приборы не обеспечивали надежного пилотирования вне видимости земли или неба. Кустов решил быстро спуститься, чтобы бросить хоть один взгляд на землю и сориентироваться, но туман был так густ, что самолет раньше наткнулся на землю, чем летчик увидел ее. Двое ведомых, летевших вплотную к ведущему, наверняка не устели осознать, что произошло, механически повторили его маневр, и, даже не подозревая об опасности, одновременно с ним разбились. Четвертый летчик, который приотстал от них, при потере земли метнулся кверху. Туман был тонкий, он сразу пробил его, увидел небо и свободно мог управлять машиной.
И вот мы в сарае. Четыре ужасно изуродованных тела лежат на дощатом настиле. Никого не узнать. Только по комбинезону я определил Калашникова. Старые летчики, в той числе и Априданидзе, одеты в меховые куртки и брюки, а молодым этого нового, только что введенного в авиации, обмундирования не хватило.
Как бы твердо человек ни был убежден в случившемся, как бы в своем воображении он ни представлял картину смерги, действительность с новой силой поражает его. В душе у меня царила щемящая тоска и какая-то гнетущая страшная беспомощность. Ни говорить, ни думать — ничего не хотелось. Вбежавшая в сарай лохматая дворняжка, почуяв недоброе, притихла и застыла, прижавшись к стене. Мы безмолвно сняли шапки и опустили головы.
Стоим молча. Чувствую, как все у меня внутри опустилось. Даже глаза, словно от перегрузки, отяжелели. Обидно, досадно и горестно, что товарищей постигла такая несуразная смерть. Да, несуразная, и от этого щемящая душу тоска сменяется злостью. Как же это могло случиться?
Поворачиваюсь к начальнику штаба:
— Поехали. Нам здесь больше делать нечего.
— Да, — едва слышно соглашается Федор Прокофьевич. — Их уже не воскресишь. Теперь дело за следователем.
4
После завтрака перед похоронами я сидел один в своей комнате. Потеря друзей опустошила душу и вызвала ощущение одиночества. И какая нелепая гибель. Никто даже и подумать не мог, что смерть подстережет их на широком колхозном поле вдали от фронта. Как теперь нам будет не хватать их в бою и в жизни.
Особенно были мне близки Кустов и Априданидзе.
Постель Кустова аккуратно заправлена. К кровати сиротливо прижалась тумбочка. Больше он ничего не оставил. Да и это имущество не его, оно казенное, им скоро будет пользоваться тот, кто заменит Кустова. «Заменит Кустова». Какая чушь! Да разве можно заменить Кустова! Погибших бойцов не заменяют. На их место становятся другие, и ряды сжимаются плотней»
Я взглянул на часы. Стрелки приближались к десяти. Пора собираться.
На фронте летчиков редко хоронят друзья, родной полк. На передовой, когда идет бой, наземные войска хоронят их вместе со своими в братской могиле.
Случается и так: самолет снарядом уходит в землю. И только она знает о его погребении.
Погода стояла нелетная, и весь полк вышел проводить товарищей в последний путь. Легкий морозец подсушил землю. Породил пушистый снег. От безветрия он тонким покрывалом ложился на город, улицы, дома, синева неба тоже зашторена снежными облаками. Казалось, природа специально все выбелила, чтобы усилить траур по погибшим. И действительно, авиаторы, одетые в черные куртки, регланы или же темно-синие шинели довоенного образца, на белом фоне представляли внушительный похоронный церемониал.
Притих пригород Киева Соломенка. Замер аэродром. Ни слез, ни причитаний. Горе крепит сердца воинов и сушит глаза. В скорбном молчании под печально-траурные звуки духового оркестра плывет похоронная процессия. Впереди шествия — друзья погибших. Они на красных подушечках Несут их ордена. У меня на руках Золотая Звезда Героя Советского Союза Игоря Кустова с орденом Ленина и Красного Знамени. Сзади идут две машины с гробами, готом оркестр и колонна полка» То и дело нам встречаются киевляне и спрашивают: «Кого хоронят?» Я безмолвно показываю подушечку с Золотой Звездой и орденами. «О-о!» — слышится почтительно-скорбное восклицание, и после этого большинство встречных пристраиваются к шествию. Смерть даже и незнакомого человека краешком печали, а задевает. Не пройдя и половины пути, похоронная процессия увеличилась в несколько раз, запрудив всю улицу.
Приближаемся к развалинам сахарного института. За ним — кладбище. Этим маршрутом мы с Кустовым шли с месяц тому назад к Люсе в гости. Какое трагическое совпадение! Надо же — дорога любви стала дорогой в могилу.
У могил, вырытых в ряд, гробы опустили на землю. Короткой, но яркой речью открыл траурный митинг заместитель командира полка по политической части полковник Клюев.
