Отец Кирилл сидел лицом к двери, глаза закрыты терзающей его болью, левая рука лежала на склоненной голове Никанора Евстафьевича. Тихая идиллия встречи двух потерянных братьев, что после бесконечной разлуки решили отдохнуть на берегу речки детства, поражала каким-то разящим несоответствием пережитого и увиденного. Словно на вечерние фиалки брызнули живой кровью. Но было так.
Вор плакал… Тяжелые слезы тяжелого каторжанина, возможно, впервые прощенного за свой самый страшный грех, повлекли за собой безумные надежды, и Вадим тоже затих перед открывшимся чудом, момент отсек в нем опытного циника, но оставил человека сочувствующего, сумевшего понять причину, породившую воровские слезы, что расшатали затвердевшую каменность порока, отринув грешника в тихую исповедальню, где его глубоко несчастный внутренний жилец счел нужным оживиться для глубокого покаяния.
Зэки стояли, глядя на вздрагивающую спину Никанора Евстафьевича. Никто не верил в молитвенное исцеление черной души (да она и не ему принадлежала), но видели ясно – какая чудодейственная сила исходит от полноты милующего сердца. Ощущение внезапной ладности соединило всех и сразу, на мгновение…
«Будем, как дети…»
Фунт осенил себя Крестным Знамением. Отступил за порог с непокрытой головой, отдал еще один низкий поклон. И Вадим невольно последовал его примеру. Там, за порогом, каялся вор. Кто, кроме Господа, мог разделить долю грешника? Кто мог разомкнуть для них круг бытия? Само молчание было понятным и ясным поводом согласия, бессловесного прощения.
Полшага в сторону от тленного, а там такая благодать…
Зэки прошли мимо удивленной Геры Яновны с безгневными лицами иноков, возвращающихся после Пасхальной службы. Они простили. Прощающий всегда светлее карающего, ибо прощение невозможно без миродержащей основы – любви. Кара же есть явление «не сущее», миру в каре не выжить.
Гера Яновна была застигнута врасплох их преображением. Она смотрела вслед двум сильным, задумчиво – светлым мужчинам, размышляя о полной недоступности психологии преступника.
В конце концов, все обошлось без лишней нервотрепки: успевший улизнуть из-под ножей исполнителей Барончик, трезво оценив свои шансы на выживание, находясь в камере следственного изолятора, вскрыл вены.
Логика привела его к благоразумию, но на стене камеры он написал нехорошее слово.
Смерть Селивана не повлияла на профессионально подготовленное партийными и административными органами мероприятие, после чего большая часть знаменитой бригады оказалась на свободе.
То был широкий пропагандистский жест, поощрявший увеличение производительности труда без увеличения капиталовложений. Партийные колдуны вытягивали чужие жилы. Увы, они уже не тянулись: зэки из бригады Фартового сделали невозможное, идущие за ними могли только повторить…
И опять происходило что-то важно – бесполезное: воровской дух сменял дух сучий, но человеческим так и не пахло, хотя однажды на разводе кто-то прилюдно перекрестился, был наказан за вызывающее поведение, а ложась спать, обнаружил под подушкой пайку хлеба.
Сучий век грядет, а время ему благоприятствует, однако тот самый призрак с фальшивым лицом на их сходку не явился, что отняло у нее настроение должное, опору, без которой даже двуликие грешные люди опускаются до праведных поступков.
– Это слепое недоразумение, – уверял собравшихся посрамленный пророк Мирон. – Упоров, один хрен, потеряет руки. Куда бы он ни делся: в тюрьму, пустыню, лес, другие страны, за ним будет следовать наш приговор и палач. Возможно, их у него уже отняли…
У пророка был вид парализованной змеи, хотя он и пытался показать всем признаки выздоровления. Что толку? Обман, независимо ни от чего, стремится к самообнаружению. В том суть обмана. Мирон плохо спал ночами: мучали прилипчивые мысли о золотом кладе воровской кассы. «Ну почему ты не вор?!» Бордовый призрак хохотал ему в лицо, но он его не видел. «Ну почему ты не вор?!»
Пророк судорожно закрывал глаза, топор взлетал над руками Упорова, который торопился назвать место, где спрятано сокровище. Но слишком быстро и слишком тихо. Шепотом… Заманивая слух в безнадежные глубины тайны. Там усыхал до мертвого шороха опавших листьев, обреченно и вяло распадающегося в немоту.
Суки проиграли…
Бывший заключенный ощущал протестующий трепет нового секретаря партийной организации управления лагерей Важи Спиридоновича Морабели. Внутреннее отрицание произносимых им слов делало их мертворожденными. Полковник улыбался улыбкой, готовой выродиться в гримасу гнева.
– Я обещал, Вадим? Сдержал слово! Моя радость широка, как небо над нашими головами!
И мягко, совсем по-дружески:
– За тобой должок, дорогой.
