то именно в го(во)рении, в истощении, истечении из свободы (однако, как бы нарушая интенциональную структуру - без "в", "во", в не в, когда "из" собственно есть "во" - то, что изводится из "между", из межи, борозды, места в(о)вержения и одновременно из вержения, из свершения) - здесь она возникает до.
Аркадий Драгомощенко
ОДА ЛОВУ МНИМОГО СОЛОВЬЯ
The description of that bird is this window.
Barrett Wаtten
Как солнцем узким угрожаем соловьем,
рассыплет сеть шагов по рытвинам впустую -
кто спутал новолунье с вестью, слух смешал с огнем,
что глину и навоз созвучием морочит,
и, мучимый (не прихотью) пытается войти
в ту точку, где не станет больше
искомого предмета. Разве не любовь?
Проснись, ловец, в силок просторный, словно случай.
Он тленья избегает одного,
другого, третьего в разливе отклонений,
и не наивен столь, чтобы в разрыве вспять
счесть солученьем совпадений
звук асимптотой яви, свитый в измышленьи.
Мир пал созвездьем дыр: ломоть янтарный сыра.
И будто пот проступит сквозь стекло
ревнивого предметного троенья - так
расправляется и ширится число,
стирая единицу разореньем,
и слитком преткновений (будто дно)
иль тесной паузой улитки
ночь изопьет себя с избытком, как черта -
за локоть сна заведена - из одного
в другое уходя, как две иглы летят навстречу.
И тяга их к сближенью такова,
что ум готова сжечь иного,
чтобы исчезла избранная вещь,
слоением прерывность искупая в тщеньи
самой черты - но как проста! -
чем смерть свою припомнить проще,
или падение луча - мимо меня - к ее предплечью,
туда, где затмевая медь,
орех в проемах воздуха трепещет;
а к ней губами грех не отцвести,
пересекая острова удушья,
чья карта на изгибе тише плена
сознаньем расстилаемого тела...
но ни начать, ни кончить совлеченье соловья
в то, что, не ведая, предвосхитить захочешь.
* * *
Не все открылись криптограммы почек.
Была весна. Кипрей еще не цвел.
Ночь, запинаясь, речь учетверяла.
Борение земное проникая, дома дубов росли к гробам.
И с юга дуло сушью.
К лужам крались кошки,
завороженные кристаллом пустоты
в оправе Млечного Пути осыпавшихся некогда
вселенных,
и чернью горней разъяренные цветы
хребты их понуждали оплывать истомой
(как множества в мгновенье перехода),
и горлом изменять строение зрачка,
дабы увидел он извне, издалека
то колебание, что мы зовем пространством -
сад призрачно танцующих камней,
чья полнота восходит к вычитанью,
ограда чья лишь ожиданье стража
(мне даже память речь набормотала -
узлов развязанных рой, будущих времен,
распределенных в равенствах порядка).
Я, сын... - мы видели, как тень остановилась,
прислушалась, медлительно очнулась
и двинулась к дороге напролом через кустарник,
пожиравший пустошь, под треском искристым
провисших проводов:
свитых в жгуты,
оглохших в исступленьи
материи незрячей
мокрых
черных
пчел.
12:01
Мои руки, зажигает папиросу Севастьян, грузчик -
по ночам ищут убежища в тяжести, тянутся к брату картофелю,
к брату меньшому-луку, к сестре капусте,
а когда уж совсем... к младшей сестрице. И я просыпаюсь,
и поступаю правильно.
Моя голова, в ответ думает Кондратий Теотокопулос,
лежачий камень, который к истоку пески возносят,
несомые к устью. Камень
на меже между сновиденьем и бдением. Как велико порой
поле - каждое эхо даже в засуху губ прямится жадно,
готово впиться. Дождь ему серп,. не меня жди и немо,
смежая веки.
Однако, либо обширно чрезмерно это движение, либо
тело твое оно превосходит лавиной, силой перемещаемого. Так
с рожденья ты всего навсего западня некой души,
слова, смутной вещи, лица, отсветов, как сокровения,
и словно втянут туда, где разворачивается начало.
... безвидность.
