река, улица,
повествовательная подоплека, вера, телефонные книги,
письма, способы производства и уничтожения
производимого),
где боги собирались к кострам, нищие,
как небеса, - руки купать в огне,
с цветами ртути играть, тошноты распускать петли,
творения, означаемого, и где
мы умножались в них, не имеющих места, склонения,
и где возрастали тьмой гортанной клубясь,
слюной любовной,
безмысленной, ответ и вопрос
связующей, чтобы сухой порослью кислорода
на сонных водорослях повиснуть,
паря и падая
за коромысло нуля,
в друг друга тенью -
росою дарения на плоскости головокружения.
ЭРОТИЗМ
А в июле по гулким ведрам дворов
дробь воробьиных рассветов рассыпана.
И на досках линейных графита и смол
процарапано фосфором мокрое лето,
как орешника веткой по коже руки,
опустившей на сторону чуткую ношу
(свежесть ссадины узкой оставляя
светлеть неуверенной вестью,
сквозящей истомой,
переполненных сроком разомкнутых тел
в непонятно прозрачном предустья
стяженьи)
обостренной листвы настороженный шум,
затаивший себя в совлечениях секунд,
где событие толкует себя, словно сон,
где зияет со быть в очертаниях забыть,
и где и - только форма разъятья и плена:
многородность ращения ветра в окне,
неподвижном, как счет, собирающий цепко
лишь отточий намеренье, либо пролет
все смешавших и смутных в движеньи
смещений,
и изнанка которых легка, как туман,
уходящий в начало суженья, как стебель
зыби плоской и серой, где блеск облаков
образован неспешным анализом тления
и свидетельством глаза, явивших нам ночь,
словно тальк по стеклу, точно выдох по вдоху, -
как иглу равновесья, вошедшую в воск
толкований, предчувствий, продленья и лени,
чтобы снова в рябящих древесных зрачках
накопление пространства, как воздуха в легких
или мысли
(не сомкнутой горлом пока)
шло чрез меру сознанья, лазури и сводов,
незаметно в свободную искру сводя,
по сетчатке плывущую следом следа,
охру нежную жара. Тебя и меня - в соты
полые слов, в одно предложение... -
в эти формы предзнания,
разъятья, терпения.
q
В 12 году правления Юн лю я был приглашен к его двору, дабы осчастливить все живые существа мира, способствовать выпадению дождей, урожаю плодов и хлебных посевов, а также прекращению безвременных смертей и наступлению приятного счастья. Под веками подрагивают зрачки. Жизнь. И здесь мы поворачивались и смотрели на окна гостиницы, откуда за полчаса до этого, сидя на подоконнике с вином в руках, глядели вниз, на воду, на мост, вытянувшийся псом в погоне. Мы видим то, что мертво в утвари зеркал и паутине бегущих трещин, в паутине того, что называется сказать все , карта чего со вмещает все времена. Угадывали место, откуда спустя полчаса, рас крыв зонты, размываемы моросящим дождем, станем рассматривать фасад гостиницы, выискивая окно, одно из сотен, в котором еще ка ких-то полчаса назад мы, отпивая глоток за глотком сладковатое и хо лодное вино, глядели в сумерки, следуя взглядом весьма простой и незатейливой резьбе, которую оставляли в изрытой воде буксиры, следуя туману, сумеркам. Вода затягивает следы, ничего не меняется. Ничего не знать - событие, избранное из значений. Когда бледны после любви и бессонны, не птицы. Под веками подрагивает зрачок. До утра, до вечера, до. Вот, кажется, и все. Я пишу на карточках и главное в этом - строгость, иначе ничего не останется пониманию. Все поглотит материя, исключившая первооснову молчания. Страница все более непроницаема. Не начиналось. Стриж, явленный ленивым поворотом головы - лук и стрела одновременно. Нам передается это невыносимое усилие сорваться с тетивы тяжести, предрешенности, подобное усилию слова, рвущегося от самого себя, - это порыв ра зорвать вспышкой мига узел мощи, связавший две дуги крыльев. Кни га, иное, является только в неуклонном истечении замысла. Но кры лья также стриж, страж. След в небе есть птица, как таковая, как мгновение отдаления, ибо в одном и том же мгновении даруется имя исчезновения и возникновения. Стриж, разворачиваясь (спираль пружины) падает, недвижно все: он в биении крови, свеченье ночи, крыши, рука, лицо, ничто, и здесь мы обор
ачиваемся и, вытягиваясь вслед зонтам, видим окно, принадлежавшее нам несколькими минута ми раньше, однако тут надлежит говорить о противоположной сто роне, скорее, о времени, чем о пространстве, потому как речь шла о строке, о странице, упавшей на мокрую поверхность стола, о впиты вающей плоскости, дырах, о переходах от одной к другой, о чистом времени.
