Когда не знаешь - выдумываешь, и самое умное, чего достиг человек,
это - уменье любить женщину, поклоняться ее красоте, - от любви к женщи-
не родилось все прекрасное на земле.
---------------
Однажды, купаясь, я прыгнул с кормы баржи в воду, ударился грудью о
наякорник, зацепился ногою за канат, повис в воде вниз головой и захлеб-
нулся. Ломовой извозчик вытащил меня, откачали, изорвав мне всю кожу, у
меня пошла кровь, и я должен был лечь в постель, глотая лед.
Ко мне пришла моя дама, села на койку и, расспрашивая, как все это
случилось со мною, стала гладить мне голову, легкой милой рукой, а глаза
ее, потемнев, смотрели тревожно.
Я спросил: видит ли она, что я люблю ее?
- Да, - сказала она, улыбаясь осторожно, - вижу и, это очень плохо,
хотя я тоже полюбила вас.
Разумеется, после ее слов вся земля вздрогнула, и деревья в саду зак-
ружились веселым хороводом. Я онемел от неожиданности, изумления и вос-
торга, ткнулся головою в колени ей и, если бы не обнял ее крепко, то на-
верное вылетел бы в окно, как мыльный пузырь.
- Не двигайтесь, это вредно вам, - строго заметила она, пытаясь пере-
ложить мою голову на подушку. - И не волнуйтесь, а то я уйду. Вы, вооб-
ще, очень безумный господин, я не думала, что такие бывают. О наших
чувствах и отношениях мы поговорим, когда вы встанете на ноги.
Все это она говорила очень спокойно и невыразимо ласково улыбалась
потемневшими глазами. Она скоро ушла, оставив меня в радужном огне на-
дежд, в счастливой уверенности, что теперь с ее доброй помощью я окры-
ленно вознесусь в сферу иных чувств и мыслей.
Через несколько дней я сидел в поле на краю оврага, - внизу, в кус-
тарнике, шелестел ветер. Серое небо грозило дождем, - деловито серыми
словами женщина говорила о разнице наших лет, о том, что мне нужно
учиться и что преждевременно для меня вешать на шею себе жену с ребен-
ком. Все это было угнетающе верно, говорилось тоном матери и еще более
возбуждало любовь, уважение к милой женщине. Мне было грустно и сладко
слушать ее голос, нежные ее слова, - впервые со мною говорили так.
Я смотрел в пасть оврага, где кусты, колеблемые ветром, текли зеленой
рекой, и клятвенно обещал себе заплатить этому человеку за ласку его
всеми силами моей души.
- Прежде чем решить что-либо, нам нужно хорошо подумать, - слышал я
тихий голос. Она стегала себя по колену сорванной веткой орешника, глядя
в сторону города, спрятанного в зеленых холмах садов.
- И, конечно, я должна поговорить с Болеславом, - он уже кое-что
чувствует и ведет себя очень нервозно. А я не люблю драм.
Все было очень грустно и очень хорошо, - но оказалось необходимым
нечто пошленькое и смешное.
Шаровары мои были широки в поясе, и я скалывал пояс большой медной
булавкой, дюйма три длиной, - теперь нет таких булавок к счастью влюб-
ленных бедняков. Острый кончик проклятой булавки все время деликатно ца-
рапал кожу мне, - неосторожное движение - и вся булавка впилась в мой
бок. Я сумел незаметно вытащить ее и с ужасом почувствовал, что из глу-
бокой царапины обильно потекла кровь, смачивая шаровары. Нижнего белья у
меня не было, а курточка повара - коротенькая, по пояс. Как я встану и
пойду в мокрых шароварах, приклеенных к телу?
Понимая комизм случая, глубоко возмущенный его обидной формой, я, в
диком возбуждении, начал говорить что-то неестественным голосом актера,
который забыл свою роль.
Послушав несколько минут мою речь, сначала - внимательно, потом - с
явным недоумением, она сказала:
- Какие пышные слова! Вы вдруг стали не похожи на себя.
