.. Поначалу она держит все,
в том числе и воздушные змеи, управляет призраками,
которые посещают нас, но чтобы закончить - ни у тебя,
ни у меня не достанет времени, поскольку
защелкиваются кольца дней, приближая к области,
отражающей все лучи, где добродетель света сокрушает
хребты птиц,
охватывающих друг друга в парении,
и проницающих друг друга насквозь,
и они, словно луны, не нашедшие ничего
в своем монотонном движении...
ножницы
свистящий щебет... не перебивай... какая тяжесть...
Речь единственная возможность, но не контроля, а исключения. Ско рее, о том, как избегнуть ее заключения. Так неуклонное приращение капель и отражений, обтекаемых ими. Каждый город имеет начало, вступаешь в него отовсюду. Лишь переход одного в другое меня по куда волнует . Порой, изучая изукрашенные тонкими ожогами кос ти, высверленные кремневой пылью, свитой в танцующие оси силой земного притяжения и отторгающей мощью ветра, археологи прекра щают исследования. Но, что им нужно? Мне это во сто крат интерес ней, нежели переживания персонажей. Мы прекратили читать ро маны. Ничего человеческого в этих строках нет. Слева от рдеющих кипарисов, в тонкой путанице проточенных теней мальчик и девочка закапывают книгу. Скулящие ласточки, проглоченный язык Филоме лы. Город начат. Зачатие не обязывает к рождению. Мы начинаем с любви. Книга будет закопана у маслянистой глыбы ракушечника. Или ты был только рожден, или же был только зачат. Магнитофонные го лоса родителей. Сроки. Сырость невнятного звука, равертывающего смысл в преодолении слуха другого. Бытует представление о некоем месте, где речь и речь ни чем не рознятся. Там, где я жил. Будущее совершенного вида. Скажи, почему они иногда сливались в одну - птицы, затем созвездия становились одним. Грамматическая функция я - союз в сравнении. Наконец, ты говоришь о разрушении масш таба вещей. С запозданием в месяц я продолжаю: функция глаза есть его оболочка. В преодолении предмет становится осязаемым - бы тие. Разрезанное яблоко. Его половины при составлении не совпадают ни по величине, ни по форме. Вопрос и ответ разделяет ничто. Как в двойной экспозиции предстает нечто, именуемое реальностью. Круги смуглого света озыпаются с лип. Его мозг, как, впрочем, все тело представляет устройство, сквозь которое беспрепятственно протекает ветер. ни одного признания. Сумма сумм. Наблюдения за птицами (вероятно я все же наблюдал муравьев) убедили его (меня/ее) в том, что мертвые безмятежны, в том, что пристальности взгляда служит опорой отсутствие.
Только сейчас, по прошествии стольких лет, становится много понят ней (если это слово, вообще, понимаемо) случавшиеся минуты оцепе нения. Конечно же, безумие должно быть зримо, в противном случае оно сольется со снами и прекрасными, как разбитое стекло, случайностями языка. Взгляд задерживался (сужаясь в неосязаемый сквозняк острия), между тем продолжая себя за пределы предмета, цвета, вещи, факта, его привлекшего - например, летящего вниз паучка на сухом стебле, вниз, который вращался, вращая ис ключительно прозрачную нить, а затем снова перемещался к небу. Скажи, как же ты намереваешься жить? Громче, пожалуйста. На ка кие деньги? Кто тебя будет кормить? Тот, кто сотворил женщину желтой, а попугая зеленым? Допустим. Стебель медленно истлевал в глазах и оставалось нечто, возносившее к солнечной слепоте, к свето зарной тьме синевы: ни глаз, ни вещи, ни тела не оставалось во вла дении чувства, в сознании его восприятия. Не этой ли бесчувст венности, исключавшей, вообще, какое бы то ни было понятие меры, сообразия, которым я был обязан жизнью с другими, равно как и представлениям, требующим, конечно, памяти, которая в свой черед требовала меня, как такового, то есть моего прошлого , ежемгновен ного уже прошлого, меня , обладающего памятью... - не этой ли бесчуственности, открывавшейся во мне и мною для меня в иные ми нуты, я тяготел всю свою жизнь?
Все, что происходит, происходит не со мной. Перевести взгляд с чего нибудь привычного, бедного, обыкновенного, осязаемого, конк ретного к тому, что в нем как бы заключено. И что так и будет нео долимо влечь к себе, превращаясь в неотступную и не воплощаемую ни в едином из известных мне образов мысль, и от чего мне, доволь ствуясь ею, несчетное число раз пытавшемуся ее высказать, пред стоит умереть, и в чем я уверен, если смерть не станет ее разреше нием, окончательным ее развоплощением, не требующим ни аналогий, ни отличения. До без конца восстанавливать, утраченное в этом зрении сознание. Таково задание.
Обольщением смысла мысль влекома к тебе, который
никогда не тот же, но и который собой простирается в то, что
всегда избегает своей природы, простираясь в дикой игре,
собирающей, словно разрозненное в движении,
будто крупицы жара, воспоминания, богов, праха.