Это предложение есть следствие еще не написанного тобой,
что подтверждает представление о времени, опережающего явь.
Солнцестояние сосны. Стояние несносное чайки
в ограничении крыла.
Целое не превышает частиц,
требующих разделения пространства. Миф - высказывание,
не способное расстаться с собой. Признание таково.
Страшнее распада прозрачность, устанавливающая родство.
Желтеют птицы яростно - свет стиснул их архимедову плоть,
вытесняя из равновесия сопротивления и силы,
точно лед из воды.
Теплокровный алмаз, в котором сошлись направления клеток,
костей и магнитных полей: спиралей клубок,
паутина кочевий.
Пар ото рта. В сентябре напряженный шест синевы.
Космос растений смиряется в цепь полую почерка,
которому больше известно, нежели знает рука. Смола
ли, застывшая на коре разрезанной дерева,
безучастность ли в возвращении предметам их качеств.
Но середина жизни отовсюду стекается -
то кленовых семян ливнем, то пешеходом
в математической книге.
Итак, можно услышать: есть чем утешиться -
продли угаданное в форме тело, которое при дальнейшем
его рассмотрении позволяет изобретение свойств, -
описание, не осуждающее никого в из ведении ведения.
Частота взмахов крыла в коридорах растянутых равновесий,
маятник, нескончаемо ускользающих от себя
симметрий и сходств.
Я нащупываю слово гипс в углублениях звона,
связанное со словом крошиться. Безветрие длится, напоминая
изгиб косы. Так продолжается долго,
до тех пор, покуда облачный вавилон, павший к ногам,
как хрустнувшее в затылке дерево, не вспыхивает лазурью,
но вовсе не той, что окружает, не существуя, мозг
дугою месяца,
но той, что минует в зрачке трещину шелковичным червем,
глубину у поверхности сшивая иглой. Чрезмерная яркость.
Природа заполняет пустоту знака и совпадает с собой,
как стрелки часов, совпадающих ежесекундно с дробью круга,
идя к целому, словно рыба на нерест. И океан,
падая из-за плеча,
закручивает зрачок в лазурной в нем трещиной
в ржавое руно гор - можешь вообразить теперь
в этих краях луну,
свору прозрачных псов, застывшую в беге вдоль складок пепла,
изрезанного купоросной резьбой воды, слепой,
как младенец в мантии материнской крови - понуждая легкие
с методичностью аккордеона расширять каждый квант воздуха,
до предела глотка его доводя в делении,
подобном часов делению.
