Светло как днем. День и есть, - запишет позже в тетради Кондратий Теотокопулос. Помидоры 2 кг. На рынке. Кукуруза 25 коп. за килограмм. Два венка чеснока (слаб, куплен напрасно) t - +18 C0. Севастьяну следует сменить работу - артрит. Писем не было. Прави тельство продолжает реформы. Закончили съем двух фронтов. Послезавтра начать ремонт водогрейных котлов. Снилось: вечер, мать, на столе карп, мне, кажется, пять... не больше, до четы рех одна папироса, монтень, гости.
но это после.
Теперь:12:00.
Впереди сыр, Саперави, беседа.
Впереди - горизонт, откуда движется гость,
с лица которого черт причины все смыты.
И только
первых скороговорок тени в преддверии ночи
позволяют его отличить о зеркала,
где сотворение чайки
любезно миру.
Предложение является только предлогом
выйти за пределы предложенного.
Чтобы увидеть опять ее голову,
запрокинутую назад, тьма склоняется над водою.
Снег режет окно, огибая тьму, как волна.
Человек в комнате
не имеет строгих пределов, пока
что-либо не вынудит предпринять его то или это:
действие: несовершенный глагол - рука.
Тень человека перемещается без труда -
где расположен источник света?
Цепляясь за потолок,
раскрываясь периодом о странных количествах памяти,
разделяющей длительность вдоль,
человек и тень образуют некую перспективу,
классическую, словно соль.
Утренних трав власть от зелени отреклась.
В осенних рощах камфоры отстаивается код,
желтое над синевой устанавливает контроль,
дымятся плесы, из чешуи зноя выползает вода.
Изучают огонь муравьи или мы, являясь предлогом
родовым окончаниям - радары. Эфира обход,
материал строф, матрицы безвоздушного воздуха.
Среди холмов ветра.
В сентябрьских водах. Сухой лист насажен на ось
трещины, и снег режет
окно - в неровностях вихрится
свет, гипербореи образуя рельеф.
Также я имею в виду и текущую воду,
бесполый несущую мусор,
журчащую в полых костях -
вещами назвать нетрудно,
притягивающими мысль, чтобы ее поить
прекрасным бессилием.
Тело не что иное как театр зеркал,
направленных внутрь
неверным пасмурным зрением. Мне
не нужно писать обо всем, чтобы себя убедить,
будто написанное - существует.
Следовательно, другое причиной:
нежность обмена меня на не я.
И мы вспоминаем об этом, чтобы забыть:
изъяны зрения, говорить,
желтый катер в пролете окна,
дерево, остановленное в движении -
ничего не значат:
таково решение
или же описание человеческой тени,
перемещаемой без труда.
q
Двоясь в расплетении. Мысль нуждается в уточнении. Выцветающий адреналин чересчур ветхое волокно, чтобы стать привязью, привязан ность вспоив раздражением. Вначале между Марсом и Венерой уме щалось пять пальцев (справа и вверх от моста) - мы неподвижны, паря в потоке - по истечению недели уже две ладони умещались в небесный провал. Проект музея человеческого тела. Но не всеобщего, хотя и такового идея искусительна вполне. Нет, каждый наподобие личного архива, крупиц различного рода свидетельств собирает частицы отмирающего тела - ногти (сколько задумчивости в вечера кропотливого срезания ногтей... раскачиваясь вниз головой), чешуйки эпидермия, кристаллы пота, мочи, зубы, которые вручают вам сосре доточенные, как ламы, стоматологи, трепетно обернув их в парчу, и так далее. Однако следует упомянуть также и о парадоксе головы: ра но или поздно каждый, мечтающий о совершенстве подобной коллек ции, возымеет непреодолимое и вполне понятное желание увидеть в своем собрании собственную голову, венец коллекции и вселенной. Разрешение такой проблемы, вероятно, станет новым импульсом в развитии радикально иных технологий, возможны и революции. Дво ясь в полотне асфальта, расшитом сомнамбулическим перемещением из побега в преследование - таков сценарий повествования нашей истории. И, вместе с тем, надлежит быть еще точнее: я не хочу того, что я говорю. И мое нехотение - есть мое желание. Пунктир при стальности. Полдень. Камню океана даруя утробный слух. Мелькнет земля. Рушится карточный домик гравитации, затем смеха тьмы матери смерти. Хруст гравия по ногами. В бальзамическом меду эвкалиптов. В аду утопий. Я умру здесь, сомкнув створы сейчас , словно веки, на которых вытатуированы глаза.
q
Не сообщай, - настаивает Исаак Сириянин, - другому, чего сам не испытал, чтобы тебе не стало стыдно себя самого и по сличению жи тия не открылась ложь твоя. В лени явлен, как я повествования, где солучением и разлучением образуется, не обязывающее ничего понимать понимание. Но что, спрашивается, испытал я, о чем воз можно было бы сообщить другому? Или же - из чего слагается мое житие, что значит стыд? Не обнаружение ли в некоем я сосуще ствования ты , этого, упустившего замыкающую согласную все того же я , бесстрастно отсекающего возможность выйти из круга стужи, сетования, льда... Из чего слагается испытанное, спрошенное ( не впопад, в брешь), - не из неуклонного ли и бесчувственного (поро ждающего неимоверное чувство ) созерцания умирания всего, не имеющего ничего вне, чтобы считаться чем то, если не всем, кроме сознания, сознающего со знание в незнании, только в намерении, ежесекундно стирающем (до него, до намерения стать таковым) пред шествующее мгновение; последующее, обряжая их под стать куклам. Вязкое мерцание. Но я согласен.