В центре тяжести дело, гнет свое грузчик, и в спине,
безусловно... если запил напарник.
Крайне редко дети прибегают на праздники к гриму смерти.
Дни урожая, тыквы, свечи. Скоро голуби обрушат кровлю
после небесной сечи.
Вечером (фраза - неиссякаемые копи цвета),
раздумывая об ультразвуке праздно,
достигшем предельных частот, он, покуда будут резаться
чеснок, помидоры, укроп, поставит на подоконник
чернеть пурпуром Саперави -
перешедший порог сновидения сок.
Закат откроет пролом в проливе.
Осоки свист. Коса наша камень, легла к камню тихо. Итог.
К нам сквозь стены неудержимо перья стай,
прогорающих к югу, несет. И ты не спала. Либо я.
Линза дождя.
Жгут, расплетенный в объемы. Колесом
вырвется нож из руки и, как осень, лет его длинный, горький
вдоль губ, а по краю полынный
(вновь ночь папоротника: 12/24),
вмерзая в аналогии лед, неслышно
мимо пальца ноги в пол вплывет, плесени шлейф разостлав -
скорости дребезжанья бумаги на гребешке,
когда говорить то, что видеть.
Скорость усвоения стены, картины, кухонной утвари, металла,
возвращающего сталагмитами Мессиана, посланий капли,
горенья газа - напыленных по граням фразы
в соответствии с привычным приказом. Не укоряй меня. Я
измеряю тень тени всего навсего тенью, что означает: здесь.
Днесь ум мой крепок, как ветер на последнем витке у земли.
В дельте сирены. На пустыре соловьи. Ряды Фибоначчи,
будто Кадмово войско в область залива нисходят. Каждая
фотография - только лишь вход. Материнская кровь
сгущается зеркалом. Здесь реализм: части речи
чужды состраданья друг к другу, сворачиваясь в рог улитки.
Пешеход - знак прохождения, сросшийся
с опустошенным движением,
симбиоз отверстия с его очертанием. Руки его
до сих пор не могут понять, как
ее чудесное тело переходит в сочетания согласных и гласных,
ветвясь рядом программ. Когда рядом -
словно подсолнух, чистым законам открывается разум.
Каждый - всегда побег от другого. Скрипящая дверь.
Изумления место повсюду. Дом при изменении единого знака
становится дымом. В смене значений - свеченье, свежующее
сетчатку,
пчелиная плоть мгновения/молчания/слова
и тела, тлеющего под веками, покуда обмен веществ.
Но забвение: сверло речи погружается в воск,
отделяющий поверхность от амальгамы.
В музее яблоки с голову макроцефала -
плоды воскового Эдема.
В застекленном шкафу -
за двести лет изрядно выросший заяц. Гермий - тростник,
который снится Паскалю, полый, как глубина, и прозрачный,
как если бы стаи прожгли его к югу, точно дудку дыхание.
Человек, который к себе на ты ,
никогда не избавится от мечты
о побеге (даже в однообразие втекая ручьями,
даже вверх скатываясь по лестнице снега, - остается
неисчислимое приближение, словно словарь,
который один и тот же).
Вот выпрямлен смолистым побегом. Следом оживает тростник
в пульсации верх низ . Лево входит в право, как мысль,
наследующая привилегию настоящего. По настоящему
в этом суждении стоящего нет ничего. Вот он, стоящий,
выпрямленный, точно побег к недвоящейся точности -
траектория к территории есть ,
очерченной грифелем настоящего. Стоящий - стирающий
состояние себя. Влага
просачивается в песчаник. Вот
уже лужей небесной разбит в произнесении сна ветер ,
ниткой мокрой скользит, пришивая старуху,
летящую пустым рукавом, к сердцу виноградному Бога. Другое.
Ребенка слезы,
плачущего ни о чем, запрокинув хрупкую голову
(то ли сады ночные умножаются в нем,
глотком ледяным даруя восторга,
то ли зга ему блещет со смолистых поводьев
в ацетилене плодоношения насекомых, - все покуда равно
в этой жизни, - либо, попирая законы возраста,
вращения сезонов
из белой империи мозга вниз поползли пальцы белые боли
при виде мусора легкокрылого, клочьев бумаги, листьев,
уходящих спиралью, в себе уносящих тайну написания дерева)
Я стою на перекрестке достаточно долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Аркадий Драгомощенко
ОДА ЛОВУ МНИМОГО СОЛОВЬЯ
The description of that bird is this window.