«У узких душ не бывает широких чувств, – думает Вадим, с благодарной улыбкой пожимая вялую ладонь партийного вожака. – Ты не скоро оставишь меня в покое. Но будет лучше, если мы не встретимся на одной тропе».
Помыслы уже бежали вперед, жизнь безудержно расширялась. Только последняя ночь в зоне оказалась неожиданно сложной. Неволя держала, с ней приходилось прощаться, как прощаются с нелюбимой женой: было тяжко, но было… десять лет совместной жизни.
Твои собственные годы. Навсегда покинутое время вдруг, словно в прозрении, увиделось необходимым путем мученического очищения перед новой бесконечной жизнью.
И началось болезненно сладостное прощание, с приходом тихого света, при котором под молодой, не отяжелевший провальным храпом, сон к нему явился Мухомор. Был он в точности такой, каким его клали в гроб, сколоченный из горбыля: серый и неухоженный. Трещали мерзлые негнущиеся руки, лопалась бескровно кожа.
Сейчас он почти прежний, но немного неясный: все-таки человек с перевернутой страницы бытия, да и видишь ты его, возможно, даже затылком.
Мухомор просил перевезти свое покореженное обвалом тело с местного кладбища в родную деревню Суково, что на Тамбовщине. Незвучащий его разговор едва совпадал с самыми приблизительными представлениями о голосе, отстраняя необязательные здесь условности. Допустим, звук.
Ни о чем они толком не договорились. В конечном счете Мухомор то ли с понта, то ли в самом деле обиделся и удалился, огорченный, плывя печальным облаком над новыми половицами недавно отремонтированного пола. Постепенно покойный зэк терял образ, лишь у крайних нар на мгновение обрел прежнюю неустойчивую ясность, погладил по голове улыбающегося Ключика и окончательно исчез.
«Он приходил прощаться», – вздохнул Упоров, но даже от такого легкого переживания едва удерживался во сне. Он переждал, пока вернется прежнее состояние.
В сущности, ничего страшного не происходит. Ведь это же вполне нормально, ну, разве что совсем крохотное отступление от первоначальной жизни, без излома, а именно плавный переход в то самое состояние, где ничего не надо придумывать, тем более – делать. Просто ты сидишь рядом с Федором Опенкиным, ощущая тихую грусть. Такая благодатная возможность общения через зримую память. Рядом прошел Денис Малинин с простреленной грудью. Он не стал себя объяснять, улыбнулся и, получив в ответ их уважительное отношение, остался тем доволен. Слова здесь не нужны, наверное, потому, что в них можно спрятать двойной смысл, тогда нарушится состояние Истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Вор плакал… Тяжелые слезы тяжелого каторжанина, возможно, впервые прощенного за свой самый страшный грех, повлекли за собой безумные надежды, и Вадим тоже затих перед открывшимся чудом, момент отсек в нем опытного циника, но оставил человека сочувствующего, сумевшего понять причину, породившую воровские слезы, что расшатали затвердевшую каменность порока, отринув грешника в тихую исповедальню, где его глубоко несчастный внутренний жилец счел нужным оживиться для глубокого покаяния.
Зэки стояли, глядя на вздрагивающую спину Никанора Евстафьевича. Никто не верил в молитвенное исцеление черной души (да она и не ему принадлежала), но видели ясно – какая чудодейственная сила исходит от полноты милующего сердца. Ощущение внезапной ладности соединило всех и сразу, на мгновение…
«Будем, как дети…»
Фунт осенил себя Крестным Знамением. Отступил за порог с непокрытой головой, отдал еще один низкий поклон. И Вадим невольно последовал его примеру. Там, за порогом, каялся вор. Кто, кроме Господа, мог разделить долю грешника? Кто мог разомкнуть для них круг бытия? Само молчание было понятным и ясным поводом согласия, бессловесного прощения.
Полшага в сторону от тленного, а там такая благодать…
Зэки прошли мимо удивленной Геры Яновны с безгневными лицами иноков, возвращающихся после Пасхальной службы. Они простили. Прощающий всегда светлее карающего, ибо прощение невозможно без миродержащей основы – любви. Кара же есть явление «не сущее», миру в каре не выжить.
Гера Яновна была застигнута врасплох их преображением. Она смотрела вслед двум сильным, задумчиво – светлым мужчинам, размышляя о полной недоступности психологии преступника.
В конце концов, все обошлось без лишней нервотрепки: успевший улизнуть из-под ножей исполнителей Барончик, трезво оценив свои шансы на выживание, находясь в камере следственного изолятора, вскрыл вены.
Логика привела его к благоразумию, но на стене камеры он написал нехорошее слово.
Смерть Селивана не повлияла на профессионально подготовленное партийными и административными органами мероприятие, после чего большая часть знаменитой бригады оказалась на свободе.