Или же, к примеру, воспарение ума! Прости, телефон... случайный звонок. Постоянно путают с поликлиникой, рядом в ряду номеров, да и просто рядом. Там прелестный парк с одичавшими котами, шипов ником, жасмином и лопухами среди порожних из под чего то ящиков. Нехотение (не нежелание) - как оно превращается в желание не хо теть? как становится местом не столько накопления, сколько посто янного от(в)кладывания на потом, на тогда, на после намерения укло ниться и еще раз уклониться? Итак, уклонение, ветер, шум, окно, те лефонный звонок, листва. В слове, обозначающем которую, я отчет ливо вижу острый рябящий блеск, хотя пишется: ночь, предложение, ночной ветер с юга. Рвет, мягко сокрушает листву, сыплет вокруг нежнейшие осколки блеска, плачет в отдалении ребенок, память, па дающая в круг полдня, всегда один и тот же круг самой короткой те ни. Исчезновение, втягивающее мир? Признаться, до сих пор... бес спорно, до сих пор. Здесь, где все совлечено и совлекается в несхва тываемую игру постоянного ускользания от имени, именова ния, вре менения. Фактор сохранения мира - развертывания буду щего в прошлом. Впрочем, нет ничего, что бы я хотел сообщить дру гому. Письмо этим не прекращается. Но дети узнают. Или же то, что не вольно сообщается моим нежеланием? Однако и оно, полагаю, не стоит того, чтобы о нем вспоминать. Вещи, ветер - еще одно пе речисление. И то, и другое, и третье в речи - привычки, ветер. Иногда в таких случаях лучше всего произнести металл , арифметика , золотой лев . Либо: тысячи миров обращают себя к себе, не нуждаясь в алиби, как слово в вещи, как вещь в мышлении, искра во тьме, пыль в теле. Когда телефон молчит. Когда телефон молчит, я думаю, что неисчислимость произнесенного мною за всю жизнь не охватываема ни смертью, ни безумием, пестуя единственное - ложь: я не хочу умирать , я хочу умереть. Давай прислушаемся к сказанному. Ничто ему не отзывается. Отвратительные корни на сморка пульсируют в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
но это после.
Теперь:12:00.
Впереди сыр, Саперави, беседа.
Впереди - горизонт, откуда движется гость,
с лица которого черт причины все смыты.
И только
первых скороговорок тени в преддверии ночи
позволяют его отличить о зеркала,
где сотворение чайки
любезно миру.
Предложение является только предлогом
выйти за пределы предложенного.
Чтобы увидеть опять ее голову,
запрокинутую назад, тьма склоняется над водою.
Снег режет окно, огибая тьму, как волна.
Человек в комнате
не имеет строгих пределов, пока
что-либо не вынудит предпринять его то или это:
действие: несовершенный глагол - рука.
Тень человека перемещается без труда -
где расположен источник света?
Цепляясь за потолок,
раскрываясь периодом о странных количествах памяти,
разделяющей длительность вдоль,
человек и тень образуют некую перспективу,
классическую, словно соль.
Утренних трав власть от зелени отреклась.
В осенних рощах камфоры отстаивается код,
желтое над синевой устанавливает контроль,
дымятся плесы, из чешуи зноя выползает вода.
Изучают огонь муравьи или мы, являясь предлогом
родовым окончаниям - радары. Эфира обход,
материал строф, матрицы безвоздушного воздуха.
Среди холмов ветра.
В сентябрьских водах. Сухой лист насажен на ось
трещины, и снег режет
окно - в неровностях вихрится
свет, гипербореи образуя рельеф.
Также я имею в виду и текущую воду,
бесполый несущую мусор,
журчащую в полых костях -
вещами назвать нетрудно,
притягивающими мысль, чтобы ее поить
прекрасным бессилием.
Тело не что иное как театр зеркал,
направленных внутрь
неверным пасмурным зрением. Мне
не нужно писать обо всем, чтобы себя убедить,
будто написанное - существует.
Следовательно, другое причиной:
нежность обмена меня на не я.
