! Непостижима участь страны и народа – достояния Божьего, с таким смиренномудрием уходящего под Покрова Его Небесные. Не решено будущее его: стать народом на земле по талантам своим – Великим или раствориться в чужих кровях, растлиться до скотского состояния в лагерных конюшнях под влиянием всепобеждающего учения революционных сатанистов?!
Господи, отряди моей Родине судьбу, достойную ее мучений. Не поскупись, помилосердствуй. Пылают души наши на кострах…
– …Ванюша, ты продержись немного, еще успеешь – наумираешься. Мы тебя сухарить оставим при бригаде, зачеты получишь на равных. Да скоро уж… Открой глаза, Ваня. Скоро уйдешь подчистую. Слово даю!
Шерабуркин открыл глаза, остановил взглядом Упорова, прежде чем начал говорить:
– Не станет меня скоро, Вадим Сергеевич. Коли есть глоточек спирта – уважь. Согрешу напоследок, чтоб смелее перед Ним быть.
– Нельзя вам, Иван Карпыч, – заволновался Ольховский, – грамма нельзя спиртного…
Шерабуркин внимательно смотрел в глаза бригадира.
Упоров колебался: согласие с просьбой зэка жило в нем, будто бы собственной необходимостью, ей противилась свежая жалость, которой он уже начинал понемногу стесняться…
«Иван умрет, такие в зонах не выживают, – почти спокойно рассуждал бригадир, – то его последняя просьба, к тебе. Ты видел – он давно за сердце хватался. Не пощадил мужика. Иван столько для всех сделал…»
За спиной железо стукнуло о железо, потом запахло спиртом. Ираклий бережно поднял голову Шерабуркина и спросил:
– Сам, Ваня, или помочь?
– Вы убьете его, Церетели, – опять вмешался Ольховский.
Ираклий поднес к губам больного кружку и медленно вылил ему в рот немного разведенного спирта. Кадык остро застыл посреди тощей, жилистой шеи зэка, так ни разу не шелохнувшись. Через несколько мгновений грудь заходила круто и часто, он благодарно улыбнулся всем плывущей по синим губам улыбкой.
– Евлампий, – позвал Упоров, – собирай людей. Поведешь к вахте. Скажи, чтобы прислали доктора. Я посижу, раз шевелить нельзя.
Пока шли сборы, Шерабуркин умер. Каждый захотел с ним проститься, заглянуть в остановившиеся, но будто бы зрячие глаза. Последним был Ольховский, опустивший ладонью на голубую неподвижность глаз серые веки покойного.
К вахте шли, не чувствуя режущего ветра, не обсуждая постигшего их события, никого не осуждая: так оно и должно было случиться. Завтра ему пробьют в голове дырку, присвоят номер. Все это станет доказательством его смерти. Доказательств жизни нет. Он войдет крохотной безликой цифрой в общий счет строительства социализма по строго засекреченной графе добычи драгметалла.
Барончик ходил кокетливой «елочкой» и со стороны смахивал на объевшуюся балерину, которую постригли наголо, чтобы вывести вшей. Упоров ломал голову: как этому типу удается выскальзывать из самых сложных положений без потерь? Мало того, что он выжил после трех побегов, так еще начал права качать в зоне среди фраеров, будто сам всю жизнь катился по масти козырным вором. Шушера пузатая!
«Неспроста его заносит, – проводил взглядом вальяжного Селивана бригадир, направляясь к шахте. – О барыге, который спалился на материке, он, конечно, не знает. Иначе бы давно духариться перестал. Он – последнее звено перед Дьяком. Опасное положение…»
Дальше Вадим не хочет продолжать свои мысли: они упираются в смерть Барончика, в которой, несомненно, будет и его вина. Он знает – так оно и получится, но одно дело – знать, другое – сказать честно самому себе, не говоря уже о жертве…
С той недодуманной мыслью Упоров вошел в шахту, торопясь приняться за работу. Чувство внутренней неустроенности продолжало оставаться при нем, как ожидание зубной боли, и с ним приходилось мириться.
