!
Из семи присутствующих на сходняке бригадир Билеткин выглядел наиболее внушительно, если не сказать – устрашающе, чем частенько пользовался для утверждения собственного авторитета.
– У нас свой базар, Вадим, – попытался смягчить разговор Степан Есаулов, но схитрить до конца не сумел и убрал глаза от пристального взгляда Упорова.
– Гони кому-нибудь другому: базар – за меня, но без меня.
– Раз знаешь – садись! – предложил в жесткой форме седой Роберт Силин, катая слова, будто они сделаны из тонкого железа и слегка скрежещут. Руки его устало лежат на впалой груди, связанные вялым узлом. Вся его сгорбленная фигура известного в прошлом вора к ссоре не располагает.
– Мы тебе в глаза скажем. Духу хватит. А попрешь буром супротив опчества – убьем на законном основании, как общеизвестного баклана.
Сидящий в углу хозяин котельной Трибунал убрал от уха ладонь, оглядел всех присутствующих настороженными глазами. Затем тихонько опустил грязные ноги в валенки с галошами.
– Куда мылишься, царская вошь?! – подметил беспокойство Новгородова Билеткин.
– До ветру, Тимофеич.
– Отседа никто не выйдет, покамест мы свои делишки не обговорим.
– Прикажите – в карман нужду справлять?
– В уголок, как все люди делают. Я так соображаю – ты нас вложил, Трибунал. А?!
– Такого за мной, господа каторжане, не водилось вот уже полвека, – не сробел Новгородов, почувствовав возможность красиво умереть на людях. – Пусть сам скажет…
– Скажет, когда спросим, – заговорил явно не с добором Саня Еневич по кличке Экономист, возглавивший сучью бригаду после того, как Зоха ушел этапом на Ангарлаг строить большую химию Сибири. – Ты рекорды ставишь – нам глаза колют. Просили тебя остепениться? Просили. Перед ментами ришешься. За Дьяка прячешься, ёра! Завязывай с рекордами, иначе зарезать придется. Как соображаете, бугорки?
– Толковое предложение! – поддержал Еневича Билеткин. – Для начала можно зубы вырвать, чтоб не казал по каждому случаю, вошь!
«И эта душа, этот смысл потечет с тобой в накопитель Господа? Что-то тут не совпадает даже с обыкновенным здравым рассуждением. Ты блудишь, парень…»
Упоров посмотрел на Билеткина с уничтожающим равнодушием, как посмотрел бы член Политбюро на третьего секретаря райкома, ничего не сказав в ответ. Его молчание подействовало отрезвляюще на тех, кто начинал заводиться.
– Слышь, Роман, – окликнул Билеткина Есаулов, – Вадима на забоюсь не возьмешь.
– Никак взад пятки навострил?! – Еневич подошел к Есаулову.
– Осторожней на поворотах, Саня!
– Иди сюда, ухарь! – Упоров уже стоял в углу кочегарки, держа в руках короткий лом для чистки топки, и голос его звучал насмешливо. – Грохну первым.
За спиной бывшего штурмана в невидимом скрещении сошлись две стены. Чернота спрятала их пересечением, да и наличие самих стен скорее всего было умозаключением, чем зримой реальностью.
Лом подействовал на всех умиротворяюще. Трибунал все-таки сунул ноги в валенки, предложил:
– Никанора Евстафьевича крикнуть прикажете?
– Не надо, – улыбнулся старику Упоров, – я пришел выслушать своих товарищей по каторге, сказать – их пытаются использовать, как гончих псов. Билеткин, сучий потрох, толкает вас по своей всегдашней привычке к крови. Еневич голосовал за то, чтобы мне отрубили руки. Нас гнут менты, мы режем друг друга по натырке вот таких мерзавцев! Что худого в том – мы стремимся поскорей откинуться?! Кто из вас того не хочет?!