Понимание находит опору в падении,
как в неизбежности произрастания туда, где только предлог
управляет идеей горения - знанием существительных,
отрекшихся от существа. Итак, произношу, обращаясь к отцу
с блестящей ложкой глядящему в том Анны Карениной -
мы закончили в прошлый раз на манере одеваться в сороковых,
на цветении сирени, на преимуществах
(относительных) револьвера перед ТТ, на небе, которое,
нас разделяя, росло, превосходя Гималаи, -
Нищета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
повествовательная подоплека, вера, телефонные книги,
письма, способы производства и уничтожения
производимого),
где боги собирались к кострам, нищие,
как небеса, - руки купать в огне,
с цветами ртути играть, тошноты распускать петли,
творения, означаемого, и где
мы умножались в них, не имеющих места, склонения,
и где возрастали тьмой гортанной клубясь,
слюной любовной,
безмысленной, ответ и вопрос
связующей, чтобы сухой порослью кислорода
на сонных водорослях повиснуть,
паря и падая
за коромысло нуля,
в друг друга тенью -
росою дарения на плоскости головокружения.
ЭРОТИЗМ
А в июле по гулким ведрам дворов
дробь воробьиных рассветов рассыпана.
И на досках линейных графита и смол
процарапано фосфором мокрое лето,
как орешника веткой по коже руки,
опустившей на сторону чуткую ношу
(свежесть ссадины узкой оставляя
светлеть неуверенной вестью,
сквозящей истомой,
переполненных сроком разомкнутых тел
в непонятно прозрачном предустья
стяженьи)
обостренной листвы настороженный шум,
затаивший себя в совлечениях секунд,
где событие толкует себя, словно сон,
где зияет со быть в очертаниях забыть,
и где и - только форма разъятья и плена:
многородность ращения ветра в окне,
неподвижном, как счет, собирающий цепко
лишь отточий намеренье, либо пролет
все смешавших и смутных в движеньи
смещений,
и изнанка которых легка, как туман,
уходящий в начало суженья, как стебель
зыби плоской и серой, где блеск облаков
образован неспешным анализом тления
и свидетельством глаза, явивших нам ночь,
словно тальк по стеклу, точно выдох по вдоху, -
как иглу равновесья, вошедшую в воск
толкований, предчувствий, продленья и лени,
чтобы снова в рябящих древесных зрачках
накопление пространства, как воздуха в легких
или мысли
(не сомкнутой горлом пока)
шло чрез меру сознанья, лазури и сводов,
незаметно в свободную искру сводя,
по сетчатке плывущую следом следа,
охру нежную жара. Тебя и меня - в соты
полые слов, в одно предложение... -
в эти формы предзнания,
разъятья, терпения.
q
В 12 году правления Юн лю я был приглашен к его двору, дабы осчастливить все живые существа мира, способствовать выпадению дождей, урожаю плодов и хлебных посевов, а также прекращению безвременных смертей и наступлению приятного счастья. Под веками подрагивают зрачки. Жизнь. И здесь мы поворачивались и смотрели на окна гостиницы, откуда за полчаса до этого, сидя на подоконнике с вином в руках, глядели вниз, на воду, на мост, вытянувшийся псом в погоне. Мы видим то, что мертво в утвари зеркал и паутине бегущих трещин, в паутине того, что называется сказать все , карта чего со вмещает все времена. Угадывали место, откуда спустя полчаса, рас крыв зонты, размываемы моросящим дождем, станем рассматривать фасад гостиницы, выискивая окно, одно из сотен, в котором еще ка ких-то полчаса назад мы, отпивая глоток за глотком сладковатое и хо лодное вино, глядели в сумерки, следуя взглядом весьма простой и незатейливой резьбе, которую оставляли в изрытой воде буксиры, следуя туману, сумеркам. Вода затягивает следы, ничего не меняется. Ничего не знать - событие, избранное из значений. Когда бледны после любви и бессонны, не птицы. Под веками подрагивает зрачок. До утра, до вечера, до. Вот, кажется, и все. Я пишу на карточках и главное в этом - строгость, иначе ничего не останется пониманию. Все поглотит материя, исключившая первооснову молчания. Страница все более непроницаема. Не начиналось. Стриж, явленный ленивым поворотом головы - лук и стрела одновременно. Нам передается это невыносимое усилие сорваться с тетивы тяжести, предрешенности, подобное усилию слова, рвущегося от самого себя, - это порыв ра зорвать вспышкой мига узел мощи, связавший две дуги крыльев. Кни га, иное, является только в неуклонном истечении замысла. Но кры лья также стриж, страж. След в небе есть птица, как таковая, как мгновение отдаления, ибо в одном и том же мгновении даруется имя исчезновения и возникновения. Стриж, разворачиваясь (спираль пружины) падает, недвижно все: он в биении крови, свеченье ночи, крыши, рука, лицо, ничто, и здесь мы обор
ачиваемся и, вытягиваясь вслед зонтам, видим окно, принадлежавшее нам несколькими минута ми раньше, однако тут надлежит говорить о противоположной сто роне, скорее, о времени, чем о пространстве, потому как речь шла о строке, о странице, упавшей на мокрую поверхность стола, о впиты вающей плоскости, дырах, о переходах от одной к другой, о чистом времени.