Иссякает пчела в прибавлении меда, цель поражает стрелу,
протеиновый космос вновь являет себя
формой плодоносящей, ясностью взгляда. И дрожит тетива,
отдавая ее сердцевине дыма, золотясь золою
сухосумрачных жил строк, стягивающих огонь с водою.
Как бы конца, бегущего стоп, предвкушение, -
помнишь у ног облако пробегало (и голова шла кругом),
будто раздаривая камням небо, календари. Им обучение и
силе небытия двойной - разлука, встреча,
если помыслить что то,
и тотчас от него отказаться, чтобы в нем быть.
В пойме памяти пойман:
в наваждении этом берет начало желание, его первый росток,
рвущий покровы.
Они возводили огромные здания,
преуспевали в борении со смертью,
добивались отчетливости в некоторых построениях рассудка -
и я любил это. Разве не магма будущего (одета корою истории)
жадно искала место, чтобы в себе появиться. Разве не этого
воспоминание вписано в отсутствие каждой молекулы,
в ее грядущее, в ее угрозу? Мы видим то, что мы видим.
Однако то, что отрадно в начале книги, противно становится
ее же помыслу.
Отказываешься даже от образа острова.
Что означает древнее ? Повествование это удачно вполне,
и не вижу причины, чтобы не упоминать порою об этом.
Восковое безумие слуха. Есть ли о чем сожалеть?
Привычное - до свиста гортанью стиснутый воздух,
жила на шее, Сириус над соседней крышей,
телеэкран через двор напротив и человеческая рука,
совпадающая со своей тенью,
подрагивающая в силу законов сна.
q
Сухие молнии в луковой шелухе света. Ключ поворачивается в зам ке: две фигурки размахивая руками - ни слова не доносится - топчутся на дороге и разум избирает из возможного: приближение. Высказывание не предшествует, но последует претворению в тесноте ряда, где речь - пустота, постигаемая через форму. Тело флейты представляет собой устройство, не препятствующее течению ветра. Наши тела вмурованы в измерения, словно кувшины в стены соборов. Ключ поворачивается в замке. В простоте удачи наука дерна непроницаема ни стопе, ни солнцу. Прежде, чем провести линию в нужную сторону, следует сделать легкое движение в проти воположную сторону. Все понятно. Нет ничего непонятного. Разве непонятно, что в свете сухих молний две фигурки, размахивая руками, топчутся на дороге, и ключ поворачивается в замке? Крупная соль солнца на снегу. Сколько раз мне приходилось писать об отделении листа от дерева, о падении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
в том числе и воздушные змеи, управляет призраками,
которые посещают нас, но чтобы закончить - ни у тебя,
ни у меня не достанет времени, поскольку
защелкиваются кольца дней, приближая к области,
отражающей все лучи, где добродетель света сокрушает
хребты птиц,
охватывающих друг друга в парении,
и проницающих друг друга насквозь,
и они, словно луны, не нашедшие ничего
в своем монотонном движении...
ножницы
свистящий щебет... не перебивай... какая тяжесть...
Речь единственная возможность, но не контроля, а исключения. Ско рее, о том, как избегнуть ее заключения. Так неуклонное приращение капель и отражений, обтекаемых ими. Каждый город имеет начало, вступаешь в него отовсюду. Лишь переход одного в другое меня по куда волнует . Порой, изучая изукрашенные тонкими ожогами кос ти, высверленные кремневой пылью, свитой в танцующие оси силой земного притяжения и отторгающей мощью ветра, археологи прекра щают исследования. Но, что им нужно? Мне это во сто крат интерес ней, нежели переживания персонажей. Мы прекратили читать ро маны. Ничего человеческого в этих строках нет. Слева от рдеющих кипарисов, в тонкой путанице проточенных теней мальчик и девочка закапывают книгу. Скулящие ласточки, проглоченный язык Филоме лы. Город начат. Зачатие не обязывает к рождению. Мы начинаем с любви. Книга будет закопана у маслянистой глыбы ракушечника. Или ты был только рожден, или же был только зачат. Магнитофонные го лоса родителей. Сроки. Сырость невнятного звука, равертывающего смысл в преодолении слуха другого. Бытует представление о некоем месте, где речь и речь ни чем не рознятся. Там, где я жил. Будущее совершенного вида. Скажи, почему они иногда сливались в одну - птицы, затем созвездия становились одним. Грамматическая функция я - союз в сравнении. Наконец, ты говоришь о разрушении масш таба вещей. С запозданием в месяц я продолжаю: функция глаза есть его оболочка. В преодолении предмет становится осязаемым - бы тие. Разрезанное яблоко. Его половины при составлении не совпадают ни по величине, ни по форме. Вопрос и ответ разделяет ничто. Как в двойной экспозиции предстает нечто, именуемое реальностью. Круги смуглого света озыпаются с лип. Его мозг, как, впрочем, все тело представляет устройство, сквозь которое беспрепятственно протекает ветер. ни одного признания. Сумма сумм. Наблюдения за птицами (вероятно я все же наблюдал муравьев) убедили его (меня/ее) в том, что мертвые безмятежны, в том, что пристальности взгляда служит опорой отсутствие.