И мы вспоминаем об этом, чтобы забыть:
изъяны зрения, говорить,
желтый катер в пролете окна,
дерево, остановленное в движении -
ничего не значат:
таково решение
или же описание человеческой тени,
перемещаемой без труда.
q
Двоясь в расплетении. Мысль нуждается в уточнении. Выцветающий адреналин чересчур ветхое волокно, чтобы стать привязью, привязан ность вспоив раздражением. Вначале между Марсом и Венерой уме щалось пять пальцев (справа и вверх от моста) - мы неподвижны, паря в потоке - по истечению недели уже две ладони умещались в небесный провал. Проект музея человеческого тела. Но не всеобщего, хотя и такового идея искусительна вполне. Нет, каждый наподобие личного архива, крупиц различного рода свидетельств собирает частицы отмирающего тела - ногти (сколько задумчивости в вечера кропотливого срезания ногтей... раскачиваясь вниз головой), чешуйки эпидермия, кристаллы пота, мочи, зубы, которые вручают вам сосре доточенные, как ламы, стоматологи, трепетно обернув их в парчу, и так далее. Однако следует упомянуть также и о парадоксе головы: ра но или поздно каждый, мечтающий о совершенстве подобной коллек ции, возымеет непреодолимое и вполне понятное желание увидеть в своем собрании собственную голову, венец коллекции и вселенной. Разрешение такой проблемы, вероятно, станет новым импульсом в развитии радикально иных технологий, возможны и революции. Дво ясь в полотне асфальта, расшитом сомнамбулическим перемещением из побега в преследование - таков сценарий повествования нашей истории. И, вместе с тем, надлежит быть еще точнее: я не хочу того, что я говорю. И мое нехотение - есть мое желание. Пунктир при стальности. Полдень. Камню океана даруя утробный слух. Мелькнет земля. Рушится карточный домик гравитации, затем смеха тьмы матери смерти. Хруст гравия по ногами. В бальзамическом меду эвкалиптов. В аду утопий. Я умру здесь, сомкнув створы сейчас , словно веки, на которых вытатуированы глаза.
q
Не сообщай, - настаивает Исаак Сириянин, - другому, чего сам не испытал, чтобы тебе не стало стыдно себя самого и по сличению жи тия не открылась ложь твоя. В лени явлен, как я повествования, где солучением и разлучением образуется, не обязывающее ничего понимать понимание. Но что, спрашивается, испытал я, о чем воз можно было бы сообщить другому? Или же - из чего слагается мое житие, что значит стыд? Не обнаружение ли в некоем я сосуще ствования ты , этого, упустившего замыкающую согласную все того же я , бесстрастно отсекающего возможность выйти из круга стужи, сетования, льда... Из чего слагается испытанное, спрошенное ( не впопад, в брешь), - не из неуклонного ли и бесчувственного (поро ждающего неимоверное чувство ) созерцания умирания всего, не имеющего ничего вне, чтобы считаться чем то, если не всем, кроме сознания, сознающего со знание в незнании, только в намерении, ежесекундно стирающем (до него, до намерения стать таковым) пред шествующее мгновение; последующее, обряжая их под стать куклам. Вязкое мерцание. Но я согласен.
Или же, к примеру, воспарение ума! Прости, телефон... случайный звонок. Постоянно путают с поликлиникой, рядом в ряду номеров, да и просто рядом. Там прелестный парк с одичавшими котами, шипов ником, жасмином и лопухами среди порожних из под чего то ящиков. Нехотение (не нежелание) - как оно превращается в желание не хо теть? как становится местом не столько накопления, сколько посто янного от(в)кладывания на потом, на тогда, на после намерения укло ниться и еще раз уклониться? Итак, уклонение, ветер, шум, окно, те лефонный звонок, листва. В слове, обозначающем которую, я отчет ливо вижу острый рябящий блеск, хотя пишется: ночь, предложение, ночной ветер с юга. Рвет, мягко сокрушает листву, сыплет вокруг нежнейшие осколки блеска, плачет в отдалении ребенок, память, па дающая в круг полдня, всегда один и тот же круг самой короткой те ни. Исчезновение, втягивающее мир? Признаться, до сих пор... бес спорно, до сих пор. Здесь, где все совлечено и совлекается в несхва тываемую игру постоянного ускользания от имени, именова ния, вре менения. Фактор сохранения мира - развертывания буду щего в прошлом. Впрочем, нет ничего, что бы я хотел сообщить дру гому. Письмо этим не прекращается. Но дети узнают. Или же то, что не вольно сообщается моим нежеланием? Однако и оно, полагаю, не стоит того, чтобы о нем вспоминать. Вещи, ветер - еще одно пе речисление. И то, и другое, и третье в речи - привычки, ветер. Иногда в таких случаях лучше всего произнести металл , арифметика , золотой лев . Либо: тысячи миров обращают себя к себе, не нуждаясь в алиби, как слово в вещи, как вещь в мышлении, искра во тьме, пыль в теле. Когда телефон молчит. Когда телефон молчит, я думаю, что неисчислимость произнесенного мною за всю жизнь не охватываема ни смертью, ни безумием, пестуя единственное - ложь: я не хочу умирать , я хочу умереть. Давай прислушаемся к сказанному. Ничто ему не отзывается. Отвратительные корни на сморка пульсируют в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19