- Море, братец мой, ни на что не похоже! Ты перед ним - мошка! Гля-
дишь ты на него и - нет тебя! И жизнь там сладкая. Туда сбегается всякий
народ, даже архимандрит один был; ничего - работал! Кухарка тоже была
одна, жила она у прокурора в любовницах - ну, чего бы еще надо? Однако -
не стерпела: очень ты мне, прокурор, любезен, а все-таки - прощай! Пото-
му - кто хоть раз видел море, его снова туда тянет. Простор там. Как в
небе - никакой толкотни! Я тоже уйду туда навеки. Не люблю я народ, вот
что! Мне бы отшельником жить, в пустынях, ну, - не знаю я пустынь поря-
дочных...
Он болтался в селе, как бездомная собака, его презирали, но слушали
рассказы его с таким же удовольствием, как песни Мигуна.
- Ловко врет! Занятно!
Его фантазии иногда смущали разум даже таких положительных людей, как
Панков, - однажды этот недоверчивый мужик сказал Хохлу:
- Баринов доказывает, что про Грозного не все в книгах написано, мно-
гое скрыто. Он, будто, оборотень был, Грозный, орлом оборачивался, - с
его времени орлов на деньгах и чеканят, - в честь ему.
Я замечал, - который раз? - что все необычное, фантастическое, явно,
а иногда и плохо выдуманное, нравится людям гораздо больше, чем серьез-
ные рассказы о правде жизни.
Но когда я говорил об этом Хохлу, - он, усмехаясь, говорил:
- Это - пройдет. Лишь бы люди научились думать, а до правды они доду-
маются! И чудаков этих - Баринова, Кукушкина - вам надо понять. Это,
знаете, - художники, сочинители. Таким же - наверное - чудаком Христос
был. А - согласитесь, что, ведь, он кое-что не плохо выдумал...
Удивляло меня, что все эти люди мало и неохотно говорят о Боге, -
только старик Суслов часто и с убеждением замечал:
- Все - от Бога!
И всегда я слышал в этих словах что-то безнадежное. Очень хорошо жи-
лось с этими людьми, и многому научился я от них в ночи бесед. Мне каза-
лось, что каждый вопрос, поставленный Ромасем, пустил, как мощное дере-
во, корни свои в плоть жизни, а там, в недрах ее, эти корни сплелись с
корнями другого, такого же векового дерева и на каждой ветви их ярко
цветут мысли, пышно распускаются листья звучных слов. Я чувствовал свой
рост, насосавшись возбуждающего меда книг, увереннее говорил, и уже не
раз Хохол, усмехаясь, похваливал меня:
- Хорошо действуете, Максимыч!
Как я был благодарен ему за эти слова!
Панков иногда приводил жену свою, маленькую женщину с кротким лицом и
умным взглядом синих глаз, одетую "по-городскому". Она тихонько садилась
в угол, скромно поджав губы, но через некоторое время рот ее удивленно
открывался и глаза расширялись пугливо. А иногда она, слыша меткое слов-
цо, смущенно смеялась, закрывая лицо руками. Панков же, подмигнув Рома-
сю, говорил:
- Понимает!
К Хохлу приезжали осторожные люди, он уходил с ними на чердак ко мне
и часами сидел там.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали, невидимые нико-
му, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся
на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке на мимо
идущий пароход или на пристань в Лобышки. Я смотрел с горы, как на чер-
ной - или посеребренной луною - реке мелькает чечевица лодки, летает над
нею огонек фонаря, привлекая внимание капитана парохода, - смотрел и
чувствовал себя участником великого, тайного дела. Приезжала из города
Мария Деренкова, но я уже не нашел в ее взгляде того, что смущало меня,
- глаза ее показались мне глазами девушки, которая счастлива сознанием
своей миловидности и рада, что за нею ухаживает большой, бородатый чело-
век. Он говорил с нею так же спокойно, и немножко насмешливо, как со
всеми, только бороду поглаживал чаще, да глаза его сияли теплее. А ее
тонкий голосок звучал весело, она была одета в голубое платье, голубая
лента на светлых волосах. Детские руки ее были странно беспокойны - как
будто искали за что бы схватиться? Она почти непрерывно напевала что-то,
не открывая рта, и обмахивала платочком розоватое, тающие лицо. Было в
ней что-то волновавшее меня по-новому, неприязненно и сердито. Я старал-
ся возможно меньше видеть ее.
