«Не стоило с ним заводиться», – подумал Упоров, наблюдая за тем, как старшина поднимает задвижку и смотрит в камеру. После этого повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов.
– Входите, членоплеты!
Они вошли и остановились в шаге от порога. За спиной лязгнул засов.
…Камера встретила новичков выразительной, настороженной тишиной. Но тишина была нетерпеливой, а потому скоро кончилась, и Каштанка, чуть ерничая, проговорил:
– Приветствую уважаемых каторжан!
Ему не ответили. Тогда он повернулся к Упорову и сказал:
– Нс обижайтесь: народ устал на трудовой вахте!
Вадим пожал плечами, продолжая осматриваться.
Камера была опоясана двухъярусными нарами, сколоченными из толстого листвяка. Посредине стол, привинченный к заплеванному полу массивными болтами.
Справа от двери параша, на ней старый узбек, сохранявший вид почтенного аксакала.
Пахло человеческим потом, прелой кожей, еще чем-то всегда тюремным, наверное, потным страхом.
Вадим остановил взгляд на задумчивом узбеке, и тот сразу начал тужиться, имитируя запор.
Каштанка неожиданно психанул:
– Да что это за кодляк, в котором нет места приличным людям?! Или вам глаза не служат?!
В левом углу на верхних нарах, где двое играли в карты, закрутили головами. Не принимавший участия в игре громадный зэк с наколотой на щеке бабочкой потребовал с угрозой:
– Кажи масть, гости!
Тут же с нижних нар соскочил шустрый, похожий на зачумившуюся обезьянку кавказец и, пощупав телогрейку Упорова, предложил:
– Слышь, мужик, играем гнидник?
– Оставь меня в покое, – попросил шустряка Упоров.
– Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нем уже двадцать сидельцев умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.
– Ты будешь двадцать первым, – уже сурово предупредил кавказца Вадим, чувствуя – тот подскочил не случайно.
– Я вас спросил за масть, гости! Почему молчим?
Тот, с бабочкой на щеке, уже спустил с нар ноги в сапогах ручной работы.
– За мою масть, хозяин, можешь спытать у Заики. И придержи язык, пока он у тебя во рту, а не в моем кармане!
Один из играющих захлопнул в ладонь три карты, сощурившись, поглядел вниз.
– Ба-ба-батеньки, никак Каштанка?! Говорили, тебя в замок устроили, поближе к врагам народа.
– Рылом не вышел для замка. Вчера мы слиняли с той командировки. Этот каторжанин… – Федор Опенкин положил руку на плечо Упорова, – почти два года пролежал в сейфе.
– Надо же! – Заика сделал удивленные глаза. – Из воров?
Федор вздохнул, развел руками, избегая глядеть на своего сокандальника и одновременно изображая разбитой рожей высшую степень огорчения:
– Увы, мастью не вышел: он – политический.
– Может быть, сын Зиновьева или этого, как его, ну…
– Можешь не продолжать! Каштанку с сукой в одни кандалы не закуют! Где наше место?
– О чем ты спрашиваешь, Федя?! – огорчился тот, кто только что пытал их за масть. – На верхних нарах.
Они легли рядом, расстелив на неструганые доски телогрейки. Заика сбросил карты и вытащил из-под телогрейки кусок хлеба:
– На, Федя, подкрепись с дороги.
Опенкин подмигнул Вадиму заплывшим глазом, разломил хлеб на две половины:
– Я же говорил тебе, Вадим, плохих воров не бывает. Чо играешь, Заика?
– Чу-увствую – голый васер.
– А с кем садился и зачем?
– Вором назвался.
Они разговаривали между собой в полный голос, так, словно их беседа не касалась сидящего напротив Заики крепкого, но какого-то суетливого, не но ситуации разговорчивого зэка.
Между тем игра подходила к концу. Тот, кто играл с Заикой, смахивал трясущейся ладонью капельки желтого пота со лба, хотя в камере было совсем не жарко, и говорил, пытаясь разрядить обстановку и размягчить сурового партнера:
– Фарту нынче нема, а на Широком я усю зону обыграл…
– Ты тогда богатый, – ехидничал большой зэк с бабочкой на щеке.