То был широкий пропагандистский жест, поощрявший увеличение производительности труда без увеличения капиталовложений. Партийные колдуны вытягивали чужие жилы. Увы, они уже не тянулись: зэки из бригады Фартового сделали невозможное, идущие за ними могли только повторить…
И опять происходило что-то важно – бесполезное: воровской дух сменял дух сучий, но человеческим так и не пахло, хотя однажды на разводе кто-то прилюдно перекрестился, был наказан за вызывающее поведение, а ложась спать, обнаружил под подушкой пайку хлеба.
Сучий век грядет, а время ему благоприятствует, однако тот самый призрак с фальшивым лицом на их сходку не явился, что отняло у нее настроение должное, опору, без которой даже двуликие грешные люди опускаются до праведных поступков.
– Это слепое недоразумение, – уверял собравшихся посрамленный пророк Мирон. – Упоров, один хрен, потеряет руки. Куда бы он ни делся: в тюрьму, пустыню, лес, другие страны, за ним будет следовать наш приговор и палач. Возможно, их у него уже отняли…
У пророка был вид парализованной змеи, хотя он и пытался показать всем признаки выздоровления. Что толку? Обман, независимо ни от чего, стремится к самообнаружению. В том суть обмана. Мирон плохо спал ночами: мучали прилипчивые мысли о золотом кладе воровской кассы. «Ну почему ты не вор?!» Бордовый призрак хохотал ему в лицо, но он его не видел. «Ну почему ты не вор?!»
Пророк судорожно закрывал глаза, топор взлетал над руками Упорова, который торопился назвать место, где спрятано сокровище. Но слишком быстро и слишком тихо. Шепотом… Заманивая слух в безнадежные глубины тайны. Там усыхал до мертвого шороха опавших листьев, обреченно и вяло распадающегося в немоту.
Суки проиграли…
Бывший заключенный ощущал протестующий трепет нового секретаря партийной организации управления лагерей Важи Спиридоновича Морабели. Внутреннее отрицание произносимых им слов делало их мертворожденными. Полковник улыбался улыбкой, готовой выродиться в гримасу гнева.
– Я обещал, Вадим? Сдержал слово! Моя радость широка, как небо над нашими головами!
И мягко, совсем по-дружески:
– За тобой должок, дорогой.
«У узких душ не бывает широких чувств, – думает Вадим, с благодарной улыбкой пожимая вялую ладонь партийного вожака. – Ты не скоро оставишь меня в покое. Но будет лучше, если мы не встретимся на одной тропе».
Помыслы уже бежали вперед, жизнь безудержно расширялась. Только последняя ночь в зоне оказалась неожиданно сложной. Неволя держала, с ней приходилось прощаться, как прощаются с нелюбимой женой: было тяжко, но было… десять лет совместной жизни.
Твои собственные годы. Навсегда покинутое время вдруг, словно в прозрении, увиделось необходимым путем мученического очищения перед новой бесконечной жизнью.
И началось болезненно сладостное прощание, с приходом тихого света, при котором под молодой, не отяжелевший провальным храпом, сон к нему явился Мухомор. Был он в точности такой, каким его клали в гроб, сколоченный из горбыля: серый и неухоженный. Трещали мерзлые негнущиеся руки, лопалась бескровно кожа.
Сейчас он почти прежний, но немного неясный: все-таки человек с перевернутой страницы бытия, да и видишь ты его, возможно, даже затылком.
Мухомор просил перевезти свое покореженное обвалом тело с местного кладбища в родную деревню Суково, что на Тамбовщине. Незвучащий его разговор едва совпадал с самыми приблизительными представлениями о голосе, отстраняя необязательные здесь условности. Допустим, звук.
Ни о чем они толком не договорились. В конечном счете Мухомор то ли с понта, то ли в самом деле обиделся и удалился, огорченный, плывя печальным облаком над новыми половицами недавно отремонтированного пола. Постепенно покойный зэк терял образ, лишь у крайних нар на мгновение обрел прежнюю неустойчивую ясность, погладил по голове улыбающегося Ключика и окончательно исчез.
«Он приходил прощаться», – вздохнул Упоров, но даже от такого легкого переживания едва удерживался во сне. Он переждал, пока вернется прежнее состояние.
В сущности, ничего страшного не происходит. Ведь это же вполне нормально, ну, разве что совсем крохотное отступление от первоначальной жизни, без излома, а именно плавный переход в то самое состояние, где ничего не надо придумывать, тем более – делать. Просто ты сидишь рядом с Федором Опенкиным, ощущая тихую грусть. Такая благодатная возможность общения через зримую память. Рядом прошел Денис Малинин с простреленной грудью. Он не стал себя объяснять, улыбнулся и, получив в ответ их уважительное отношение, остался тем доволен. Слова здесь не нужны, наверное, потому, что в них можно спрятать двойной смысл, тогда нарушится состояние Истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116