Barrett Wаtten
Как солнцем узким угрожаем соловьем,
рассыплет сеть шагов по рытвинам впустую -
кто спутал новолунье с вестью, слух смешал с огнем,
что глину и навоз созвучием морочит,
и, мучимый (не прихотью) пытается войти
в ту точку, где не станет больше
искомого предмета. Разве не любовь?
Проснись, ловец, в силок просторный, словно случай.
Он тленья избегает одного,
другого, третьего в разливе отклонений,
и не наивен столь, чтобы в разрыве вспять
счесть солученьем совпадений
звук асимптотой яви, свитый в измышленьи.
Мир пал созвездьем дыр: ломоть янтарный сыра.
И будто пот проступит сквозь стекло
ревнивого предметного троенья - так
расправляется и ширится число,
стирая единицу разореньем,
и слитком преткновений (будто дно)
иль тесной паузой улитки
ночь изопьет себя с избытком, как черта -
за локоть сна заведена - из одного
в другое уходя, как две иглы летят навстречу.
И тяга их к сближенью такова,
что ум готова сжечь иного,
чтобы исчезла избранная вещь,
слоением прерывность искупая в тщеньи
самой черты - но как проста! -
чем смерть свою припомнить проще,
или падение луча - мимо меня - к ее предплечью,
туда, где затмевая медь,
орех в проемах воздуха трепещет;
а к ней губами грех не отцвести,
пересекая острова удушья,
чья карта на изгибе тише плена
сознаньем расстилаемого тела...
но ни начать, ни кончить совлеченье соловья
в то, что, не ведая, предвосхитить захочешь.
* * *
Не все открылись криптограммы почек.
Была весна. Кипрей еще не цвел.
Ночь, запинаясь, речь учетверяла.
Борение земное проникая, дома дубов росли к гробам.
И с юга дуло сушью.
К лужам крались кошки,
завороженные кристаллом пустоты
в оправе Млечного Пути осыпавшихся некогда
вселенных,
и чернью горней разъяренные цветы
хребты их понуждали оплывать истомой
(как множества в мгновенье перехода),
и горлом изменять строение зрачка,
дабы увидел он извне, издалека
то колебание, что мы зовем пространством -
сад призрачно танцующих камней,
чья полнота восходит к вычитанью,
ограда чья лишь ожиданье стража
(мне даже память речь набормотала -
узлов развязанных рой, будущих времен,
распределенных в равенствах порядка).
Я, сын... - мы видели, как тень остановилась,
прислушалась, медлительно очнулась
и двинулась к дороге напролом через кустарник,
пожиравший пустошь, под треском искристым
провисших проводов:
свитых в жгуты,
оглохших в исступленьи
материи незрячей
мокрых
черных
пчел.
12:01
Мои руки, зажигает папиросу Севастьян, грузчик -
по ночам ищут убежища в тяжести, тянутся к брату картофелю,
к брату меньшому-луку, к сестре капусте,
а когда уж совсем... к младшей сестрице. И я просыпаюсь,
и поступаю правильно.
Моя голова, в ответ думает Кондратий Теотокопулос,
лежачий камень, который к истоку пески возносят,
несомые к устью. Камень
на меже между сновиденьем и бдением. Как велико порой
поле - каждое эхо даже в засуху губ прямится жадно,
готово впиться. Дождь ему серп,. не меня жди и немо,
смежая веки.
Однако, либо обширно чрезмерно это движение, либо
тело твое оно превосходит лавиной, силой перемещаемого. Так
с рожденья ты всего навсего западня некой души,
слова, смутной вещи, лица, отсветов, как сокровения,
и словно втянут туда, где разворачивается начало.
... безвидность.
В центре тяжести дело, гнет свое грузчик, и в спине,
безусловно... если запил напарник.
Крайне редко дети прибегают на праздники к гриму смерти.