– Та не, при мне оно все. Но оно есть, можете не сомневаться. Вор вору должен верить…
– Почему тогда Седому не поверил? Телогрейку с него сдернул. Через тебя он легкие застудил. Помер через тебя…
– Чо ты буровишь?! – вскинулся потный зэк. – Он мне свой гнидник законно засадил! При свидетелях!
– Шпиляй-шпиляй – не отвлекайся! – посоветовал тихий, как осенняя морось, голос от самой стены камеры. – Карты слов не любят.
– Ой! – обрадовался Каштанка. – Есиф Палыч, не ожидал вас видеть,
– Здравствуй, Федя, – прошептал тот же голос от стены. – Не ходи меня обнять: у меня – насморк. Еще с Одессы. Когда менты везли нас в открытой пролетке.
– Когда ж это случилось, Есиф Палыч?
– Девять лет назад. В Одессе самый стойкий насморк и самый поганый мент. Они ловят даже стариков, немощных пенсионеров карманной тяги. За свою долгую жизнь я вытянул не меньше миллиона, а лежу на одних парах с бездельниками или такими, как этот…
Есиф Палыч что-то разглядел в игре и поменял голос:
– Эй, как вас там?! Пузырь! Бросайте бой! Ваши не пляшут!
– Помолчи, пархатый! – закричал громче, чем следовало кричать в таких случаях, потный зэк, обнажив крепкие зубы. – Это наша игра! Верно, Заика?
– Верно, – подтвердил Заика, тихо прибавил: – Расчет. И не грубите старшим…
– Чо он в карты лукается?!
– Расчет, – повторил тверже Заика, при этом его светло-голубые глаза омрачились вспыхнувшей злобой. – Был договор…
– Куда спешить?! Не последний день сидим. Вор вору должон…
– Вор фуфло не играет. Ежели он, конечно, настоящий вор, а не… – Есиф Палыч сделал паузу, Пузырь напряженно скосил глаза в его сторону и затаил дыхание, – церковный… Клюквенник… поганый!
Есиф Палыч закончил фразу, и вся камера глянула в сторону Пузыря с презрительным неодобрением. Даже узбек на параше покачал седой головой.
– Брешет жид, – отодвигаясь от Заики, пролепетал потный зэк. – Вот вам крест – неправда!
Он действительно перекрестился. Только это никого не убедило.
– Чем платить, у меня есть. Думал, в одну камеру сховают, сунул ему гроши…
– Как кличут твоего подельника?
– Ципой. Из честных он…
– Он из тех же, что и ты, Пузырь, – безжалостно наседал Есиф Палыч. – А церковный вор, сам понимаешь, хуже мента. И еще…
– Не тебе, щипачу пархатому, за мою масть судить!
– И еще, – как ни в чем не бывало продолжил Есиф Палыч. – Ципа – бандит. Он был штопорилой до тех пор, пока ты не предложил ему грабить храмы. Такой грех! Такой грех! Вас надо резать в колыбели…
– Расчет! – уже не скрывал угрозы Заика. Рука его нырнула за борт бушлата и вернулась с широкой турецкой бритвой.
– Не психуй, Аркаша! – отпрянул Пузырь. – Мышь врет. Зараз у Кенаря спытай за меня. Спрячь перо! На вора руку поднимаешь.
– Кенаря зарезали суки. Ты же знаешь…
– Ашот! – коротко позвал Есиф Палыч. Так окликают послушных псов.
– Не надоть, мужики! – Пузырь толкнул в живот Заику, сиганул с пар. Он приземлился на бок. Вскочил.
Но сверху на него тяжелым кулем свалился тот – с бабочкой на щеке. Сцепившись, они покатились по грязному полу. Проигравший полз, волоча на себе уже двух зэков. Свинцовые вены на шее вздулись, и ногти ломались, царапая грязный пол камеры. Подскочил дерганый кавказец, ударил ползущего каблуком по затылку.
Двое других затянули на его горле полотенце и, приподняв, треснули лбом об пол.
– Что они делают?!
Упоров попытался вскочить, однако тут же в бок уперлось острие ножа.
– Без шорохов, дружочек! – посоветовал невзрачный тип с синими губами залежалого покойника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116