Ираклий опустил прозрачные веки, положив рядом с орлиным носом два павлиньих хвоста длинных ресниц, отчего жесткое, холодное лицо обрело выражение глубокого страдания.
– Поверь, Вадим, простить было нельзя. Мы выпили с Резо самое горькое вино.
– Кровь?!
Он произнес это слово, как вызов, хотел что-то добавить, но автоматная очередь у вахты прервала странный разговор недавних друзей. Зэки прекратили работу, повернулись в сторону выстрелов.
– Резо нет, – проговорил, не поднимая ресниц, Ираклий. – Мы ссоримся за человека, который положил под пули шесть жизней. Резо был вор и жил по своим законам. Жора – уполномоченный по делам религии. Разорял храмы, насиловал жен и дочерей священников, а кончил тем, что продал своих соплеменников. Его душа сгнила, он завидовал тем, у кого она сохранилась…
– У тебя она есть?!
Ираклий не ответил на вопрос. Повернулся к Упорову спиной; было непонятно, с чем уходит потомок грузинских князей, но ненависть к нему остыла, а прощенье еще не пришло…
…В столовую входили по одному с открытым ртом, куда пучеглазый, слегка глуховатый фельдшер вливал ложку противоцинготного средства – отвара столетника. Отвар разрушал печень, но в отличие от цинги, с больной печенью человек мог работать.
– Шире, шире пасть, божий одуванчик! – требовал заблатненный фельдшер.
– Что, тебе нельзя?! Может, лучку прикажете или чесноку? Открой хлебало! Открой, сказано!
Никанор Евстафьевич Дьяков прошел мимо фельдшера, будто того и не было. Фельдшер увидел на лицах зэков скептические улыбки, психанул и ткнул, как вилы в сено, ложку с отваром в рот несчастного армянина:
– Еще хошь?!
– Ны, ны, ны надо!
У высокого, с вислыми плечами зэка выскользнула из рук чашка баланды. По – вороньи каркнув, он попытался ее поймать… безуспешно. Баланда выплеснулась на латанные штаны, а чашка заплясала по полу. Зэк поднял ее, сгорбившись, подбежал к разливающему:
– Вы видели мою трагедию, Серафим Кириллович? Ну, хотя бы половинку.
– Вали отседова, жидовская морда! От педерастов жалоб не принимаем! – Серафим Кириллович угрожающе замахнулся. Зэк отскочил, развел руками, будто сам удивлялся, что все еще не ушел на свое место. Разливала глянул ему вслед и окликнул:
– Эй, жидорванец! Канай сюда! Подогрею от доброты душевной. Смотрю на тебя, Лазарь, и думаю – хоть эта сука сидит, а не садит. Живи. Перед тем, как откинуться, я тебя отравлю.
Серафим Кириллыч посмотрел на зэка, как на рожающую крысу, плюнул в баланду и протянул Лазарю сухарь.
– О! – загудели вокруг. – Ну, ты мот, Кириллыч. Купец Балалайкин!
Лазарю зубы выбили на допросе. Он сует сухарь за щеку, заливает баландой из чашки с пробитым дном.
– Выходи строиться! Быстро! Быстро!
Старшина Елейкин дергается нескладным телом, выражая свое раннее нетерпение.
– Все торопится, как голый сношаться, – ворчит рябой зэк с торчащими изо рта двумя передними клыками.
– Что ты там базаришь, Кусок?! – спрашивает все подмечающий старшина, но смотрит куда-то в сторону.
– Да вот хочу семью создать после досрочного освобождения.
– Базарить будешь, здесь оженим. Строиться!
Высокий, похожий на высохший тростник, китаец хватает горстью обсевших мокрое пятно мух и отправляет в рот.
– Вкусно, ходя? – спрашивает с доброй улыбкой разливала.
– Плехо! – сознается китаец. – Кушать хотца.
– Играешь плохо, ходя: шестую пайку засаживаешь.
– Считаешь тоже плехо, Кырылыч, – седьмую.
Китаец ждет, когда вновь соберутся мухи, но его выталкивает в шею старшина.
