- Этот губернский предводитель оппозиции властям в культурной стране
организовал бы что-нибудь подобное "Армии спасения", или "Красного крес-
та", - вообще нечто значительное, международное и культурное в истинном
смысле этого понятия. А в милейших условиях русской жизни он, наверняка,
израсходует свою энергию по мелочам. Жаль, - это очень ценный подарок
судьбы нам, нищим. Оригинальнейшая, совершенно новая фигура, в прошлом
нашем я не вижу подобной, точнее - равной.
- А что вы думаете о его литературном таланте?
- Думаю, что он не уверен в его силе и - напрасно. Он - типичный ре-
форматор по всем качествам ума и чувства, но, кажется, это и мешает ему
правильно оценить себя, как художника, хотя именно его качества реформа-
тора должны были - в соединении с талантом - дать ему больше уверенности
и смелости, в самооценке. Я боюсь, что он сочтет себя литератором, между
прочим, а не прежде всего...
Это говорил один из героев романа Боборыкина "На ущербе", - человек
распутный, пьяный, прекрасно образованный и очень умный. Мизантроп, он
совершенно не умел говорить о людях хорошо или даже только снисходи-
тельно - тем ценно было для меня его мнение о Короленко.
Но возвращаюсь к 89 - 90 годам.
Я не ходил к Владимиру Галактионовичу, ибо - как уже сказано - реши-
тельно отказался от попыток писать. Встречал я его только изредка
мельком на улицах или в собраниях у знакомых, где он держался молчаливо,
спокойно прислушиваясь к спорам. Его спокойствие волновало меня. Подо
мною все колебалось, вокруг меня - я хорошо видел это - начиналось неко-
торое брожение. Все волновались, спорили, - на чем же стоит этот чело-
век? Но я не решался подойти к нему и спросить:
- Почему вы спокойны?
У моих знакомых явились новые книги: толстые тома Редкина, еще более
толстая "История социальных систем" Щеглова, "Капитал", книга Лохвицкого
о конституциях, литографированные лекции В. О. Ключевского, Коркунова,
Сергеевича.
Часть молодежи увлекалась железной логикой Маркса, большинство ее
жадно читало роман Бурже "Ученик", Сенкевича "Без догмата", повесть Дед-
лова "Сашенька" и рассказы о "новых людях", - новым в этих людях было
резко выраженное устремление к индивидуализму. Эта новенькая тенденция
очень нравилась, и юношество стремительно вносило ее в практику жизни,
высмеивая и жарко критикуя "обязанности интеллигенции" решать вопросы
социального бытия.
Некоторые из новорожденных индивидуалистов находили опору для себя в
детерминизме системы Маркса.
Ярославский семинарист А. Ф. Троицкий, - впоследствии врач во Фран-
ции, в Орлеане - человек красноречивый, страстный спорщик, говорил:
- Историческая необходимость такая же мистика, как и учение церкви о
предопределении, такая же угнетающая чепуха, как народная вера в судьбу.
Материализм - банкротство разума, который не может обнять всего разнооб-
разия явлений жизни и уродливо сводит их к одной, наиболее простой при-
чине. Природе чуждо и враждебно упрощение, закон ее развития - от прос-
того к сложному и сложнейшему. Потребность упрощать - наша детская бо-
лезнь, она свидетельствует только о том, что разум пока еще бессилен, не
может гармонизировать всю сумму, - весь хаос явлений.
Некоторые с удовольствием опирались на догматику эгоизма А. Смита,
она вполне удовлетворяла их, и они становились "материалистами" в обы-
денном, вульгарном смысле понятия. Большинство их рассуждало, приблизи-
тельно, так просто:
- Если существует историческая необходимость, ведущая силою своей че-
ловечество по пути прогресса, - значит: дело обойдется и без нас!
И, сунув руки в карманы, они равнодушно посвистывали. Присутствуя на
словесных битвах в качестве зрителей, они наблюдали, как вороны, сидя на
заборе, наблюдают яростный бой петухов. Порою и все чаще - молодежь гру-
бовато высмеивала "хранителей заветов героической эпохи". Мои симпатии
были на стороне именно этих "хранителей", людей чудаковатых, но удиви-
тельно чистых. Они казались мне почти святыми в увлечении "народом", -
об'ектом их любви, забот и подвигов. В них я видел нечто героекомичес-
кое, но меня увлекал их романтизм - точное - социальный идеализм. Я ви-
дел, что они раскрашивают "народ" слишком нежными красками, я знал, что
"народа", о котором они говорят - нет на земле; на ней терпеливо живет
близоруко-хитрый, своекорыстный мужичок, подозрительно и враждебно пог-
лядывая на все, что не касается его интересов; живет тупой жуликоватый
мещанин, насыщенный суевериями и предрассудками еще более ядовитыми, чем
предрассудки мужика, работает на земле волосатый, крепкий купец, тороп-
ливо налаживая сытую, законно-зверячью жизнь.
В хаосе мнений противоречивых и все более островраждебных, следя за
борьбою чувства с разумом, в этих битвах, из которых истина, казалось
мне, должна была стремглав убегать или удаляться изувеченной, - в этом
кипении идеи я не находил ничего "по душе" для меня.
Возвращаясь домой после этих бурь, я записывал мысли и афоризмы, наи-
более поражавшие меня формой или содержанием, вспоминал жесты и позы
ораторов, выражение лиц, блеск глаз и всегда меня несколько смущала и
смешила радость, которую испытывал тот или другой из них, когда им уда-
валось нанести совопроснику хороший словесный удар, - "закатить" ему
"под душу". Было странно видеть, что о добре и красоте, о гуманизме и
справедливости говорят, прибегая к хитростям эристики, не щадя самолюбия
друг друга, часто с явным желанием оскорбить, с грубым раздражением, со
злобою.
У меня не было той дисциплины или, вернее, техники мышления, которую
дает школа, - я накопил много материала, требовавшего серьезной работы
над ним, а для этой работы нужно было свободное время, чего я тоже не
имел. Меня мучили противоречия между книгами, которым я почти непоколе-
бимо верил, и жизнью, которую я уже достаточно хорошо знал. Я понимал,
что умнею, но чувствовал, что именно это чем-то портит меня; - как неб-
режно груженое судно, я получил сильный крен на один борт. Чтобы не на-
рушать гармонии хора, я, обладая веселым тенором, старался - как многие
- говорить суровым басом, это было тяжело и ставило меня в ложную пози-
цию человека, который, желая отнестись ко всем окружающим любовно и бе-
режно, относится неискренно к себе самому.
Так же, как в Казани, Борисоглебске, Царицыне, здесь я тоже испытывал
недоумение и тревогу, наблюдая жизнь интеллигенции. Множество образован-
ных людей жило трудной, полуголодной, унизительной жизнью, тратило цен-
ные силы на добычу куска хлеба, а жизнь вокруг так ужасающе бедна разу-
мом. Это особенно смущало меня. Я видел, что все эти разнообразно хоро-
шие люди - чужие в своей родной стране, они окружены средою, которая
враждебна им, относится к ним подозрительно, насмешливо. А сама эта сре-
да изгнивала в липком болоте окаянных, "идиотических" мелочей жизни.
Мне было снова не ясно: почему интеллигенция не делает более энергич-
ных усилий проникнуть в массу людей, пустая жизнь которых казалась мне
совершенно бесполезной, возмущала меня своею духовной нищетой, диковин-
ной скукой и особенно равнодушной жестокостью в отношении людей друг к
другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64