– Ты – трус! – мощный удар кирки поставил восклицательный знак в конце предложения. Затем удары сыпались с размеренной частотой, и между ними были слишком короткие промежутки для глубоких переживаний.
Поганый Барончик, однако, продолжал торчать в голове ржавым гвоздем, вокруг которого гноились дурные предчувствия. Они оказались вещими. Обернувшись на крик за спиной, хотя и не поняв, в чем, собственно, дело, он уже был уверен – оно связано с Селиваном. Да, оно и должно было произойти: Дьяк начал действовать.
Бригадир увидел блеснувший свет приближающейся лампы, следом разинутый рот на мутном лице Ключика.
Казалось, Андрей выкрикивает бессмысленные, покалеченные узостью пространства слова:
– Бугор! Его кончают!
Ключик кричал со страхом, что было мало похоже на того, кто мог постоять за себя перед кем угодно.
Случилось что-то невероятное. Бригадир настороженно замер, держа кайло готовым к удару. Однако, прежде чем ему удалось обуздать нервы, Фунт притиснул Андрея к земляной стене, спросил с ленивым любопытством и негромко:
– Чо стряслось, Андрюша?
Ключников молчал, будто забыл о своем крике, рассматривая их с отвлеченным вниманием.
– Ну?! – бригадир тряхнул его за борт телогрейки.
Вспыхнувшая без причины злость ушла, она оказалась непрочной, как всякое зависящее от настроения чувство.
– Двое воров с нового этапа, – начал Андрей, сглотнув слюну. – Здоровые быки, с одним я на Веселом был. Пришли кончать Барончика…
– Мог и заслужить. Зачем глотку рвал? – спросил разочарованно Евлампий Граматчиков. – Такую мерзоту и грохнуть не стыдно.
Упорову думалось – они рассуждают уже о покойнике. И это обстоятельство его никак не огорчило, скорее – он испытал некоторое облегчение.
– Нет, – опять покачал головой Ключик, точно так же, как делал это с закрытым ладонью Фунта ртом. – Там другие коны, с материка. Про них не знаю. Кирюша по доброте своей душевной за него вмазался. Тогда Дьяк приказал и Кирюшу…
– Что?! – Граматчиков поймал Ключика за грудь, подтянул к себе. – Кирилла, сука, посмел?!
– Он же – Дьяк… – прошептал Ключик.
– А вы?! Козлы безрогие?! Дали ему жертву! Откупились, шкуры! Вадим…
Евлампий говорил через плечо, голос его был голосом, отталкивающим все возражения:
– Тебе придется меня извинить. Я должен это сделать, иначе не получается…
– Мы идем вместе, Евлампий.
Мгновенный, какой-то скачковый выбор не дал ему даже перевести дух. Он не был сделан, он – пал. Он заключал в себе будущую трагедию, обрывал двусмысленность существования, внося в него трагическую ясность.
Зэки не выпустили из рук инструмента, пошли, держа кайла, как боевые топоры, опущенные лезвием к земле.
– …Сейчас подъедет майор Серякин, – доложил бригадиру Ольховский, но был едва замечен.
Они сели на лавку, расстегнув телогрейки, выпили по глотку чифира.
– Где Тихомиров? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь бригадир.
– Увезли в больницу.
– А Дьяк? – Граматчиков ничем не выдал своей заинтересованности во встрече с Никанором Евстафьевичем.
– Не знаю, – Ольховский зябко обхватил себя склеротическими руками. – Он был словно не в себе…
– Не в себе ему еще быть, – то ли желая подыграть Фунту, то ли искренне произнес бинтовавший грязным бинтом руку Вазелин.
Упоров взглядом заставил зэка замолчать и спросил:
– Как это случилось, Ян Салич?