Только сейчас, по прошествии стольких лет, становится много понят ней (если это слово, вообще, понимаемо) случавшиеся минуты оцепе нения. Конечно же, безумие должно быть зримо, в противном случае оно сольется со снами и прекрасными, как разбитое стекло, случайностями языка. Взгляд задерживался (сужаясь в неосязаемый сквозняк острия), между тем продолжая себя за пределы предмета, цвета, вещи, факта, его привлекшего - например, летящего вниз паучка на сухом стебле, вниз, который вращался, вращая ис ключительно прозрачную нить, а затем снова перемещался к небу. Скажи, как же ты намереваешься жить? Громче, пожалуйста. На ка кие деньги? Кто тебя будет кормить? Тот, кто сотворил женщину желтой, а попугая зеленым? Допустим. Стебель медленно истлевал в глазах и оставалось нечто, возносившее к солнечной слепоте, к свето зарной тьме синевы: ни глаз, ни вещи, ни тела не оставалось во вла дении чувства, в сознании его восприятия. Не этой ли бесчувст венности, исключавшей, вообще, какое бы то ни было понятие меры, сообразия, которым я был обязан жизнью с другими, равно как и представлениям, требующим, конечно, памяти, которая в свой черед требовала меня, как такового, то есть моего прошлого , ежемгновен ного уже прошлого, меня , обладающего памятью... - не этой ли бесчуственности, открывавшейся во мне и мною для меня в иные ми нуты, я тяготел всю свою жизнь?
Все, что происходит, происходит не со мной. Перевести взгляд с чего нибудь привычного, бедного, обыкновенного, осязаемого, конк ретного к тому, что в нем как бы заключено. И что так и будет нео долимо влечь к себе, превращаясь в неотступную и не воплощаемую ни в едином из известных мне образов мысль, и от чего мне, доволь ствуясь ею, несчетное число раз пытавшемуся ее высказать, пред стоит умереть, и в чем я уверен, если смерть не станет ее разреше нием, окончательным ее развоплощением, не требующим ни аналогий, ни отличения. До без конца восстанавливать, утраченное в этом зрении сознание. Таково задание.
Обольщением смысла мысль влекома к тебе, который
никогда не тот же, но и который собой простирается в то, что
всегда избегает своей природы, простираясь в дикой игре,
собирающей, словно разрозненное в движении,
будто крупицы жара, воспоминания, богов, праха.
Иссякает пчела в прибавлении меда, цель поражает стрелу,
протеиновый космос вновь являет себя
формой плодоносящей, ясностью взгляда. И дрожит тетива,
отдавая ее сердцевине дыма, золотясь золою
сухосумрачных жил строк, стягивающих огонь с водою.
Как бы конца, бегущего стоп, предвкушение, -
помнишь у ног облако пробегало (и голова шла кругом),
будто раздаривая камням небо, календари. Им обучение и
силе небытия двойной - разлука, встреча,
если помыслить что то,
и тотчас от него отказаться, чтобы в нем быть.
В пойме памяти пойман:
в наваждении этом берет начало желание, его первый росток,
рвущий покровы.
Они возводили огромные здания,
преуспевали в борении со смертью,
добивались отчетливости в некоторых построениях рассудка -
и я любил это. Разве не магма будущего (одета корою истории)
жадно искала место, чтобы в себе появиться. Разве не этого
воспоминание вписано в отсутствие каждой молекулы,
в ее грядущее, в ее угрозу? Мы видим то, что мы видим.
Однако то, что отрадно в начале книги, противно становится
ее же помыслу.
Отказываешься даже от образа острова.
Что означает древнее ? Повествование это удачно вполне,
и не вижу причины, чтобы не упоминать порою об этом.
Восковое безумие слуха. Есть ли о чем сожалеть?
Привычное - до свиста гортанью стиснутый воздух,
жила на шее, Сириус над соседней крышей,
телеэкран через двор напротив и человеческая рука,
совпадающая со своей тенью,
подрагивающая в силу законов сна.
q
Сухие молнии в луковой шелухе света. Ключ поворачивается в зам ке: две фигурки размахивая руками - ни слова не доносится - топчутся на дороге и разум избирает из возможного: приближение. Высказывание не предшествует, но последует претворению в тесноте ряда, где речь - пустота, постигаемая через форму. Тело флейты представляет собой устройство, не препятствующее течению ветра. Наши тела вмурованы в измерения, словно кувшины в стены соборов. Ключ поворачивается в замке. В простоте удачи наука дерна непроницаема ни стопе, ни солнцу. Прежде, чем провести линию в нужную сторону, следует сделать легкое движение в проти воположную сторону. Все понятно. Нет ничего непонятного. Разве непонятно, что в свете сухих молний две фигурки, размахивая руками, топчутся на дороге, и ключ поворачивается в замке? Крупная соль солнца на снегу. Сколько раз мне приходилось писать об отделении листа от дерева, о падении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19