С ними будет покончено. У вас что-нибудь есть, Важа Спиридонович?
Грузин смотрел так, словно не слыхал вопроса, просто рассматривал зэка, испытывая при этом сожаление, а может быть – презрение. Говорить начал, медленно расставляя слова:
– Заключенный Упоров жестоко поскользнулся. Но не сам!
Морабели энергично крутнул головой, дополнив выразительный жест движением руки.
– Ему дали подножку воры. Обычный прием подонков… Он этого не хочет понять. Или понимает, но боится. Я с ним беседовал, сказал ему: «Пришел твой черед думать о собственной судьбе, Вадим!» Обещал поддержку. Могу повторить еще раз: думай! Отдел по борьбе с бандитизмом готов оказать помощь каждому, кто сознательно встал на путь исправления. У меня все, товарищ полковник.
– Красиво сказано, Важа Спиридонович, – с нескрываемой иронией произнес полковник в бакенбардах, многозначительно оглядев всех участников беседы, кроме замкнутого зэка. – Но какую-то надежду вы видите. Главное, он – человек не пропащий. Мы правильно пас поняли, Важа Спиридонович?
– Совершенно верно, Василий Пантелеймонович! Надежда есть.
На этот раз начальник отдела по борьбе с бандитизмом был не столь артистичен, чем слегка развлек повернувшегося спиной к окну Губаря.
Настороженный зэк видел – их единство существует только в словах, на самом деле все они думают иначе, чем говорят, а уж об отношении к нему рассуждать не приходится… Морабели он нужен для того, чтобы найти путь к грузу, подполковник Оскоцкий просто хочет уничтожить строптивого заключенного, неясно только с полковником в бакенбардах, да с Губарем. В этот момент Василий Пантелеймонович встал из своего глубокого кресла, обращаясь к начальнику лагеря Крученый:
– Вы что-то хотели сказать, Остап Николаевич?
Губарь улыбнулся одними бескровными губами, давая понять Василию Пантелеймоновичу, что хорошо отнесся к его приглашению на разговор, и, ткнув пальцем в сторону зэка, категорически заявил:
– Он – лучший проходчик в лучшей бригаде. Голова у него работает. Скажу откровенно: после освобождения Лысого другой кандидатуры на место бригадира не вижу. Состав бригады увеличен в два раза. Работать она должна по-новому. Вы знаете, как?
Он ответил почти механически:
– Знаю, гражданин начальник.
А немного подумав, добавил спокойно и рассудительно:
– Перед каждым должна стоять личная цель, тогда возможна большая общая польза.
После этого подполковник Оскоцкий скептически хмыкнул, хрустнул ухоженными пальцами и сказал:
– Кулацкая философия. Другого не ожидал.
Но Губарь сделал вид, что не услышал замечания начальника режима, только немного затянул паузу перед тем, как высказать свое отношение:
– В сути верно. Общение с ворами рекомендую прекратить, сделайте это деликатно. Вы начинаете новое дело. Без блатного засилия, без азартных игр и всяких там грязных извращений. Вы меня понимаете? Необходим живой пример не только для Крученого, но и для всей Колымы. Я на вас надеюсь, заключенный Упоров.
– В таком случае, будем считать – разговор состоялся, – Василий Пантелеймонович зябко потер руки. – А у вас прохладно, Остап Николаевич. Постарайтесь уяснить. Упоров: вам предоставлены возможность для досрочного освобождения и поддержка администрации. Уяснили?
Заключенный кивнул, но сказал, однако, о другом:
– Гражданин начальник, разговор о той заключенной, ну, Донсковой, несправедливый. Святая она женщина, гражданин начальник.
Василий Пантелеймонович поморщился. Он не был готов к такому повороту беседы и потому испытывал некоторое разочарование.
– Советую вам контролировать эмоции, заключенный Упоров. – Я чекист, мнение чекиста для меня не пустой звук.
Слова произносились очень жестко, но странное дело, не излучали угрозы, напоминая весенний гром, после которого обычно идет теплый слепой дождик. Зэк это почувствовал, опустил глаза. Так и дослушал Василия Пантелеймоновича, который постукивал в такт своим выражениям розовым ногтем по золотому портсигару:
– Феликс Иванович всегда отличался глубоким проникновением в человеческую сущность. Впрочем, нас это не касается. Увести!
Тот внезапный разговор произошел в четверг перед обедом, а в следующий вторник Упоров сидел на корточках а углу нового дощатого сарая, где с новой весны хранился инструмент бригады, и слушал приглушенный голос грека. Месяц, проведенный им на тюремных нарах, мало изменил внешность Заратиади, хотя вел он себя не так беззаботно, сохраняя во всем располагающую ровность.
Грек задумал побег еще раньше, это был их второй разговор. Выходило, что он пригласил Упорова потому, что тот уже бегал и не повторит ошибок. Опыт нельзя придумать, им можно обзавестись, рискуя жизнью. Вадим имел такой опыт.
– За перевалом, у Седого ручья, нас будут ждать олени, – сказал грек. Тогда Упоров перестал рассматривать бегающих по доскам муравьев и поднял лицо, чтобы лучше видеть Заратиади.