Ольховский, вероятно, пытаясь вернуться к пережитому, вздохнул, раздумчиво произнес:
– Никанор Евстафьевич сидел здесь и совсем не волновался, когда пришли те двое с Линькового…
– А что ему, падле, переживать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Господи, отряди моей Родине судьбу, достойную ее мучений. Не поскупись, помилосердствуй. Пылают души наши на кострах…
– …Ванюша, ты продержись немного, еще успеешь – наумираешься. Мы тебя сухарить оставим при бригаде, зачеты получишь на равных. Да скоро уж… Открой глаза, Ваня. Скоро уйдешь подчистую. Слово даю!
Шерабуркин открыл глаза, остановил взглядом Упорова, прежде чем начал говорить:
– Не станет меня скоро, Вадим Сергеевич. Коли есть глоточек спирта – уважь. Согрешу напоследок, чтоб смелее перед Ним быть.
– Нельзя вам, Иван Карпыч, – заволновался Ольховский, – грамма нельзя спиртного…
Шерабуркин внимательно смотрел в глаза бригадира.
Упоров колебался: согласие с просьбой зэка жило в нем, будто бы собственной необходимостью, ей противилась свежая жалость, которой он уже начинал понемногу стесняться…
«Иван умрет, такие в зонах не выживают, – почти спокойно рассуждал бригадир, – то его последняя просьба, к тебе. Ты видел – он давно за сердце хватался. Не пощадил мужика. Иван столько для всех сделал…»
За спиной железо стукнуло о железо, потом запахло спиртом. Ираклий бережно поднял голову Шерабуркина и спросил:
– Сам, Ваня, или помочь?
– Вы убьете его, Церетели, – опять вмешался Ольховский.
Ираклий поднес к губам больного кружку и медленно вылил ему в рот немного разведенного спирта. Кадык остро застыл посреди тощей, жилистой шеи зэка, так ни разу не шелохнувшись. Через несколько мгновений грудь заходила круто и часто, он благодарно улыбнулся всем плывущей по синим губам улыбкой.
– Евлампий, – позвал Упоров, – собирай людей. Поведешь к вахте. Скажи, чтобы прислали доктора. Я посижу, раз шевелить нельзя.
Пока шли сборы, Шерабуркин умер. Каждый захотел с ним проститься, заглянуть в остановившиеся, но будто бы зрячие глаза. Последним был Ольховский, опустивший ладонью на голубую неподвижность глаз серые веки покойного.
К вахте шли, не чувствуя режущего ветра, не обсуждая постигшего их события, никого не осуждая: так оно и должно было случиться. Завтра ему пробьют в голове дырку, присвоят номер. Все это станет доказательством его смерти. Доказательств жизни нет. Он войдет крохотной безликой цифрой в общий счет строительства социализма по строго засекреченной графе добычи драгметалла.
Барончик ходил кокетливой «елочкой» и со стороны смахивал на объевшуюся балерину, которую постригли наголо, чтобы вывести вшей. Упоров ломал голову: как этому типу удается выскальзывать из самых сложных положений без потерь? Мало того, что он выжил после трех побегов, так еще начал права качать в зоне среди фраеров, будто сам всю жизнь катился по масти козырным вором. Шушера пузатая!
«Неспроста его заносит, – проводил взглядом вальяжного Селивана бригадир, направляясь к шахте. – О барыге, который спалился на материке, он, конечно, не знает. Иначе бы давно духариться перестал. Он – последнее звено перед Дьяком. Опасное положение…»
Дальше Вадим не хочет продолжать свои мысли: они упираются в смерть Барончика, в которой, несомненно, будет и его вина. Он знает – так оно и получится, но одно дело – знать, другое – сказать честно самому себе, не говоря уже о жертве…
С той недодуманной мыслью Упоров вошел в шахту, торопясь приняться за работу. Чувство внутренней неустроенности продолжало оставаться при нем, как ожидание зубной боли, и с ним приходилось мириться.
