Но до тех пор, пока он и маршал Сталин понимают друг друга, можно будет объяснить всю ситуацию американскому президенту“.
Сталин ответил, что Рузвельт, по-видимому, потребует «слишком многого для Соединенных Штатов, оставляя слишком мало для Советского Союза и Великобритании, которые, в конце концов, имеют договор о взаимопомощи». Согласно собственным записям Черчилля об этом моменте переговоров со Сталиным, он поставил вопрос так: «Давайте решим наши проблемы на Балканах. Ваша армия находится в Румынии и Болгарии, у нас в этих странах имеются интересы, миссии и агенты. Давайте не сталкиваться в мелких вопросах».
Момент (пишет Черчилль) «представился удобным для дела и я сказал, „Давайте решим наши проблемы на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас здесь есть свои интересы, миссии и агенты. Предотвратим столкновения по незначительным вопросам. Там, где дело касается Британии и России, как бы вы отнеслись к тому, чтобы иметь девяностопроцентное преобладание в Румынии, позволив в то же время нам иметь девяностопроцентное превосходство в Греции, а в Югославии пусть соотношение будет пятьдесят на пятьдесят“.
Черчилль взял лист бумаги и написал на нем следующее:
«Румыния — Россия — 90%, другие страны — 10%;
Болгария — Россия — 75%, другие страны — 25%;
Югославия — 50-50; Греция — Великобритания — 90%, другие страны — 10%»; Венгрия — 50 — 50 %; Болгария — Россия — 75 %, другие — 25 %.
Сталин изучил написанную Черчиллем страницу, кивнул, поставил синим карандашом галочку, и возвратил калькуляцию автору.
Как вспоминал Черчилль, в душе у него пронесся вихрь сомнений. Он даже думал, не обратить ли все в шутку. «Последовала долгая тишина. Исписанная карандашом бумага лежала в центре стола. Наконец я спросил Сталина, „может быть, он считает циничным, что мы так легко обращаемся с судьбах миллионов людей? Давайте сожжем эту бумагу“. „Нет, возьмите ее себе“, сказал Сталин. С точки зрения Сталина, для англичан это было серьезное решение, „ведь Средиземное море еще не было в их руках“.
Черчилль не упоминает в мемуарах о том, что, когда на следующий день Черчилль прислал текст этих переговоров, советские чиновники тщательно вымарали всяческие упоминания о процентах. Но Сталин, как вспоминает Гарриман, был предельно сердечным и обходительным. Он самым мягким образом воспринимал то, что говорил ему Черчилль: «Если мы правильно решим эти проблемы, мы, возможно, предотвратим несколько гражданских войн». Вчерашнее соглашение поможет остановить социальное движение влево. У Англии есть определенные обстоятельства перед монархиями Греции и Югославии. «Помимо институционного вопроса в этих странах существует идеологическое противоречие между тоталитарной формой правления и той формой, которую мы называем свободным представительством, контролируем свободными выборами. Мы очень рады тому, что вы высказались против попыток изменений существующей системы этих балканских стран посредством силы либо коммунистической пропаганды».
Сталин действительно должен был быть в добром расположении духа, чтобы согласиться с черчиллевскими характеристиками предвоенных клерикальных и пронацистских диктатур демократиями, основанными на всеобщем избирательном праве.
В качестве компенсации Черчилль заявил, что «англичане не намерены преграждать Советской России доступ к тепловодным портам. Мы больше не следует политике Дизраэли или лорда Керзона. Мы не собираемся останавливать русских». Сталин сравнил интерес России в черноморских проливах с заинтересованностью Британии в Суэце и Гибралтаре, с интересом США в Панаме. «Россия находится в уязвимом положении». Черчилль еще раз подчеркнул, что, по его мнению, у России «справедливые и моральные претензии». Сталин попросил Черчилля запомнить их беседу, придет время и СССР поднимет эту международную проблему. (В Ялте и Черчилль и Рузвельт согласились с тем, что конвенция в Монтре, регулирующая статус проливов, должна быть пересмотрена в пользу СССР. В Потсдаме все три великие страны подтвердили эту свою позицию. Но когда СССР потребовал выполнения этого союзнического решения, и Англия и США не сдержали своего слова).
Русские старались показать, что они предпочитают практическую арифметику. Начальник штаба Черчилля генерал Исмей пишет, что «в Москве мы были приняты еще более тепло, чем во время визита Идена в прошлом году». Никогда не обедавший в иностранных посольствах Сталин посетил обед в британском посольстве, поехал вместе с Черчиллем в Большой театр и в промозглый дождливый день приехал в аэропорт провожать английскую делегацию. Исмей: «Я не буду утверждать, что лучше понимаю русский характер, чем в начале войны, но я полагаю, что, если мы и американцы не завоюем и сохраним их дружбы, останется не так много надежд на сохранение мира в мире». Черчилль заверил Сталина, что он может объяснить состоявшуюся договоренность Рузвельту.
