Еще не заткано. Стыд не позволяет писать стихи . Видимый мир поддается описанию только при помощи невидимых структур, т. е. лишенных наглядности. Речь (форма) постигаемая через ничто. Докажи, что то, что ты пишешь, необходимо. Именно - обходимо. В огибании, в обходе обхода обу чение косвенности, возвращающей к абстрактному миру бормотания. Пространство поэтического языка определяется временем испарения смысла. Но здесь мы оборачивались и: на фотографии - мост, рвущиеся из рук зонты. Скорость, воцарение неподвижности. Я видел кости мертвых царей, проплывающих в земле, словно птицы на юг, в перепончатые зеркала. Кварцевые образования, инкрустированные киноварными и нефритовыми вкраплениями. Цапля в сгустке лампы. Третье дано. Свалка уничтожает оппозицию природа/культура, и наполовину облетевший кипрей так же непроницаем и темен, как и вросшее в грязь разбитое колесо. Небо одно и то же в нескончаемом истечении цвета. Необходимо сравниться в собственной несущест венности с тем, что содержит в себе простейшее действие. Непо нятного нет ничего. Начинать, впрочем, необходимо с другого. Естест венна ли весть оголенного звука,
ускоренного метром дыхания?
Казнь виноградной лозы знаменует начало
следующей по счету утопии - продолжение мечты о странах,
где никогда не садится солнце. Каждое слово
тесно облегает рот изнутри. Льдом. Дыхание.
Или же ты был рожден, или же только: воспоминание.
Насекомое принимает за рай
огонь, уловленный стекла глубокой ладонью, - цветущая
восхитительно рана пламени.
Выходит тебя возвращает то, что
казалось, уже безвозвратно утрачено?
Каллиграфия ветра в плодоношении почв.
Пасмурны ливни, не проливаясь. Воздушной персти
искристое волнение, словно незримый орнамент смятения
избавляет пространство от строго направленной силы. Ничто
не содержит умысла. Нечто прозрачнее, чем значение,
под стать детскому телу, изъятому из рода и времени. Боли
виток начат черенком ожидания. Рассмотрения. Так
прирученье идет, росток за ростком вживляясь в сознание -
восторга усик, виясь, напыляясь, его настигает, чтобы
лозой лукавой кануть в необожженную глину -
русла, пропорции, сопряжения... -
тканью волнуясь проблесков столь краткосрочных,
что называем, не обинуясь, судьбой , продолжая себя создавать
в углах пристальных, квадратах ночи, кругах зрачка,
в переливах гласных, бормотания. Контуры тени.
Дети, как странствие по дорогам из мела после полуночи.
Обучают владению звуком, росы равновесию на паутинах,
которое должно быть впитано телом: не торопись, произносят.
Отвяжи свою память. Осторожность - вот начало этой
бамбуковой дудки в сопряжении скважин, но
прежде ослепнуть руками, чтобы порога достичь,
где ко встрече готовы воздух уже отраженный
и выдох восставший.
Важен и угол. Именно в нем затаилась некая участь,
отнюдь не земная или корней, уходящих в нее, подспудно
лелеющих прозябание стеблей - совершенно иная,
принадлежащая миру взвешенной пыли в холоде множеств, - та,
что принимает в жертву отбросы, исцеляя от ужаса.
Вообрази, что с ивовой веткой воду ты ищешь,
и постепенно уходишь под землю, но ничего не меняется. Небо
в его несвершеньи по прежнему рот муравьиный твой полнит,
ливнем подкожным впиваясь
капель, успевших иссякнуть. Шейная жила... тут терпеливо
странствует ночь - не ты ли сам говорил, что любовники любят
к ней прикасаться, как бы испытуя привязи крепость, -
календарный рисунок растрачен.
Так корень, опустошенный развитием, развязан в просторе,
завиток сверхтяжелого времени, превзошедший деление слиток
в скаредном протекании сита. Темный
трепет строения. Прекращая усилия, они бесполезны.
Деревянную дудку рядом с собой положи. Больше не трогай.
Пусть первый звук, извлеченный сегодня
так и останется первым.
Ничего не утрачено. Помни. Но что?
Да, это происходит на берегу залива, на берегу горы.
На берегу руки. И это происходит со мной,
извлекавшим некогда цену из целого.
Песчаные детские грядки топологической западней
неподвижно вихрятся на дне окаменевших зарослей,
где, как бы не нашедшие впору лица,
конструкции хрупкие дремлют,
не являя себя покуда ни ликованию, ни меланхолии,
подобно маскам изогнутым, наподобие удара подковы.