– Ты – трус! – мощный удар кирки поставил восклицательный знак в конце предложения. Затем удары сыпались с размеренной частотой, и между ними были слишком короткие промежутки для глубоких переживаний.
Поганый Барончик, однако, продолжал торчать в голове ржавым гвоздем, вокруг которого гноились дурные предчувствия. Они оказались вещими. Обернувшись на крик за спиной, хотя и не поняв, в чем, собственно, дело, он уже был уверен – оно связано с Селиваном. Да, оно и должно было произойти: Дьяк начал действовать.
Бригадир увидел блеснувший свет приближающейся лампы, следом разинутый рот на мутном лице Ключика.
Казалось, Андрей выкрикивает бессмысленные, покалеченные узостью пространства слова:
– Бугор! Его кончают!
Ключик кричал со страхом, что было мало похоже на того, кто мог постоять за себя перед кем угодно.
Случилось что-то невероятное. Бригадир настороженно замер, держа кайло готовым к удару. Однако, прежде чем ему удалось обуздать нервы, Фунт притиснул Андрея к земляной стене, спросил с ленивым любопытством и негромко:
– Чо стряслось, Андрюша?
Ключников молчал, будто забыл о своем крике, рассматривая их с отвлеченным вниманием.
– Ну?! – бригадир тряхнул его за борт телогрейки.
Вспыхнувшая без причины злость ушла, она оказалась непрочной, как всякое зависящее от настроения чувство.
– Двое воров с нового этапа, – начал Андрей, сглотнув слюну. – Здоровые быки, с одним я на Веселом был. Пришли кончать Барончика…
– Мог и заслужить. Зачем глотку рвал? – спросил разочарованно Евлампий Граматчиков. – Такую мерзоту и грохнуть не стыдно.
Упорову думалось – они рассуждают уже о покойнике. И это обстоятельство его никак не огорчило, скорее – он испытал некоторое облегчение.
– Нет, – опять покачал головой Ключик, точно так же, как делал это с закрытым ладонью Фунта ртом. – Там другие коны, с материка. Про них не знаю. Кирюша по доброте своей душевной за него вмазался. Тогда Дьяк приказал и Кирюшу…
– Что?! – Граматчиков поймал Ключика за грудь, подтянул к себе. – Кирилла, сука, посмел?!
– Он же – Дьяк… – прошептал Ключик.
– А вы?! Козлы безрогие?! Дали ему жертву! Откупились, шкуры! Вадим…
Евлампий говорил через плечо, голос его был голосом, отталкивающим все возражения:
– Тебе придется меня извинить. Я должен это сделать, иначе не получается…
– Мы идем вместе, Евлампий.
Мгновенный, какой-то скачковый выбор не дал ему даже перевести дух. Он не был сделан, он – пал. Он заключал в себе будущую трагедию, обрывал двусмысленность существования, внося в него трагическую ясность.
Зэки не выпустили из рук инструмента, пошли, держа кайла, как боевые топоры, опущенные лезвием к земле.
– …Сейчас подъедет майор Серякин, – доложил бригадиру Ольховский, но был едва замечен.
Они сели на лавку, расстегнув телогрейки, выпили по глотку чифира.
– Где Тихомиров? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь бригадир.
– Увезли в больницу.
– А Дьяк? – Граматчиков ничем не выдал своей заинтересованности во встрече с Никанором Евстафьевичем.
– Не знаю, – Ольховский зябко обхватил себя склеротическими руками. – Он был словно не в себе…
– Не в себе ему еще быть, – то ли желая подыграть Фунту, то ли искренне произнес бинтовавший грязным бинтом руку Вазелин.
Упоров взглядом заставил зэка замолчать и спросил:
– Как это случилось, Ян Салич?
Ольховский, вероятно, пытаясь вернуться к пережитому, вздохнул, раздумчиво произнес:
– Никанор Евстафьевич сидел здесь и совсем не волновался, когда пришли те двое с Линькового…
– А что ему, падле, переживать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116