Рузвельт, вполне очевидно, ревниво отнесся к встрече Черчилля со Сталиным в октябре 1944 г. Он попросил премьера позволить послу Гарриману присутствовать на всех важнейших беседах. Но обстановка предвыборной борьбы в США диктовала осторожность, и Рузвельт запретил Гарриману подписывать какой бы то ни было документ, каким бы общим он ни был. Чарльз Болен предсказывал, что результатами советско-британской договоренности могут быть «первоклассная британско-советская ссора из-за европейских проблем или… раздел Европы на сферы влияния на базе силовой политики». И то и другое, предупреждал Болен, «было бы большим несчастьем»
Уже тогда становилось ясно, что президент ждал окончания предвыборной стихии, когда трое глав великих держав смогут встретиться с глазу на глаз. Пока же он телеграфировал Сталину: «Идет глобальная война, и нет буквально ни одного военного или политического вопроса, в котором Соединенные Штаты не были бы заинтересованы… Моим твердым убеждением является то, что решение до сих пор незакрытых вопросов может быть найдено только нами тремя вместе». Это придавало визиту Черчилля в Москву характер предварительной «разведки боем». Еще боле важно следующее. Рузвельт начинал воспринимать Британию как младшего партнера в Великой коалиции. И он не хотел (как сказал Гопкинс Галифаксу), «оказаться вытолкнутым на заднее место».
В начале 1945 г. посол Галифакс пишет Черчиллю: «Беда с этими ребятами (американцами. — А.У.) заключается в том, что они являются жертвами ярлыков: „Силовая политика“, „Сферы влияния“, „Баланс сил“ и др. Как будто когда-то существовало соглашение под названием „Доктрина Монро!“ Они действительно переплюнули всех, когда осуществили покупку Луизианы!»
Старый западноевропейский центр
Постаравшись обезопасить подходы к Суэцкому каналу, Черчилль принялся за укрепление связей с потрясенными войной западноевропейскими метрополиями. Он и Антони Иден прибыли во французскую столицу 10 ноября. Исход войны уже не вызывал сомнений. В головах политиков она уже окончилась. Предстояло послевоенное переустройство мира. И две старейшие колониальные державы ощутили общность судеб.
«На этот раз, — с удовлетворением отмечал де Голль, — речь шла о деловых вопросах, а не о чувствах». Рассматривалась возможность франко-британского сотрудничества в урегулировании мировых проблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219
Сталин ответил, что Рузвельт, по-видимому, потребует «слишком многого для Соединенных Штатов, оставляя слишком мало для Советского Союза и Великобритании, которые, в конце концов, имеют договор о взаимопомощи». Согласно собственным записям Черчилля об этом моменте переговоров со Сталиным, он поставил вопрос так: «Давайте решим наши проблемы на Балканах. Ваша армия находится в Румынии и Болгарии, у нас в этих странах имеются интересы, миссии и агенты. Давайте не сталкиваться в мелких вопросах».
Момент (пишет Черчилль) «представился удобным для дела и я сказал, „Давайте решим наши проблемы на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас здесь есть свои интересы, миссии и агенты. Предотвратим столкновения по незначительным вопросам. Там, где дело касается Британии и России, как бы вы отнеслись к тому, чтобы иметь девяностопроцентное преобладание в Румынии, позволив в то же время нам иметь девяностопроцентное превосходство в Греции, а в Югославии пусть соотношение будет пятьдесят на пятьдесят“.
Черчилль взял лист бумаги и написал на нем следующее:
«Румыния — Россия — 90%, другие страны — 10%;
Болгария — Россия — 75%, другие страны — 25%;
Югославия — 50-50; Греция — Великобритания — 90%, другие страны — 10%»; Венгрия — 50 — 50 %; Болгария — Россия — 75 %, другие — 25 %.
Сталин изучил написанную Черчиллем страницу, кивнул, поставил синим карандашом галочку, и возвратил калькуляцию автору.
Как вспоминал Черчилль, в душе у него пронесся вихрь сомнений. Он даже думал, не обратить ли все в шутку. «Последовала долгая тишина. Исписанная карандашом бумага лежала в центре стола. Наконец я спросил Сталина, „может быть, он считает циничным, что мы так легко обращаемся с судьбах миллионов людей? Давайте сожжем эту бумагу“. „Нет, возьмите ее себе“, сказал Сталин. С точки зрения Сталина, для англичан это было серьезное решение, „ведь Средиземное море еще не было в их руках“.