Это окончательно поразило меня, и я замолчал, как удивленный.
- Пора итти, собирается дождь.
- Я останусь здесь.
- Почему?
Что я мог ответить ей?
- Вы рассердились на меня? - ласково заглянув в лицо мое, спросила
она.
- О, нет! На себя.
- И на себя не надо сердиться, - посоветовала женщина, встав на ноги.
А я - не мог встать, сидя в теплой луже, - мне казалось, что кровь
моя, вытекая из бока, журчит ручьем, - в следующую секунду женщина услы-
шит этот звук и спросит:
- Что это?
- Уйди! - мысленно молил я ее.
Она милостиво подарила мне еще несколько ласковых слов и пошла вдоль
оврага, по краю его, мило покачиваясь на стройных ножках. Я следил, как
ее гибкая фигурка, удаляясь, уменьшается, и потом лег на землю, опроки-
нутый ударом сознания, что моя первая любовь будет несчастлива.
Конечно, так и случилось: ее супруг пролил широкий поток слез, сенти-
ментальных слюней, жалких слов, и она не решилась переплыть на мою сто-
рону через этот липкий поток.
- Он такой беспомощный. А вы - сильный! - со слезами на глазах сказа-
ла она. - Он говорит: если ты уйдешь от меня, - я погибну, как цветок
без солнца.
Я расхохотался, вспомнив коротенькие ножки, женские бедра, круглый,
арбузиком, живот цветка. В бороде его жили мухи, - там всегда была пища
для них.
Она, улыбаясь, заметила:
- Да, это смешно сказано, а все-таки, ему очень больно.
- Мне - тоже.
- О, вы молодой, вы сильный...
Тут, кажется, впервые я почувствовал себя врагом слабых людей. Впос-
ледствии, в более серьезных случаях, мне весьма часто приходилось наблю-
дать, как трагически беспомощны сильные в окружении слабых, как много
тратится ценнейшей энергии сердца и ума для того, чтобы поддержать бесп-
лодное существование осужденных на гибель.
Вскоре, полубольной, в состоянии, близком безумию, я ушел из города и
почти два года шатался по дорогам России, как перекати-поле. Обошел По-
волжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ, пережил неисчислимо много различных
впечатлений, приключений, огрубел, обозлился еще более, и все-таки сох-
ранил нетленно в душе милый образ этой женщины, хотя видел лучших и ум-
нейших ее.
А когда, через два слишком года, осенью, в Тифлисе, мне сказали, что
она приехала из Парижа и, узнав, что я живу в одном городе с нею, обра-
довалась, я, двадцатитрехлетний крепкий юноша, первый раз в жизни упал в
обморок.
Я не решился пойти к ней, но вскоре она сама, через знакомых, пригла-
сила меня.
Мне показалось, что она еще красивее и милее. Все та же фигура девуш-
ки, тот же нежный румянец щек и ласковое сияние васильковых глаз. Муж ее
остался во Франции, с нею была только дочь, бойкая и грациозная, точно
козленок.
Когда я пришел к ней, - над городом с громом и молниями понеслась бу-
ря, загудел ливень, по улице, с горы св. Давида, стремительно катилась
мощная река, выворачивая камни улицы. Вой ветра, сердитый плеск воды,
грохот каких-то разрушений сотрясал дом, дребезжали стекла в окнах, ком-
ната наливалась синим огнем и как будто все кругом падало в бездонную
мокрую пропасть.
Испуганная девочка зарылась в постель, а мы стояли у окна, ослепляе-
мые взрывами неба и говорили - почему-то - шопотом.
- Впервые вижу такую грозу, - шелестели рядом со мною слова любимой
женщины.
И вдруг она спросила:
- Ну, что же? - вылечились вы от любви ко мне?
- Нет.
Она видимо удивилась и все так же шопотом сказала:
- Боже мой! как изменились вы! Совершенно другой человек.
Медленно опустилась в кресло у окна, вздрогнула, зажмурилась, ослеп-
ленная жутким блеском молнии, и шепчет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64