Ожидаешь прилива. Гребень его
расчешет мокрые косы песка, выплетет тернии нефти;
ожидаешь навыка отвыкания. Купель мотыльков
раскаляется добела, расширяя зрачки кислорода, будто пар
керосиновой лампы, -
раскачивается в дознании
с веками, срезанными до первого мига бессонницы
(меня записывали скрупулезные сны на гибкие
серебристые диски, которыми, растороченными на нити,
сшивали переломы блистающих чисел),
где она гаснет в перспективе - когда , сменяющих
друг друга в графе эвклидовых равенств.
Ряд преступлений вновь образует свод непререкаемых правил.
В воде отражается небо, в небе вода,
лестница уходит в оба конца. Условие - отыскать место,
куда вписывается душа или же начало
затаившегося отражения.
Побудем еще немного (просьба усилена междометием) -
в раю одичавших вещей, из забытья вырванных когтем
полночного солнца
(этот пример пригоден вполне
для прояснения природы метафоры),
присвоенного, изведенного этой строкой,
пористой, как губка аориста, в которой скапливаются не года, -
ни для кого оседающий опыт, совлекающий в фокус всегда
полынную распрю встречи.
Но меня никогда не интересовали слова...
Ни то, кем были сказаны, ни - произнесутся ли впредь.
Пожалуй, только одно, что из безмолвия их вереницей изводит.
Неужто так просто устройство? Встроены в J ,
сотящей пред А , связующий с Я ,
расположенном в рядне основы, запуская колесо алфавита.
Праща. Опора направлению линейной исповеди.
q
В периодическом возвращении мысли к смерти нет ничего экста тического. Каково прошлое единицы? Отрекаясь слой за слоем от на ставлений речи и ее сомнительных утешений, удается понять: - бла го? зло? дерево? эллипсис? - недоговариваемость поэтического дого вора договоренности, договариваемости между силой и автобиогра фией . Между чадом Стикса и чудом маятника. О возвышении го лоса. О преддверии речи, - уносящей по мере явления от горизонта, к которому непреложно стремится мысль: разнонаправленность в одновременности. Есть только предложение, преступающее предел. Им, вознамерившимся к - свершению, ныне за ненасыщаемый голод деталей... Траектория каждой подробности. Воображение есть непе реходное действие предвосхищения, область великолепных абстрак ций. Утешения нет. Летящий в комнаты снег и мост, ветер, вырыва ющий из пальцев страницы (было - зонты, исписанные буквами цифр). В оцепенении каждая вещь, длящаяся победоносно мимо. Но язык, скорее, не обнаруживаемая пустота, исполненная служе нием , явленная через написание в пространстве эллипсиса (чтения) - графии, желания. Раскрывающее себя, как мигвек разделения. Из своего окна: ветер гнал алый лоскут настурции,. как если бы сквозь ладонь смотреть в зенит.
Слой за слоем, когда я избирается, как нить, на которую нижутся изолированные фрагменты. Действие как вещь. Мертвая вещь, как мертвое время, или - эротизм песка, множественного в едином. Машина, двое в ее оболочке, остаток - скорость, извне втекающая в скорлупу, создающая ее тело, облекающая обоих, яйцо, блуждающее во вселенной, заключившее близнецов в тесноту ряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
ускоренного метром дыхания?
Казнь виноградной лозы знаменует начало
следующей по счету утопии - продолжение мечты о странах,
где никогда не садится солнце. Каждое слово
тесно облегает рот изнутри. Льдом. Дыхание.
Или же ты был рожден, или же только: воспоминание.
Насекомое принимает за рай
огонь, уловленный стекла глубокой ладонью, - цветущая
восхитительно рана пламени.
Выходит тебя возвращает то, что
казалось, уже безвозвратно утрачено?
Каллиграфия ветра в плодоношении почв.
Пасмурны ливни, не проливаясь. Воздушной персти
искристое волнение, словно незримый орнамент смятения
избавляет пространство от строго направленной силы. Ничто
не содержит умысла. Нечто прозрачнее, чем значение,
под стать детскому телу, изъятому из рода и времени. Боли
виток начат черенком ожидания. Рассмотрения. Так
прирученье идет, росток за ростком вживляясь в сознание -
восторга усик, виясь, напыляясь, его настигает, чтобы
лозой лукавой кануть в необожженную глину -
русла, пропорции, сопряжения... -
тканью волнуясь проблесков столь краткосрочных,
что называем, не обинуясь, судьбой , продолжая себя создавать
в углах пристальных, квадратах ночи, кругах зрачка,
в переливах гласных, бормотания. Контуры тени.
Дети, как странствие по дорогам из мела после полуночи.
Обучают владению звуком, росы равновесию на паутинах,
которое должно быть впитано телом: не торопись, произносят.
Отвяжи свою память. Осторожность - вот начало этой
бамбуковой дудки в сопряжении скважин, но
прежде ослепнуть руками, чтобы порога достичь,
где ко встрече готовы воздух уже отраженный
и выдох восставший.