Дни урожая, тыквы, свечи. Скоро голуби обрушат кровлю
после небесной сечи.
Вечером (фраза - неиссякаемые копи цвета),
раздумывая об ультразвуке праздно,
достигшем предельных частот, он, покуда будут резаться
чеснок, помидоры, укроп, поставит на подоконник
чернеть пурпуром Саперави -
перешедший порог сновидения сок.
Закат откроет пролом в проливе.
Осоки свист. Коса наша камень, легла к камню тихо. Итог.
К нам сквозь стены неудержимо перья стай,
прогорающих к югу, несет. И ты не спала. Либо я.
Линза дождя.
Жгут, расплетенный в объемы. Колесом
вырвется нож из руки и, как осень, лет его длинный, горький
вдоль губ, а по краю полынный
(вновь ночь папоротника: 12/24),
вмерзая в аналогии лед, неслышно
мимо пальца ноги в пол вплывет, плесени шлейф разостлав -
скорости дребезжанья бумаги на гребешке,
когда говорить то, что видеть.
Скорость усвоения стены, картины, кухонной утвари, металла,
возвращающего сталагмитами Мессиана, посланий капли,
горенья газа - напыленных по граням фразы
в соответствии с привычным приказом. Не укоряй меня. Я
измеряю тень тени всего навсего тенью, что означает: здесь.
Днесь ум мой крепок, как ветер на последнем витке у земли.
В дельте сирены. На пустыре соловьи. Ряды Фибоначчи,
будто Кадмово войско в область залива нисходят. Каждая
фотография - только лишь вход. Материнская кровь
сгущается зеркалом. Здесь реализм: части речи
чужды состраданья друг к другу, сворачиваясь в рог улитки.
Пешеход - знак прохождения, сросшийся
с опустошенным движением,
симбиоз отверстия с его очертанием. Руки его
до сих пор не могут понять, как
ее чудесное тело переходит в сочетания согласных и гласных,
ветвясь рядом программ. Когда рядом -
словно подсолнух, чистым законам открывается разум.
Каждый - всегда побег от другого. Скрипящая дверь.
Изумления место повсюду. Дом при изменении единого знака
становится дымом. В смене значений - свеченье, свежующее
сетчатку,
пчелиная плоть мгновения/молчания/слова
и тела, тлеющего под веками, покуда обмен веществ.
Но забвение: сверло речи погружается в воск,
отделяющий поверхность от амальгамы.
В музее яблоки с голову макроцефала -
плоды воскового Эдема.
В застекленном шкафу -
за двести лет изрядно выросший заяц. Гермий - тростник,
который снится Паскалю, полый, как глубина, и прозрачный,
как если бы стаи прожгли его к югу, точно дудку дыхание.
Человек, который к себе на ты ,
никогда не избавится от мечты
о побеге (даже в однообразие втекая ручьями,
даже вверх скатываясь по лестнице снега, - остается
неисчислимое приближение, словно словарь,
который один и тот же).
Вот выпрямлен смолистым побегом. Следом оживает тростник
в пульсации верх низ . Лево входит в право, как мысль,
наследующая привилегию настоящего. По настоящему
в этом суждении стоящего нет ничего. Вот он, стоящий,
выпрямленный, точно побег к недвоящейся точности -
траектория к территории есть ,
очерченной грифелем настоящего. Стоящий - стирающий
состояние себя. Влага
просачивается в песчаник. Вот
уже лужей небесной разбит в произнесении сна ветер ,
ниткой мокрой скользит, пришивая старуху,
летящую пустым рукавом, к сердцу виноградному Бога. Другое.
Ребенка слезы,
плачущего ни о чем, запрокинув хрупкую голову
(то ли сады ночные умножаются в нем,
глотком ледяным даруя восторга,
то ли зга ему блещет со смолистых поводьев
в ацетилене плодоношения насекомых, - все покуда равно
в этой жизни, - либо, попирая законы возраста,
вращения сезонов
из белой империи мозга вниз поползли пальцы белые боли
при виде мусора легкокрылого, клочьев бумаги, листьев,
уходящих спиралью, в себе уносящих тайну написания дерева)
Я стою на перекрестке достаточно долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19