– Вадим, – перебил, играя цепочкой от карманных часов, Ефим Строчкин, мешковатый мужик в стеганой душегрейке поверх толстой байковой рубахи. Упоров помнил Строчкина по этапу, что шел на «Новый». Он сидел, скрючившись в три погибели на замерзшем товарище, дул, вытянув толстые губы трубочкой, на помороженные руки. Они и сейчас еще были в белых проплешинах, словно зэк вынул их из куля с мукой. – Ты ловчее нас. Чо тут горбатого гнуть? Перехитрил ментов. За это не казнят. Хотя в одном Билеткин в масть попал: пашете вы через меру.
Упоров прислонил лом к прокопченной стене, подойдя к бочке с водой, сполоснул руки и сказал:
– Хули по кочегаркам блатовать? Рогом шевелить надо. Пашем мы за свое свободное существование и как можем. Он вас в блудную волокет.
Вадим опять указал на Билеткина.
– Ему выгодно мутить. Там замутил поганку, здесь плесканул керосина и, глядишь, среди порченых проскочил.
Упоров натянул кожаную кепку и подождал. А его уже никто не перебивал, его уже слушали с нужным вниманием.
– Вас здесь собрали по натырке администрации. Ей что надо? Чтоб мы кентовали? Хрен в рот! Чтобы мы врагами жили и клали друг дружку. Но я вам не враг. Даже тебе, Роман. Хоть ты и приличная сволочь. До свидания!
Он все сделал красиво, и его никто не тормознул. Уже за порогом подумал – на Том Свете ничего подобного быть не должно, иначе зачем он нужен, Тот Свет?
Двери за спиной скрипнули еще разок расслабленной пружиной. Вадим не обернулся, при том, что знал: там есть кому ударить в спину. Он решил – за спиной остался тот, кто хотел с ним объясниться по-хорошему, быть понятым. Тем более не стоило останавливаться, чтобы не расслабиться и не нагружать себя излишней заботой о чьей-то душе. Не твое это дело…
Чтобы отвлечься, он предпринял новую попытку мысленно обратиться к Тому Свету. Перешагнув кучу шлака, утопив сапог в вытаявшую грязь, не огорчился, поворачивая картину мира наизнанку. Однако она никак не выворачивалась. Мысль о предстоящей беседе с партийным секретарем – хозяином, ни с того ни с сего изъявившим желание его видеть, держала сознание в рамках жестокой реальности. Он забыл о сходке бугров и Том Свете. Он жил на этом, и у него были земные заботы обыкновенного заключенного…
…В штаб Упорова вели вместе с Токаренко – бывшим членом Союза писателей, которого он знал еще но пересыльной тюрьме, где мощный, спокойно – ироничный человек, называющий себя «выдающимся придурком социалистического реализма», доверительным голосом опытного пропагандиста рассказывал местным ворам, поди самим сочиненную историю о том, как Маркс по пьянке проиграл в немецкой тюрьме свою бороду Владимиру Ильичу: А тот…
– Змей подколодный, под гуманиста хилял. Чтобы скостить грешок отцу – основателю. Взял бритву и на глазах у воровского европейского пролетариата побрил Карлушу, как яйцо. Человек, естественно, расстроился: какой же он Маркс без бороды?! Стал тогда Маркс пугать нашего Ильича призраком, который в это время в самом деле шлялся по Европе. Ленин, не будь дураком, откинулся из немецкой тюрьмы, подвалил к тому призраку, напоил и притащил в Россию в крытом вагоне. Что они натворили, вам рассказывать не надо.
Призрак так и не протрезвел…
Воры посмеивались сдержанно, на всякий случай, чтобы не выдавать своей неосведомленности о смещении времени опальным писателем. А один, по всей вероятности живущий в сомнениях жулик, Черт – кликуха, попытался вяло возродить:
– Лишка двигаешь за Ильича, фраер. Воры его уважают…
– Потому и толкую за его большевистскую дерзость – ну кто бы еще догадался Маркса побрить? Один из его кентов, эсер. Тоже шпанюк, но бледной масти, слинял с нашей социалистической зоны и писал картавому уже со свободы. Щас вспомню, что он ему писал: «Вы одним росчерком пера, одним мановением руки прольете сколько угодно крови с черствостью и деревянностью, которой позавидовал бы любой выродок из уголовного мира».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Из семи присутствующих на сходняке бригадир Билеткин выглядел наиболее внушительно, если не сказать – устрашающе, чем частенько пользовался для утверждения собственного авторитета.
