгляд ласково-недоверчивый. Город счи-
тает его умным человеком и лечится у Балясина более охотно, чем у земс-
кого доктора.
- У нас естество простое, а доктора - это для образованных людей, -
говорят горожане.
Парикмахер ставит банки, пускает кровь, недавно срезал пациенту мо-
золь, и пациент умер от заражения крови. Кто-то пошутил:
- Усердный лекарь; ему говорят: срежь мозоль, а он всего человека
срезал с земли...
Балясина одолевает мысль о непрочности бытия.
- Я думаю - врут ученые, - говорит он. - Неизвестна им точность ходов
солнца. Я, вот, гляжу, когда солнышко заходит и думаю: а, вдруг, не
взойдет оно завтра? Не взойдет и - шабаш! Зацепится за что-нибудь, - за
комету, скажем, - вот и живи в ночи. А то - просто остановится по ту
сторону земли, тут нам и крышка навечной тьмы. Надо полагать - у солнца
тоже есть свой характер. Придется нам тогда для жизни, леса жечь, костры
раскладывать.
Похохатывая, щуря глаза, он продолжает.
- Ха-арошее небо у нас будет тогда: звезды есть, а - ни солнца, ни
месяца! Вместо месяца черный шарик будет торчать, коли верно, что месяц
у солнца свет занимает. Как хошь, так и живи - ничего не видать. Для во-
ров - удобно, а для всех других сословий - очень неприятно, а?
Однажды, подстригая мне волосы, он сказал:
- Ко всему люди привыкли, ничем их не испугаешь, ни пожарами, ничем.
В иных местах - наводнения бывают, землетрясения, - у нас ничего! Холеры
- и то не было, а кругом везде - холера. Человеку же хочется необыкно-
венного чего-нибудь, страшного. Страх для души, как баня для тела, очень
здорово...
---------------
Одноглазый арендатор городской купальни, - он же - "картузник", дела-
ет фуражки из старых брюк, - человек, которого город не любит, боится.
Встречая его на улицах, горожане опасливо сторонятся и смотрят вслед ему
волками, а иной идет прямо на картузника, наклоня голову, точно собира-
ясь боднуть его. Тогда картузник уступает дорогу и сам смотрит в затылок
дерзкого человека, прищурив глаз, усмехаясь.
- За что вас не любят? - спрашиваю я.
- Я - беспощадный, - хвастливо говорит он. - У меня такой навык, что
я - чуть кто неправильно действует, - сейчас его к мировому тащу!
Белок его глаза воспален, пронизан сетью кровавых жилок и в этой сет-
ке гордо сверкает рыжеватый круглый зрачек. Картузник коренастый, длин-
норукий, ноги у него - колесом. Похож на паука.
- Действительно, - меня не уважают, потому как я права знаю, - расс-
казывает он, свертывая папиросу из махорки. - Чужой воробей в мой огород
залетит - пожалуйте к мировому! Я из-за петуха четыре месяца судился.
Даже сам судья сказал мне: ты, говорит, напрасно человеком родился, по
характеру ты - овод! Даже били меня за мою беспощадность, однако бить
меня - невыгодно. Бить меня - все равно, как железо каленое, только руки
обожгешь. После битья я такое начинаю...
Он пронзительно свистнул. Он, действительно, кляузник, местный судья
завален его жалобами и прошениями. С полицией картузник живет в дружбе;
говорят, он любит писать доносы и ведет какую-то книгу, куда вписывает
различные прегрешения горожан.
- Зачем вы делаете это?
Он отвечает:
- Потому что уважаю мои права!
---------------
Лысый, толстый Пушкарев, слесарь и медник - вольнодумец, атеист. Под-
жимая дряблые губы, странно изогнутые, цвета дождевых червей, он говорит
сиплым басом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64