Важен и угол. Именно в нем затаилась некая участь,
отнюдь не земная или корней, уходящих в нее, подспудно
лелеющих прозябание стеблей - совершенно иная,
принадлежащая миру взвешенной пыли в холоде множеств, - та,
что принимает в жертву отбросы, исцеляя от ужаса.
Вообрази, что с ивовой веткой воду ты ищешь,
и постепенно уходишь под землю, но ничего не меняется. Небо
в его несвершеньи по прежнему рот муравьиный твой полнит,
ливнем подкожным впиваясь
капель, успевших иссякнуть. Шейная жила... тут терпеливо
странствует ночь - не ты ли сам говорил, что любовники любят
к ней прикасаться, как бы испытуя привязи крепость, -
календарный рисунок растрачен.
Так корень, опустошенный развитием, развязан в просторе,
завиток сверхтяжелого времени, превзошедший деление слиток
в скаредном протекании сита. Темный
трепет строения. Прекращая усилия, они бесполезны.
Деревянную дудку рядом с собой положи. Больше не трогай.
Пусть первый звук, извлеченный сегодня
так и останется первым.
Ничего не утрачено. Помни. Но что?
Да, это происходит на берегу залива, на берегу горы.
На берегу руки. И это происходит со мной,
извлекавшим некогда цену из целого.
Песчаные детские грядки топологической западней
неподвижно вихрятся на дне окаменевших зарослей,
где, как бы не нашедшие впору лица,
конструкции хрупкие дремлют,
не являя себя покуда ни ликованию, ни меланхолии,
подобно маскам изогнутым, наподобие удара подковы.
Ожидаешь прилива. Гребень его
расчешет мокрые косы песка, выплетет тернии нефти;
ожидаешь навыка отвыкания. Купель мотыльков
раскаляется добела, расширяя зрачки кислорода, будто пар
керосиновой лампы, -
раскачивается в дознании
с веками, срезанными до первого мига бессонницы
(меня записывали скрупулезные сны на гибкие
серебристые диски, которыми, растороченными на нити,
сшивали переломы блистающих чисел),
где она гаснет в перспективе - когда , сменяющих
друг друга в графе эвклидовых равенств.
Ряд преступлений вновь образует свод непререкаемых правил.
В воде отражается небо, в небе вода,
лестница уходит в оба конца. Условие - отыскать место,
куда вписывается душа или же начало
затаившегося отражения.
Побудем еще немного (просьба усилена междометием) -
в раю одичавших вещей, из забытья вырванных когтем
полночного солнца
(этот пример пригоден вполне
для прояснения природы метафоры),
присвоенного, изведенного этой строкой,
пористой, как губка аориста, в которой скапливаются не года, -
ни для кого оседающий опыт, совлекающий в фокус всегда
полынную распрю встречи.
Но меня никогда не интересовали слова...
Ни то, кем были сказаны, ни - произнесутся ли впредь.
Пожалуй, только одно, что из безмолвия их вереницей изводит.
Неужто так просто устройство? Встроены в J ,
сотящей пред А , связующий с Я ,
расположенном в рядне основы, запуская колесо алфавита.
Праща. Опора направлению линейной исповеди.
q
В периодическом возвращении мысли к смерти нет ничего экста тического. Каково прошлое единицы? Отрекаясь слой за слоем от на ставлений речи и ее сомнительных утешений, удается понять: - бла го? зло? дерево? эллипсис? - недоговариваемость поэтического дого вора договоренности, договариваемости между силой и автобиогра фией . Между чадом Стикса и чудом маятника. О возвышении го лоса. О преддверии речи, - уносящей по мере явления от горизонта, к которому непреложно стремится мысль: разнонаправленность в одновременности. Есть только предложение, преступающее предел. Им, вознамерившимся к - свершению, ныне за ненасыщаемый голод деталей... Траектория каждой подробности. Воображение есть непе реходное действие предвосхищения, область великолепных абстрак ций. Утешения нет. Летящий в комнаты снег и мост, ветер, вырыва ющий из пальцев страницы (было - зонты, исписанные буквами цифр). В оцепенении каждая вещь, длящаяся победоносно мимо. Но язык, скорее, не обнаруживаемая пустота, исполненная служе нием , явленная через написание в пространстве эллипсиса (чтения) - графии, желания. Раскрывающее себя, как мигвек разделения. Из своего окна: ветер гнал алый лоскут настурции,. как если бы сквозь ладонь смотреть в зенит.
Слой за слоем, когда я избирается, как нить, на которую нижутся изолированные фрагменты. Действие как вещь. Мертвая вещь, как мертвое время, или - эротизм песка, множественного в едином. Машина, двое в ее оболочке, остаток - скорость, извне втекающая в скорлупу, создающая ее тело, облекающая обоих, яйцо, блуждающее во вселенной, заключившее близнецов в тесноту ряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19