– С воскресением тебя, парень, – говорит в ухо Упорову Дьяк. – Меня тоже едва сукам в пасть не кинули. На Удачный заслать хотели. Но потом одумались.
Никанор Евстафьевич щурится, отчего морщины на его добродушном лице обретают графическую ясность. Он говорит:
– К кому пахать тебя определили?
– К Лысому.
– Характерный бандеровец. На Стрелке едва свои не грохнули. Подскажем, чтоб жилы не тянул. И подогрев нынче получишь.
Упорову хочется послать старого вора подальше, но он отвечает с уважительной скромностью:
– Стоит ли беспокоиться, Никанор Евстафьевич?
– Стоит.
И дернул дрябловатой щекой:
– Не озоруй болс. Суки ярятся. Поживи тихо до сроку.
На этом разговор кончился, они расстались так же незаметно, как и встретились, ограничившись спокойными кивками для прощания. Зэк зябко поежился, попытался вспомнить кличку того человека, которому суки «отчекрыжили конечности», но в это время его спросили, слегка потрогав за плечо:
– На проходке пахал, сиделец?
Бугор стоял напротив, ковыряя в ноздре утиного носа грязным мизинцем.
– Работал. Мне бы только немного в себя прийти.
– Это когда освободишься. Пойдешь ставить крепеж. С ними.
Лысый, так звали бригадира, кивнул в сторону трех заключенных, разбирающих штабель тонких бревен. Сам повернулся в профиль, не теряя из виду Упорова, сказал:
– Они все поймут.
Затылок бригадира срезан вровень с шеей, под петлястым ухом бьется синеватая жилка. Наверное, он ждал, когда зэк выполнит его приказ, и потому не двигался.
Упоров позволил себе подумать; не торопясь, словно все решил сам, пошел к штабелю размеренной походкой, подумывая о новом побеге. Шел и чувствовал взгляд в спину из – под пропыленной кепки бугра, которую тот носил по-деревенски – набекрень.
Он перебрался через кучу бревен, спросил у хромого с синим бельмом над глазом зэка:
– Стояки мереные?
– С виду одинаковые. А так, кто их знает… Ты до нас прибыл?
– До тебя лично. Послали доложить.
Упоров тряхнул стояк, отбросил в сторону:
– Гнилье. Чем крепить будем, гражданин начальник?
Бельмастый не обиделся, ответил своим тиховатым, слегка рассыпающимся голосом:
– Листвяк искать надо. Тут все вперемешку. А ты случаем не из воровского побега, что Пельмень вел?
– Угадал. Вот этот сгодится. И этот пойдет.
– На свободе-то хорошо крутанулись? – не унимался бельмастый.
Крепежные бревнышки улетели в отдельный штабель.
Упоров оглядел мужика насмешливым взглядом, но решил не портить отношений:
– На всю катушку. Больше даже прокурор дать не мог.
Работающий рядом с ним мужик в плюшевой рубахе, совсем, как заводная кукла, покрутил головой, проверив каблуком надежность стояка, предупредил бельмастого:
– Не докапывайся: он Секачу все потроха отбил. Ты же его кулаком треснул, парень?
– Чем просил, тем и треснул. Придержи за тот конец, не то посыпаются…
К полудню работа была закончена. Лиственничных стояков набралось сотни полторы, и зэки уже собрались начать их транспортировку к шахте, когда там возник переполох.
– Никак опять обвалило? – ни к кому не обращаясь, спросил бельмастый и сощурился.
– Сбегай, Чарли, – предложил бельмастому зэк с серой, похожей на асфальт кожей и куском собачьей шкуры, привязанной к пояснице ворсистой веревкой. – Сбегай! Може, там уже гробы нужны.
Чарли ничего не ответил, циркнул зубом, пошел, забыв захлопнуть рот и волоча правую ногу. Вернулся он вскорости, уже с закрытым ртом, потому что из него торчал подстреленный «бычок».
– Четыре шнура не выпалило, – Чарли вынул окурок потрескавшимися пальцами. – Взрывникам полгода до звонка. Менжуются…
– Жить и стахановцы хотят, – предположил зэк в плюшевой рубахе. – Ты-то что не подписался?