Черчилль не упоминает в мемуарах о том, что, когда на следующий день Черчилль прислал текст этих переговоров, советские чиновники тщательно вымарали всяческие упоминания о процентах. Но Сталин, как вспоминает Гарриман, был предельно сердечным и обходительным. Он самым мягким образом воспринимал то, что говорил ему Черчилль: «Если мы правильно решим эти проблемы, мы, возможно, предотвратим несколько гражданских войн». Вчерашнее соглашение поможет остановить социальное движение влево. У Англии есть определенные обстоятельства перед монархиями Греции и Югославии. «Помимо институционного вопроса в этих странах существует идеологическое противоречие между тоталитарной формой правления и той формой, которую мы называем свободным представительством, контролируем свободными выборами. Мы очень рады тому, что вы высказались против попыток изменений существующей системы этих балканских стран посредством силы либо коммунистической пропаганды».
Сталин действительно должен был быть в добром расположении духа, чтобы согласиться с черчиллевскими характеристиками предвоенных клерикальных и пронацистских диктатур демократиями, основанными на всеобщем избирательном праве.
В качестве компенсации Черчилль заявил, что «англичане не намерены преграждать Советской России доступ к тепловодным портам. Мы больше не следует политике Дизраэли или лорда Керзона. Мы не собираемся останавливать русских». Сталин сравнил интерес России в черноморских проливах с заинтересованностью Британии в Суэце и Гибралтаре, с интересом США в Панаме. «Россия находится в уязвимом положении». Черчилль еще раз подчеркнул, что, по его мнению, у России «справедливые и моральные претензии». Сталин попросил Черчилля запомнить их беседу, придет время и СССР поднимет эту международную проблему. (В Ялте и Черчилль и Рузвельт согласились с тем, что конвенция в Монтре, регулирующая статус проливов, должна быть пересмотрена в пользу СССР. В Потсдаме все три великие страны подтвердили эту свою позицию. Но когда СССР потребовал выполнения этого союзнического решения, и Англия и США не сдержали своего слова).
Русские старались показать, что они предпочитают практическую арифметику. Начальник штаба Черчилля генерал Исмей пишет, что «в Москве мы были приняты еще более тепло, чем во время визита Идена в прошлом году». Никогда не обедавший в иностранных посольствах Сталин посетил обед в британском посольстве, поехал вместе с Черчиллем в Большой театр и в промозглый дождливый день приехал в аэропорт провожать английскую делегацию. Исмей: «Я не буду утверждать, что лучше понимаю русский характер, чем в начале войны, но я полагаю, что, если мы и американцы не завоюем и сохраним их дружбы, останется не так много надежд на сохранение мира в мире». Черчилль заверил Сталина, что он может объяснить состоявшуюся договоренность Рузвельту.
Рузвельт, вполне очевидно, ревниво отнесся к встрече Черчилля со Сталиным в октябре 1944 г. Он попросил премьера позволить послу Гарриману присутствовать на всех важнейших беседах. Но обстановка предвыборной борьбы в США диктовала осторожность, и Рузвельт запретил Гарриману подписывать какой бы то ни было документ, каким бы общим он ни был. Чарльз Болен предсказывал, что результатами советско-британской договоренности могут быть «первоклассная британско-советская ссора из-за европейских проблем или… раздел Европы на сферы влияния на базе силовой политики». И то и другое, предупреждал Болен, «было бы большим несчастьем»
Уже тогда становилось ясно, что президент ждал окончания предвыборной стихии, когда трое глав великих держав смогут встретиться с глазу на глаз. Пока же он телеграфировал Сталину: «Идет глобальная война, и нет буквально ни одного военного или политического вопроса, в котором Соединенные Штаты не были бы заинтересованы… Моим твердым убеждением является то, что решение до сих пор незакрытых вопросов может быть найдено только нами тремя вместе». Это придавало визиту Черчилля в Москву характер предварительной «разведки боем». Еще боле важно следующее. Рузвельт начинал воспринимать Британию как младшего партнера в Великой коалиции. И он не хотел (как сказал Гопкинс Галифаксу), «оказаться вытолкнутым на заднее место».
В начале 1945 г. посол Галифакс пишет Черчиллю: «Беда с этими ребятами (американцами. — А.У.) заключается в том, что они являются жертвами ярлыков: „Силовая политика“, „Сферы влияния“, „Баланс сил“ и др. Как будто когда-то существовало соглашение под названием „Доктрина Монро!“ Они действительно переплюнули всех, когда осуществили покупку Луизианы!»
Старый западноевропейский центр
Постаравшись обезопасить подходы к Суэцкому каналу, Черчилль принялся за укрепление связей с потрясенными войной западноевропейскими метрополиями. Он и Антони Иден прибыли во французскую столицу 10 ноября. Исход войны уже не вызывал сомнений. В головах политиков она уже окончилась. Предстояло послевоенное переустройство мира. И две старейшие колониальные державы ощутили общность судеб.
«На этот раз, — с удовлетворением отмечал де Голль, — речь шла о деловых вопросах, а не о чувствах». Рассматривалась возможность франко-британского сотрудничества в урегулировании мировых проблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219