«И противники сотрудничества теряют позиции» (Гопкинсу в сентябре 1944 г.). Но Гарриман предупреждал: «Если мы не возьмемся за дело, Советский Союз станет главным нарушителем мирового спокойствия повсюду, где затронуты их интересы». Что же из этого следует? «Я убежден, что мы можем изменить эту тенденцию, но только если изменим свою политику в отношении этого правительства… Я не собираюсь предлагать неких резких действий, но только дружеское quid pro quo». Гарриман выразил и свое устное отношение: «Я расстроен, но не разочарован. Работа приучения советского правительства играть достойную роль в международных делах является более сложной, чем мы предполагали».
Но сознание Гарримана как бы раздваивалось: сотрудничество с Роcсией возможно; но оно возможно лишь в случае подчинения русских общим американским идеям. Идея же раздела мира на зоны влияния «непопулярна». Английские дипломаты называли Гарримана «флюгером», замечая его очередной поворот к Кеннану, обращение к идеям, что американское руководство должно быть предупреждено о возможном кризисе в отношениях с Россией. Его жесткость становится очевидной: «Я не уверен в том, что я убедил президента в важности зоркой, твердой политики в отношениях с различными восточноевропейскими странами» — отмечает Гарриман после бесед с Рузвельтом в Вашингтоне в ноябре 1944 г. Именно тогда он замечает более жесткую позицию государственного департамента.
После Ялтинской конференции, когда появились грозовые облака над Балканами и произошло ожесточение в польском вопросе, Гарриман наполняется прежде невиданной энергией. Его дочь пишет об отце из Москвы: «Он очень занят — проблемами Польши, военнопленными, Балканами. В доме постоянно слышен топот ног, голоса и звонки телефонов, дребезжащие всю ночь до рассвета». Важно то, что Рузвельт продолжал отвергать алармистскую интерпретацию Гарримана и отказывался вызвать своего посла в Вашингтон для детального доклада.
Особые обстоятельства — смерть президента Рузвельта и решение Сталина послать в Сан-Франциско (на конференцию по созданию ООН) Молотова — дали Гарриману возможность возвратиться в Вашингтон и лично защитить свои новые, более жесткие позиции, одновременно устанавливая связи с новым президентом. Молотов полетел более безопасным путем, через Сибирь и западное побережье США, теряя тем самым два дня, которые посол Гарриман использовал довольно эффективно. Он прилетел через Атлантику в весьма нервном состоянии — тик правого глаза, боясь инсульта, но убежденный в необходимости своих контактов с новым президентом. Первые слова в уже морально подготовленном госдепартаменте: «Русские планы создания стран-сателлитов являются угрозой миру и нам». У Соединенных Штатов есть гигантский — экономический рычаг воздействия на Советский Союз. Гарриман предупредил министра военно-морских сил Джеймса Форрестола, что «мы должны встретить идеологический крестовый поход так же энергично как фашизм и нацизм». Гарриман сказал новому президенту, что Соединенные Штаты стоят перед угрозой «нашествия в Европу варваров».
Этот визит в Вашингтон укрепил главное оружие Гарримана — прямой доступ к президенту страны. Не все в Вашингтоне были довольны этим. Государственный секретарь Стеттиниус пожаловался 22 апреля: «Я киплю от возмущения по поводу того как действует Гарриман. Он явился к президенту не оповестив нас об этом и не доложив о результатах этой встречи». Посол А. Гарриман пытался объяснить Г. Трумэну, что И. В. Сталину трудно понять, «почему мы желаем вмешиваться в советскую политику в странах, подобных Польше, которые важны для безопасности России, если у нас нет более скрытых, тайных мотивов».
Президентское восприятие, склонность к категоричным суждениям и энергичному напору произвели впечатление на Гарримана. Но он все же смотрел на мир шире. Его волновали мысли: какое влияние окажет польский вопрос на открывавшуюся в Сан-Франциско конференцию, призванную создать Организацию Объединенных Наций? Пойдут ли США на создание мировой организации, если русские откажутся войти в нее? Глобальное вовлечение требовало наличия международных инструментов соответствующего калибра, неучастие СССР выбивало из-под основания ООН (которую США видели каналом своего воздействия на мир) одну из самых существенных опор. «Правда, — ответил после раздумья президент, — без русских от мировой организации (ООН. — А. У.) мало что останется».
Третий канал воздействия. Эдвард Стеттиниус стал председателем компании «Ю.С. Стил» в 38 лет. Все отмечали его привлекательность, открытую улыбку и рано поседевшие волосы. В госдепартаменте, который он возглавил, его называли «большой брат Эд». Рузвельт поставил этого относительно слабого политика ради концентрации всей внешнеполитической власти в собственных руках в конце 1944 г. Это был опытный председатель, специалист в общественных отношениях, но отнюдь не наиболее опытный и успешный дипломат. Иногда Стеттиниуса интересовали детали, а не суть. И все же не стоит преуменьшать его влияния. Он возглавлял могущественный государственный департамент.
И вот что сообщает госдепартамент президенту Трумэну 13 апреля 1945 г.: «Со времени ялтинской конференции советское правительство заняло твердую и бескомпромиссную позицию почти по всем главным вопросам». Стеттиниус при этом продолжал разделять ялтинский оптимизм; он полон ожидания позитивного воздействия создаваемой Организации Объединенных наций, чье рождение ожидалось в Сан-Франциско. Стеттиниус определенно смягчал позицию нескольких профессиональных дипломатов. В конечном счете госсекретарь Стеттиниус и Директор европейского отдела Фримэн Мэтьюз согласились в следующем: «Примечательные негативные перемены настроения, последовавшие после окончания конференции могут быть объяснены влиянием политических лидеров, с которыми Сталин вынужден был считаться по возвращении в Москву. Возможно эти лидеры сказали Сталину, что он „слишком многое отдал“ в Ялте. Эти лидеры являются эквивалентом наших изоляционистов». Оба американца придерживались высокого мнения о Сталине лично. Мэтьюз сказал, что Сталин является единственным диктатором, имеющем чувство юмора.
Четвертый источник воздействия на президента Трумэна являли собой англичане. По мере приближения войны к концу они занимали все более жесткую линию в отношении СССР. На Черчилля и его окружение оказывали постоянное воздействие лондонские поляки — и в целом польский вопрос был заглавным для Лондона. Для Трумэна престиж Черчилля был огромной величиной. В отличие от Рузвельта, ему было трудно противостоять мировому влиянию британского премьера и тому, что Черчилль скромно называл «нашим впечатлением от того, что на самом деле происходит в Москве и Варшаве». Черчилль нуждался в Трумэне, а Трумэн — в помощи британского премьера. Нет сомнений, что для прежнего сенатора из глубинного штата Миссури Черчилль был величиной наполеоновского масштаба, и он относился к нему — по крайней мере, на первом этапе — с должным пиететом. Первые же слова Черчилля Трумэну раскрывают суть его подхода: «Важно как можно скорее показать миру единство наших взглядов и действий».
У Трумэна сложились неплохие рабочие отношения с министром иностранных дел Энтони Идэном, с которым у президента состоялись две встречи, в результате которых англосаксы нашли общую линию в польском вопросе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219