Близко к могилам подошла Люся, поддерживаемая под руку Ольгой Ильиничной. В лице девушки ни единой кровинки. Одетая в черное поношенное пальто с вытертым меховым воротничком, она выглядела состарившейся женщиной. Ей всего восемнадцать. Ее глаза испугали меня: остекленевшие, они с каким-то бессмысленным упрямством глядели на закрытые гробы, словно хотели сквозь плохо обструганные доски во что бы то ни стало увидеть, что под ними находится. Глядя на Люсю, на ее страдания, невольно подумалось, что она была бы надежной спутницей Игорю. Такие неразлучны и в радости и в горе.
Я подошел к ней. Просто подошел и поздоровался. Она взглянула на меня и, видимо не узнав, безразлично ответила:
— Здравствуйте, — и снова уставилась на могилы. Прошло несколько секунд, и Люся, словно очнувшись, рывком высвободила руку от Ольги Ильиничны и со странной лихорадочной поспешностью взглянула на меня:
— А ведь Игоря здесь нет…
Потом с болезненной решительностью, требовательно спросила:
— Скажите, только откровенно скажите: он не самовольно вылетел?..
Артиллерийские залпы…
Полк строится перед развалинами сахарного института. Руины института и только что выросшие на кладбище могилы — единое целое,
Все — мертвые и живые — заняли свои места. Строй авиаторов, чеканя шаг, направился на аэродром.
5
Единого мнения в полку о причине катастрофы не было. Одни говорили, что она произошла по вине отдела перелетов, другие считали виновником командира, разрешившего перелет из Пршук в Киев, третьи всю вину валили на погибших, и в первую очередь на Кустова, который будто бы рвался к девушке и вылетел со звеном самовольно.
Наконец следствие закончилось. К судебной ответственности привлекли старшего лейтенанта Николая Васильевича Худякова. Он был старшим группы летчиков в Прилуках. Ему предъявили обвинение в превышении власти — в незаконном разрешении вылета Кустову.
Слушал дело военный трибунал.
Я представлял себе вершителей правосудия людьми пожилыми, умудренными житейским опытом, с лицами без улыбок. Обязательным аксессуаром военного трибунала представлялись мне высокие, тяжелые стулья с гербами и сухой официальный язык.
Мы были очень удивлены, когда в полк прибыл всего один человек — председатель трибунала — средних лет, с мягким, добрым и улыбчивым лицом. Он сказал, что двоих членов трибунала — общественного обвинителя и защиту — выделит полк. Причем попросил, чтобы это были ветераны полка, дисциплинированные и проверенные в боях люди.
Заседание происходило в том самом помещении приангарного здания, где мы отдыхали, обедали и проводили все собрания. Стоял один стол, за ним на обыкновенном стуле сидел председатель трибунала, а справа и слева от него заседатели:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
И вот мы в сарае. Четыре ужасно изуродованных тела лежат на дощатом настиле. Никого не узнать. Только по комбинезону я определил Калашникова. Старые летчики, в той числе и Априданидзе, одеты в меховые куртки и брюки, а молодым этого нового, только что введенного в авиации, обмундирования не хватило.
Как бы твердо человек ни был убежден в случившемся, как бы в своем воображении он ни представлял картину смерги, действительность с новой силой поражает его. В душе у меня царила щемящая тоска и какая-то гнетущая страшная беспомощность. Ни говорить, ни думать — ничего не хотелось. Вбежавшая в сарай лохматая дворняжка, почуяв недоброе, притихла и застыла, прижавшись к стене. Мы безмолвно сняли шапки и опустили головы.
Стоим молча. Чувствую, как все у меня внутри опустилось. Даже глаза, словно от перегрузки, отяжелели. Обидно, досадно и горестно, что товарищей постигла такая несуразная смерть. Да, несуразная, и от этого щемящая душу тоска сменяется злостью. Как же это могло случиться?
Поворачиваюсь к начальнику штаба:
— Поехали. Нам здесь больше делать нечего.
— Да, — едва слышно соглашается Федор Прокофьевич. — Их уже не воскресишь. Теперь дело за следователем.
4
После завтрака перед похоронами я сидел один в своей комнате. Потеря друзей опустошила душу и вызвала ощущение одиночества. И какая нелепая гибель. Никто даже и подумать не мог, что смерть подстережет их на широком колхозном поле вдали от фронта. Как теперь нам будет не хватать их в бою и в жизни.
Особенно были мне близки Кустов и Априданидзе.
Постель Кустова аккуратно заправлена. К кровати сиротливо прижалась тумбочка. Больше он ничего не оставил. Да и это имущество не его, оно казенное, им скоро будет пользоваться тот, кто заменит Кустова. «Заменит Кустова». Какая чушь! Да разве можно заменить Кустова! Погибших бойцов не заменяют. На их место становятся другие, и ряды сжимаются плотней»
Я взглянул на часы. Стрелки приближались к десяти. Пора собираться.