– У нас свой базар, Вадим, – попытался смягчить разговор Степан Есаулов, но схитрить до конца не сумел и убрал глаза от пристального взгляда Упорова.
– Гони кому-нибудь другому: базар – за меня, но без меня.
– Раз знаешь – садись! – предложил в жесткой форме седой Роберт Силин, катая слова, будто они сделаны из тонкого железа и слегка скрежещут. Руки его устало лежат на впалой груди, связанные вялым узлом. Вся его сгорбленная фигура известного в прошлом вора к ссоре не располагает.
– Мы тебе в глаза скажем. Духу хватит. А попрешь буром супротив опчества – убьем на законном основании, как общеизвестного баклана.
Сидящий в углу хозяин котельной Трибунал убрал от уха ладонь, оглядел всех присутствующих настороженными глазами. Затем тихонько опустил грязные ноги в валенки с галошами.
– Куда мылишься, царская вошь?! – подметил беспокойство Новгородова Билеткин.
– До ветру, Тимофеич.
– Отседа никто не выйдет, покамест мы свои делишки не обговорим.
– Прикажите – в карман нужду справлять?
– В уголок, как все люди делают. Я так соображаю – ты нас вложил, Трибунал. А?!
– Такого за мной, господа каторжане, не водилось вот уже полвека, – не сробел Новгородов, почувствовав возможность красиво умереть на людях. – Пусть сам скажет…
– Скажет, когда спросим, – заговорил явно не с добором Саня Еневич по кличке Экономист, возглавивший сучью бригаду после того, как Зоха ушел этапом на Ангарлаг строить большую химию Сибири. – Ты рекорды ставишь – нам глаза колют. Просили тебя остепениться? Просили. Перед ментами ришешься. За Дьяка прячешься, ёра! Завязывай с рекордами, иначе зарезать придется. Как соображаете, бугорки?
– Толковое предложение! – поддержал Еневича Билеткин. – Для начала можно зубы вырвать, чтоб не казал по каждому случаю, вошь!
«И эта душа, этот смысл потечет с тобой в накопитель Господа? Что-то тут не совпадает даже с обыкновенным здравым рассуждением. Ты блудишь, парень…»
Упоров посмотрел на Билеткина с уничтожающим равнодушием, как посмотрел бы член Политбюро на третьего секретаря райкома, ничего не сказав в ответ. Его молчание подействовало отрезвляюще на тех, кто начинал заводиться.
– Слышь, Роман, – окликнул Билеткина Есаулов, – Вадима на забоюсь не возьмешь.
– Никак взад пятки навострил?! – Еневич подошел к Есаулову.
– Осторожней на поворотах, Саня!
– Иди сюда, ухарь! – Упоров уже стоял в углу кочегарки, держа в руках короткий лом для чистки топки, и голос его звучал насмешливо. – Грохну первым.
За спиной бывшего штурмана в невидимом скрещении сошлись две стены. Чернота спрятала их пересечением, да и наличие самих стен скорее всего было умозаключением, чем зримой реальностью.
Лом подействовал на всех умиротворяюще. Трибунал все-таки сунул ноги в валенки, предложил:
– Никанора Евстафьевича крикнуть прикажете?
– Не надо, – улыбнулся старику Упоров, – я пришел выслушать своих товарищей по каторге, сказать – их пытаются использовать, как гончих псов. Билеткин, сучий потрох, толкает вас по своей всегдашней привычке к крови. Еневич голосовал за то, чтобы мне отрубили руки. Нас гнут менты, мы режем друг друга по натырке вот таких мерзавцев! Что худого в том – мы стремимся поскорей откинуться?! Кто из вас того не хочет?!