– Дикие?
– Зачем?! Глупость городишь! Ездовые. Шесть голов. При них – два проводника. Люди не только надежные, но и заинтересованные в моей свободе.
– А в моей?
– Мы бежим вместе до самых Афин.
– Занятно. Допустим, мы доберемся до того ручья. Что дальше?
Упоров снова заинтересовался муравьиной возней, даже погонял их пальцем. А грек пересел на старый ящик из-под гвоздей, взял в руку сухую щепку, принялся чертить план будущего побега.
– Вот ручей, через полтора километра – болото.
– Кущаевское?
– Вороицовское, Кущаевское – за Анаднканом. Ты меня, похоже, проверяешь?
Бледное, заросшее черной щетиной лицо было теперь рядом, и когда их глаза встретились, Упоров подумал о шестигранном ломе, что стоял в противоположном углу сарая. Взгляд принадлежал человеку, который не собирается жить спокойно, пока не получит ответ.
«Он действительно хочет убежать, – Упоров улыбался глупым мыслям о ломе. – Но тогда и все остальное может оказаться правдой».
– Нет, Боря, – сказал бывший штурман, немного подумав, – зачем мне тебя проверять? Сам-то ты видел это болото? Оно, знаю точно, непроходимо.
Грек не проявил даже намека на замешательство или смущение, отвечал, как хороню осведомленный о деталях человек:
– В том весь секрет. Тропа есть, ею пользуются дикие олени и один из тех, кто будет нас встречать.
– Якут?
– Полукровок. Хочет сам на Аляску удрать. Работает за металл, но зато надежно.
Упорова разговор о золоте снова насторожил. Он ждал его и в кабинете начальника лагеря, и сейчас, в этом наспех сколоченном на месте сгоревшего сарая строении, из которого хорошо просматривался подход по единственной между болотцами тропке.
– С золотом сложнее, – Вадим искушал себя опасной игрой, прилагая все силы, чтобы не сыграть фальшиво. – Но думать будем…
– Если есть над чем – думай, а нет, – грек махнул рукой, поймав на лету комара, – так и голову не ломай. Деньги есть.
– Положим, мы доберемся до побережья…
– Никаких «положим». Мы доберемся! Через месяц будем стоять на палубе судна. Иностранного. Там, на побережье, есть кому нас доставить в нейтральные воды.
По крыше меленько и дробно стеганул дождик. Вода подтекала в щели между листов ржавого железа, стекала струйками на пол, где уже не было ни одного муравья.
– А пара лишних оленей, это возможно? – спросил Упоров, не спуская при этом глаз с грека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Грузин смотрел так, словно не слыхал вопроса, просто рассматривал зэка, испытывая при этом сожаление, а может быть – презрение. Говорить начал, медленно расставляя слова:
– Заключенный Упоров жестоко поскользнулся. Но не сам!
Морабели энергично крутнул головой, дополнив выразительный жест движением руки.
– Ему дали подножку воры. Обычный прием подонков… Он этого не хочет понять. Или понимает, но боится. Я с ним беседовал, сказал ему: «Пришел твой черед думать о собственной судьбе, Вадим!» Обещал поддержку. Могу повторить еще раз: думай! Отдел по борьбе с бандитизмом готов оказать помощь каждому, кто сознательно встал на путь исправления. У меня все, товарищ полковник.
– Красиво сказано, Важа Спиридонович, – с нескрываемой иронией произнес полковник в бакенбардах, многозначительно оглядев всех участников беседы, кроме замкнутого зэка. – Но какую-то надежду вы видите. Главное, он – человек не пропащий. Мы правильно пас поняли, Важа Спиридонович?
– Совершенно верно, Василий Пантелеймонович! Надежда есть.
На этот раз начальник отдела по борьбе с бандитизмом был не столь артистичен, чем слегка развлек повернувшегося спиной к окну Губаря.
Настороженный зэк видел – их единство существует только в словах, на самом деле все они думают иначе, чем говорят, а уж об отношении к нему рассуждать не приходится… Морабели он нужен для того, чтобы найти путь к грузу, подполковник Оскоцкий просто хочет уничтожить строптивого заключенного, неясно только с полковником в бакенбардах, да с Губарем. В этот момент Василий Пантелеймонович встал из своего глубокого кресла, обращаясь к начальнику лагеря Крученый:
– Вы что-то хотели сказать, Остап Николаевич?
Губарь улыбнулся одними бескровными губами, давая понять Василию Пантелеймоновичу, что хорошо отнесся к его приглашению на разговор, и, ткнув пальцем в сторону зэка, категорически заявил:
– Он – лучший проходчик в лучшей бригаде. Голова у него работает. Скажу откровенно: после освобождения Лысого другой кандидатуры на место бригадира не вижу. Состав бригады увеличен в два раза. Работать она должна по-новому. Вы знаете, как?
Он ответил почти механически:
– Знаю, гражданин начальник.
А немного подумав, добавил спокойно и рассудительно:
– Перед каждым должна стоять личная цель, тогда возможна большая общая польза.