На фронте летчиков редко хоронят друзья, родной полк. На передовой, когда идет бой, наземные войска хоронят их вместе со своими в братской могиле.
Случается и так: самолет снарядом уходит в землю. И только она знает о его погребении.
Погода стояла нелетная, и весь полк вышел проводить товарищей в последний путь. Легкий морозец подсушил землю. Породил пушистый снег. От безветрия он тонким покрывалом ложился на город, улицы, дома, синева неба тоже зашторена снежными облаками. Казалось, природа специально все выбелила, чтобы усилить траур по погибшим. И действительно, авиаторы, одетые в черные куртки, регланы или же темно-синие шинели довоенного образца, на белом фоне представляли внушительный похоронный церемониал.
Притих пригород Киева Соломенка. Замер аэродром. Ни слез, ни причитаний. Горе крепит сердца воинов и сушит глаза. В скорбном молчании под печально-траурные звуки духового оркестра плывет похоронная процессия. Впереди шествия — друзья погибших. Они на красных подушечках Несут их ордена. У меня на руках Золотая Звезда Героя Советского Союза Игоря Кустова с орденом Ленина и Красного Знамени. Сзади идут две машины с гробами, готом оркестр и колонна полка» То и дело нам встречаются киевляне и спрашивают: «Кого хоронят?» Я безмолвно показываю подушечку с Золотой Звездой и орденами. «О-о!» — слышится почтительно-скорбное восклицание, и после этого большинство встречных пристраиваются к шествию. Смерть даже и незнакомого человека краешком печали, а задевает. Не пройдя и половины пути, похоронная процессия увеличилась в несколько раз, запрудив всю улицу.
Приближаемся к развалинам сахарного института. За ним — кладбище. Этим маршрутом мы с Кустовым шли с месяц тому назад к Люсе в гости. Какое трагическое совпадение! Надо же — дорога любви стала дорогой в могилу.
У могил, вырытых в ряд, гробы опустили на землю. Короткой, но яркой речью открыл траурный митинг заместитель командира полка по политической части полковник Клюев.
Близко к могилам подошла Люся, поддерживаемая под руку Ольгой Ильиничной. В лице девушки ни единой кровинки. Одетая в черное поношенное пальто с вытертым меховым воротничком, она выглядела состарившейся женщиной. Ей всего восемнадцать. Ее глаза испугали меня: остекленевшие, они с каким-то бессмысленным упрямством глядели на закрытые гробы, словно хотели сквозь плохо обструганные доски во что бы то ни стало увидеть, что под ними находится. Глядя на Люсю, на ее страдания, невольно подумалось, что она была бы надежной спутницей Игорю. Такие неразлучны и в радости и в горе.
Я подошел к ней. Просто подошел и поздоровался. Она взглянула на меня и, видимо не узнав, безразлично ответила:
— Здравствуйте, — и снова уставилась на могилы. Прошло несколько секунд, и Люся, словно очнувшись, рывком высвободила руку от Ольги Ильиничны и со странной лихорадочной поспешностью взглянула на меня:
— А ведь Игоря здесь нет…
Потом с болезненной решительностью, требовательно спросила:
— Скажите, только откровенно скажите: он не самовольно вылетел?..
Артиллерийские залпы…
Полк строится перед развалинами сахарного института. Руины института и только что выросшие на кладбище могилы — единое целое,
Все — мертвые и живые — заняли свои места. Строй авиаторов, чеканя шаг, направился на аэродром.
5
Единого мнения в полку о причине катастрофы не было. Одни говорили, что она произошла по вине отдела перелетов, другие считали виновником командира, разрешившего перелет из Пршук в Киев, третьи всю вину валили на погибших, и в первую очередь на Кустова, который будто бы рвался к девушке и вылетел со звеном самовольно.
Наконец следствие закончилось. К судебной ответственности привлекли старшего лейтенанта Николая Васильевича Худякова. Он был старшим группы летчиков в Прилуках. Ему предъявили обвинение в превышении власти — в незаконном разрешении вылета Кустову.
Слушал дело военный трибунал.
Я представлял себе вершителей правосудия людьми пожилыми, умудренными житейским опытом, с лицами без улыбок. Обязательным аксессуаром военного трибунала представлялись мне высокие, тяжелые стулья с гербами и сухой официальный язык.
Мы были очень удивлены, когда в полк прибыл всего один человек — председатель трибунала — средних лет, с мягким, добрым и улыбчивым лицом. Он сказал, что двоих членов трибунала — общественного обвинителя и защиту — выделит полк. Причем попросил, чтобы это были ветераны полка, дисциплинированные и проверенные в боях люди.
Заседание происходило в том самом помещении приангарного здания, где мы отдыхали, обедали и проводили все собрания. Стоял один стол, за ним на обыкновенном стуле сидел председатель трибунала, а справа и слева от него заседатели:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105