Это предложение есть следствие еще не написанного тобой,
что подтверждает представление о времени, опережающего явь.
Солнцестояние сосны. Стояние несносное чайки
в ограничении крыла.
Целое не превышает частиц,
требующих разделения пространства. Миф - высказывание,
не способное расстаться с собой. Признание таково.
Страшнее распада прозрачность, устанавливающая родство.
Желтеют птицы яростно - свет стиснул их архимедову плоть,
вытесняя из равновесия сопротивления и силы,
точно лед из воды.
Теплокровный алмаз, в котором сошлись направления клеток,
костей и магнитных полей: спиралей клубок,
паутина кочевий.
Пар ото рта. В сентябре напряженный шест синевы.
Космос растений смиряется в цепь полую почерка,
которому больше известно, нежели знает рука. Смола
ли, застывшая на коре разрезанной дерева,
безучастность ли в возвращении предметам их качеств.
Но середина жизни отовсюду стекается -
то кленовых семян ливнем, то пешеходом
в математической книге.
Итак, можно услышать: есть чем утешиться -
продли угаданное в форме тело, которое при дальнейшем
его рассмотрении позволяет изобретение свойств, -
описание, не осуждающее никого в из ведении ведения.
Частота взмахов крыла в коридорах растянутых равновесий,
маятник, нескончаемо ускользающих от себя
симметрий и сходств.
Я нащупываю слово гипс в углублениях звона,
связанное со словом крошиться. Безветрие длится, напоминая
изгиб косы. Так продолжается долго,
до тех пор, покуда облачный вавилон, павший к ногам,
как хрустнувшее в затылке дерево, не вспыхивает лазурью,
но вовсе не той, что окружает, не существуя, мозг
дугою месяца,
но той, что минует в зрачке трещину шелковичным червем,
глубину у поверхности сшивая иглой. Чрезмерная яркость.
Природа заполняет пустоту знака и совпадает с собой,
как стрелки часов, совпадающих ежесекундно с дробью круга,
идя к целому, словно рыба на нерест. И океан,
падая из-за плеча,
закручивает зрачок в лазурной в нем трещиной
в ржавое руно гор - можешь вообразить теперь
в этих краях луну,
свору прозрачных псов, застывшую в беге вдоль складок пепла,
изрезанного купоросной резьбой воды, слепой,
как младенец в мантии материнской крови - понуждая легкие
с методичностью аккордеона расширять каждый квант воздуха,
до предела глотка его доводя в делении,
подобном часов делению.
Понимание находит опору в падении,
как в неизбежности произрастания туда, где только предлог
управляет идеей горения - знанием существительных,
отрекшихся от существа. Итак, произношу, обращаясь к отцу
с блестящей ложкой глядящему в том Анны Карениной -
мы закончили в прошлый раз на манере одеваться в сороковых,
на цветении сирени, на преимуществах
(относительных) револьвера перед ТТ, на небе, которое,
нас разделяя, росло, превосходя Гималаи, -
Нищета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19