– Плохая примета: с утра твою рожу увидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Поверь, Вадим, простить было нельзя. Мы выпили с Резо самое горькое вино.
– Кровь?!
Он произнес это слово, как вызов, хотел что-то добавить, но автоматная очередь у вахты прервала странный разговор недавних друзей. Зэки прекратили работу, повернулись в сторону выстрелов.
– Резо нет, – проговорил, не поднимая ресниц, Ираклий. – Мы ссоримся за человека, который положил под пули шесть жизней. Резо был вор и жил по своим законам. Жора – уполномоченный по делам религии. Разорял храмы, насиловал жен и дочерей священников, а кончил тем, что продал своих соплеменников. Его душа сгнила, он завидовал тем, у кого она сохранилась…
– У тебя она есть?!
Ираклий не ответил на вопрос. Повернулся к Упорову спиной; было непонятно, с чем уходит потомок грузинских князей, но ненависть к нему остыла, а прощенье еще не пришло…
…В столовую входили по одному с открытым ртом, куда пучеглазый, слегка глуховатый фельдшер вливал ложку противоцинготного средства – отвара столетника. Отвар разрушал печень, но в отличие от цинги, с больной печенью человек мог работать.
– Шире, шире пасть, божий одуванчик! – требовал заблатненный фельдшер.
– Что, тебе нельзя?! Может, лучку прикажете или чесноку? Открой хлебало! Открой, сказано!
Никанор Евстафьевич Дьяков прошел мимо фельдшера, будто того и не было. Фельдшер увидел на лицах зэков скептические улыбки, психанул и ткнул, как вилы в сено, ложку с отваром в рот несчастного армянина:
– Еще хошь?!
– Ны, ны, ны надо!
У высокого, с вислыми плечами зэка выскользнула из рук чашка баланды. По – вороньи каркнув, он попытался ее поймать… безуспешно. Баланда выплеснулась на латанные штаны, а чашка заплясала по полу. Зэк поднял ее, сгорбившись, подбежал к разливающему:
– Вы видели мою трагедию, Серафим Кириллович? Ну, хотя бы половинку.
– Вали отседова, жидовская морда! От педерастов жалоб не принимаем! – Серафим Кириллович угрожающе замахнулся. Зэк отскочил, развел руками, будто сам удивлялся, что все еще не ушел на свое место. Разливала глянул ему вслед и окликнул:
– Эй, жидорванец! Канай сюда! Подогрею от доброты душевной. Смотрю на тебя, Лазарь, и думаю – хоть эта сука сидит, а не садит. Живи. Перед тем, как откинуться, я тебя отравлю.
Серафим Кириллыч посмотрел на зэка, как на рожающую крысу, плюнул в баланду и протянул Лазарю сухарь.
– О! – загудели вокруг. – Ну, ты мот, Кириллыч. Купец Балалайкин!
Лазарю зубы выбили на допросе. Он сует сухарь за щеку, заливает баландой из чашки с пробитым дном.
– Выходи строиться! Быстро! Быстро!
Старшина Елейкин дергается нескладным телом, выражая свое раннее нетерпение.
– Все торопится, как голый сношаться, – ворчит рябой зэк с торчащими изо рта двумя передними клыками.
– Что ты там базаришь, Кусок?! – спрашивает все подмечающий старшина, но смотрит куда-то в сторону.
– Да вот хочу семью создать после досрочного освобождения.
– Базарить будешь, здесь оженим. Строиться!
Высокий, похожий на высохший тростник, китаец хватает горстью обсевших мокрое пятно мух и отправляет в рот.
– Вкусно, ходя? – спрашивает с доброй улыбкой разливала.
– Плехо! – сознается китаец. – Кушать хотца.
– Играешь плохо, ходя: шестую пайку засаживаешь.
– Считаешь тоже плехо, Кырылыч, – седьмую.
Китаец ждет, когда вновь соберутся мухи, но его выталкивает в шею старшина.
– С воскресением тебя, парень, – говорит в ухо Упорову Дьяк. – Меня тоже едва сукам в пасть не кинули. На Удачный заслать хотели. Но потом одумались.