В средине июля пропал Изот. Заговорили, что он утонул, и дня через
два подтвердилось: верстах в семи ниже села к луговому берегу прибило
его лодку с проломленным дном и разбитым бортом. Несчастие объяснили
тем, что Изот, вероятно, заснул на реке и лодку его снесло на пыжи трех
барж, стоявших на якорях, верстах в пяти ниже села.
Ромась был в Казани, когда случилось это. Вечером ко мне в лавку при-
шел Кукушкин, уныло сел на мешки, помолчал глядя на ноги себе, потом,
закуривая, спросил:
- Когда Хохол воротится?
- Не знаю.
Он начал крепко растирать ладонью битое свое лицо, тихонько ругаясь
матерными словами, рыча, как подавившийся костью.
- Что ты?
Он взглянул на меня, кусая губы. Глаза его покраснели, челюсть дрожа-
ла. Видя, что он не может говорить, я тревожно ждал чего-то печального.
Наконец, выглянув на улицу, он с трудом выговорил, заикаясь:
- Ездил я - с Мигуном. Лодку смотрели Изотову. Топором дно-то проруб-
лено - понял? Значит - убит Изотушка! Убили. Не иначе...
Встряхивая головою, он стал нанизывать матерные слова, одно на дру-
гое, всхлипывал сухим, горячим звуком, а потом, замолчав, стал крес-
титься. Нестерпимо было видеть, как этот мужик хочет заплакать, и - не
может, не умеет, дрожит весь, задыхаясь в злобе и печали. Вскочил и
ушел, встряхивая головою.
На другой день вечером, мальчишки, купаясь, увидали Изота под разби-
той баржею, обсохшей на берегу немного выше села. Половина днища баржи
была на камнях берега, половина - в воде и под нею, у кормы, зацепившись
за изломанные полости руля, распласталось вниз лицом длинное тело Изота
с разбитым, пустым черепом, - вода вымыла мозг из него. Рыбака ударили
сзади, затылок его был точно стесан топором. Течение колебало Изота,
забрасывая ноги его к берегу, двигая руками рыбака, - казалось, что он
напрягает силы свои, пытаясь выкарабкаться на берег.
Угрюмо, сосредоточенно на берегу стояло десятка два мужиков богачей,
- бедняки еще не воротились с поля. Суетился, размахивая посошком, воро-
ватый, трусливый староста, шмыгал носом и отирал его рукавом розовой ру-
бахи. Широко расставив ноги, выпятив живот, стоял кряжистый лавочник
Кузьмин, глядя - по очереди - на меня и Кукушкина. Он грозно нахмурил
брови, но его бесцветные глаза слизились и рябое лицо показалось мне
жалким.
- Ой, озорство! - причитал староста, семеня кривыми ногами. - Ох, му-
жики, не хорошо!
Дородная молодуха, сноха его, сидя на камне, тупо смотрела в воду и
крестилась дрожащей рукой, губы ее шевелились, и нижняя, толстая, крас-
ная как-то неприятно, точно у собаки, отвисала, обнажая желтые зубы ов-
цы. С горы цветными комьями катились девки, ребятишки, поспешно шагали
пыльные мужики. Толпа осторожно и негромко гудела:
- Занозистый был мужик.
- Чем это?
- Это, вон, Кукушкин занознет...
- Зря извели человека...
- Изот - смирно жил...
- Смирно-о? - завыл Кукушкин, бросаясь к мужикам. - Так за что же вы
его убили, а? Сволочь! А?
Вдруг истерически захохотала какая-то баба, и хохот кликуши точно
плетью ударил толпу, - мужики заорали, налезая друг на друга, ругаясь,
рыча, а Кукушкин, подскочив к лавочнику, с размаха ударил его ладонью по
шероховатой щеке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64