– Вадим, – перебил, играя цепочкой от карманных часов, Ефим Строчкин, мешковатый мужик в стеганой душегрейке поверх толстой байковой рубахи. Упоров помнил Строчкина по этапу, что шел на «Новый». Он сидел, скрючившись в три погибели на замерзшем товарище, дул, вытянув толстые губы трубочкой, на помороженные руки. Они и сейчас еще были в белых проплешинах, словно зэк вынул их из куля с мукой. – Ты ловчее нас. Чо тут горбатого гнуть? Перехитрил ментов. За это не казнят. Хотя в одном Билеткин в масть попал: пашете вы через меру.
Упоров прислонил лом к прокопченной стене, подойдя к бочке с водой, сполоснул руки и сказал:
– Хули по кочегаркам блатовать? Рогом шевелить надо. Пашем мы за свое свободное существование и как можем. Он вас в блудную волокет.
Вадим опять указал на Билеткина.
– Ему выгодно мутить. Там замутил поганку, здесь плесканул керосина и, глядишь, среди порченых проскочил.
Упоров натянул кожаную кепку и подождал. А его уже никто не перебивал, его уже слушали с нужным вниманием.
– Вас здесь собрали по натырке администрации. Ей что надо? Чтоб мы кентовали? Хрен в рот! Чтобы мы врагами жили и клали друг дружку. Но я вам не враг. Даже тебе, Роман. Хоть ты и приличная сволочь. До свидания!
Он все сделал красиво, и его никто не тормознул. Уже за порогом подумал – на Том Свете ничего подобного быть не должно, иначе зачем он нужен, Тот Свет?
Двери за спиной скрипнули еще разок расслабленной пружиной. Вадим не обернулся, при том, что знал: там есть кому ударить в спину. Он решил – за спиной остался тот, кто хотел с ним объясниться по-хорошему, быть понятым. Тем более не стоило останавливаться, чтобы не расслабиться и не нагружать себя излишней заботой о чьей-то душе. Не твое это дело…
Чтобы отвлечься, он предпринял новую попытку мысленно обратиться к Тому Свету. Перешагнув кучу шлака, утопив сапог в вытаявшую грязь, не огорчился, поворачивая картину мира наизнанку. Однако она никак не выворачивалась. Мысль о предстоящей беседе с партийным секретарем – хозяином, ни с того ни с сего изъявившим желание его видеть, держала сознание в рамках жестокой реальности. Он забыл о сходке бугров и Том Свете. Он жил на этом, и у него были земные заботы обыкновенного заключенного…
…В штаб Упорова вели вместе с Токаренко – бывшим членом Союза писателей, которого он знал еще но пересыльной тюрьме, где мощный, спокойно – ироничный человек, называющий себя «выдающимся придурком социалистического реализма», доверительным голосом опытного пропагандиста рассказывал местным ворам, поди самим сочиненную историю о том, как Маркс по пьянке проиграл в немецкой тюрьме свою бороду Владимиру Ильичу: А тот…
– Змей подколодный, под гуманиста хилял. Чтобы скостить грешок отцу – основателю. Взял бритву и на глазах у воровского европейского пролетариата побрил Карлушу, как яйцо. Человек, естественно, расстроился: какой же он Маркс без бороды?! Стал тогда Маркс пугать нашего Ильича призраком, который в это время в самом деле шлялся по Европе. Ленин, не будь дураком, откинулся из немецкой тюрьмы, подвалил к тому призраку, напоил и притащил в Россию в крытом вагоне. Что они натворили, вам рассказывать не надо.
Призрак так и не протрезвел…
Воры посмеивались сдержанно, на всякий случай, чтобы не выдавать своей неосведомленности о смещении времени опальным писателем. А один, по всей вероятности живущий в сомнениях жулик, Черт – кликуха, попытался вяло возродить:
– Лишка двигаешь за Ильича, фраер. Воры его уважают…
– Потому и толкую за его большевистскую дерзость – ну кто бы еще догадался Маркса побрить? Один из его кентов, эсер. Тоже шпанюк, но бледной масти, слинял с нашей социалистической зоны и писал картавому уже со свободы. Щас вспомню, что он ему писал: «Вы одним росчерком пера, одним мановением руки прольете сколько угодно крови с черствостью и деревянностью, которой позавидовал бы любой выродок из уголовного мира».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116