После этого подполковник Оскоцкий скептически хмыкнул, хрустнул ухоженными пальцами и сказал:
– Кулацкая философия. Другого не ожидал.
Но Губарь сделал вид, что не услышал замечания начальника режима, только немного затянул паузу перед тем, как высказать свое отношение:
– В сути верно. Общение с ворами рекомендую прекратить, сделайте это деликатно. Вы начинаете новое дело. Без блатного засилия, без азартных игр и всяких там грязных извращений. Вы меня понимаете? Необходим живой пример не только для Крученого, но и для всей Колымы. Я на вас надеюсь, заключенный Упоров.
– В таком случае, будем считать – разговор состоялся, – Василий Пантелеймонович зябко потер руки. – А у вас прохладно, Остап Николаевич. Постарайтесь уяснить. Упоров: вам предоставлены возможность для досрочного освобождения и поддержка администрации. Уяснили?
Заключенный кивнул, но сказал, однако, о другом:
– Гражданин начальник, разговор о той заключенной, ну, Донсковой, несправедливый. Святая она женщина, гражданин начальник.
Василий Пантелеймонович поморщился. Он не был готов к такому повороту беседы и потому испытывал некоторое разочарование.
– Советую вам контролировать эмоции, заключенный Упоров. – Я чекист, мнение чекиста для меня не пустой звук.
Слова произносились очень жестко, но странное дело, не излучали угрозы, напоминая весенний гром, после которого обычно идет теплый слепой дождик. Зэк это почувствовал, опустил глаза. Так и дослушал Василия Пантелеймоновича, который постукивал в такт своим выражениям розовым ногтем по золотому портсигару:
– Феликс Иванович всегда отличался глубоким проникновением в человеческую сущность. Впрочем, нас это не касается. Увести!
Тот внезапный разговор произошел в четверг перед обедом, а в следующий вторник Упоров сидел на корточках а углу нового дощатого сарая, где с новой весны хранился инструмент бригады, и слушал приглушенный голос грека. Месяц, проведенный им на тюремных нарах, мало изменил внешность Заратиади, хотя вел он себя не так беззаботно, сохраняя во всем располагающую ровность.
Грек задумал побег еще раньше, это был их второй разговор. Выходило, что он пригласил Упорова потому, что тот уже бегал и не повторит ошибок. Опыт нельзя придумать, им можно обзавестись, рискуя жизнью. Вадим имел такой опыт.
– За перевалом, у Седого ручья, нас будут ждать олени, – сказал грек. Тогда Упоров перестал рассматривать бегающих по доскам муравьев и поднял лицо, чтобы лучше видеть Заратиади.
– Дикие?
– Зачем?! Глупость городишь! Ездовые. Шесть голов. При них – два проводника. Люди не только надежные, но и заинтересованные в моей свободе.
– А в моей?
– Мы бежим вместе до самых Афин.
– Занятно. Допустим, мы доберемся до того ручья. Что дальше?
Упоров снова заинтересовался муравьиной возней, даже погонял их пальцем. А грек пересел на старый ящик из-под гвоздей, взял в руку сухую щепку, принялся чертить план будущего побега.
– Вот ручей, через полтора километра – болото.
– Кущаевское?
– Вороицовское, Кущаевское – за Анаднканом. Ты меня, похоже, проверяешь?
Бледное, заросшее черной щетиной лицо было теперь рядом, и когда их глаза встретились, Упоров подумал о шестигранном ломе, что стоял в противоположном углу сарая. Взгляд принадлежал человеку, который не собирается жить спокойно, пока не получит ответ.
«Он действительно хочет убежать, – Упоров улыбался глупым мыслям о ломе. – Но тогда и все остальное может оказаться правдой».
– Нет, Боря, – сказал бывший штурман, немного подумав, – зачем мне тебя проверять? Сам-то ты видел это болото? Оно, знаю точно, непроходимо.
Грек не проявил даже намека на замешательство или смущение, отвечал, как хороню осведомленный о деталях человек:
– В том весь секрет. Тропа есть, ею пользуются дикие олени и один из тех, кто будет нас встречать.
– Якут?
– Полукровок. Хочет сам на Аляску удрать. Работает за металл, но зато надежно.
Упорова разговор о золоте снова насторожил. Он ждал его и в кабинете начальника лагеря, и сейчас, в этом наспех сколоченном на месте сгоревшего сарая строении, из которого хорошо просматривался подход по единственной между болотцами тропке.
– С золотом сложнее, – Вадим искушал себя опасной игрой, прилагая все силы, чтобы не сыграть фальшиво. – Но думать будем…
– Если есть над чем – думай, а нет, – грек махнул рукой, поймав на лету комара, – так и голову не ломай. Деньги есть.
– Положим, мы доберемся до побережья…
– Никаких «положим». Мы доберемся! Через месяц будем стоять на палубе судна. Иностранного. Там, на побережье, есть кому нас доставить в нейтральные воды.
По крыше меленько и дробно стеганул дождик. Вода подтекала в щели между листов ржавого железа, стекала струйками на пол, где уже не было ни одного муравья.
– А пара лишних оленей, это возможно? – спросил Упоров, не спуская при этом глаз с грека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116