Никанор Евстафьевич щурится, отчего морщины на его добродушном лице обретают графическую ясность. Он говорит:
– К кому пахать тебя определили?
– К Лысому.
– Характерный бандеровец. На Стрелке едва свои не грохнули. Подскажем, чтоб жилы не тянул. И подогрев нынче получишь.
Упорову хочется послать старого вора подальше, но он отвечает с уважительной скромностью:
– Стоит ли беспокоиться, Никанор Евстафьевич?
– Стоит.
И дернул дрябловатой щекой:
– Не озоруй болс. Суки ярятся. Поживи тихо до сроку.
На этом разговор кончился, они расстались так же незаметно, как и встретились, ограничившись спокойными кивками для прощания. Зэк зябко поежился, попытался вспомнить кличку того человека, которому суки «отчекрыжили конечности», но в это время его спросили, слегка потрогав за плечо:
– На проходке пахал, сиделец?
Бугор стоял напротив, ковыряя в ноздре утиного носа грязным мизинцем.
– Работал. Мне бы только немного в себя прийти.
– Это когда освободишься. Пойдешь ставить крепеж. С ними.
Лысый, так звали бригадира, кивнул в сторону трех заключенных, разбирающих штабель тонких бревен. Сам повернулся в профиль, не теряя из виду Упорова, сказал:
– Они все поймут.
Затылок бригадира срезан вровень с шеей, под петлястым ухом бьется синеватая жилка. Наверное, он ждал, когда зэк выполнит его приказ, и потому не двигался.
Упоров позволил себе подумать; не торопясь, словно все решил сам, пошел к штабелю размеренной походкой, подумывая о новом побеге. Шел и чувствовал взгляд в спину из – под пропыленной кепки бугра, которую тот носил по-деревенски – набекрень.
Он перебрался через кучу бревен, спросил у хромого с синим бельмом над глазом зэка:
– Стояки мереные?
– С виду одинаковые. А так, кто их знает… Ты до нас прибыл?
– До тебя лично. Послали доложить.
Упоров тряхнул стояк, отбросил в сторону:
– Гнилье. Чем крепить будем, гражданин начальник?
Бельмастый не обиделся, ответил своим тиховатым, слегка рассыпающимся голосом:
– Листвяк искать надо. Тут все вперемешку. А ты случаем не из воровского побега, что Пельмень вел?
– Угадал. Вот этот сгодится. И этот пойдет.
– На свободе-то хорошо крутанулись? – не унимался бельмастый.
Крепежные бревнышки улетели в отдельный штабель.
Упоров оглядел мужика насмешливым взглядом, но решил не портить отношений:
– На всю катушку. Больше даже прокурор дать не мог.
Работающий рядом с ним мужик в плюшевой рубахе, совсем, как заводная кукла, покрутил головой, проверив каблуком надежность стояка, предупредил бельмастого:
– Не докапывайся: он Секачу все потроха отбил. Ты же его кулаком треснул, парень?
– Чем просил, тем и треснул. Придержи за тот конец, не то посыпаются…
К полудню работа была закончена. Лиственничных стояков набралось сотни полторы, и зэки уже собрались начать их транспортировку к шахте, когда там возник переполох.
– Никак опять обвалило? – ни к кому не обращаясь, спросил бельмастый и сощурился.
– Сбегай, Чарли, – предложил бельмастому зэк с серой, похожей на асфальт кожей и куском собачьей шкуры, привязанной к пояснице ворсистой веревкой. – Сбегай! Може, там уже гробы нужны.
Чарли ничего не ответил, циркнул зубом, пошел, забыв захлопнуть рот и волоча правую ногу. Вернулся он вскорости, уже с закрытым ртом, потому что из него торчал подстреленный «бычок».
– Четыре шнура не выпалило, – Чарли вынул окурок потрескавшимися пальцами. – Взрывникам полгода до звонка. Менжуются…
– Жить и стахановцы хотят, – предположил зэк в плюшевой рубахе. – Ты-то что не подписался?
– Плохая примета: с утра твою рожу увидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116