Вот только один почему-то замешкался. Небольшой до-ворот — и «юнкере», пытаясь выскользнуть из прицела, несется вниз. Но разве успеет уйти от истребителя такая неуклюжая махина? Оружие бьет безотказно, так и хочется полоснуть по врагу.
Чувствую, что меня охватил азарт боя. Опасно: можно зарваться. Сдерживаю себя от новой атаки и, защищаясь от возможного нападения, швыряю «як» вверх, точно мячик.
Небо очистилось от вражеских истребителей, а все «юнкерсы», снижаясь, поодиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», пытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному огню с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. А где же «фокке-ры» и «яки»? Их в воздухе невидно.
Азарт боя проходит. Задача выполнена. Только какой ценой? Успокаиваю себя тем, что мы вынуждены были вести бой парами, а потом и одиночными самолетами. Фактически каждый действовал самостоятельно, вдали друг от друга — поэтому никого и не вижу. Теперь пора собираться и идти на аэродром.
Передаю, чтобы все шли на переправу. В небе по-прежнему никого. Но нет, один «як» мчится ко мне. Я тоже устремляюсь к нему. Настроение сразу поднялось. Мы встретились взволнованные боем, и никак не могли сблизиться, чтобы узнать друг друга по номерам машин. А что у нас есть радио, оба, очевидно, забыли. Наконец, я увидел номер, но зачем-то спрашиваю:
— Миша, ты?
— Я, Васильич, я! — бодро отвечает Сачков.
Но что такое? Сзади Миши «фоккер». Инстинкт спит, и я не успеваю бросить самолет на выручку товарища. Странная оторопь сковывает меня. Секунда промедления, замешательства.
«Скорей!» — командую себе. И только тут, словно проснувшись от спячки, я бросаюсь на противника. В этот миг передо мной, словно молния, сверкнул огонь, Я всеми клетками тела почувствовал, как по мне резанула меткая очередь вражеского истребителя. От дробных ударов самолет как бы охнул и судорожно затрясся. Ожгло глаза. Но руки, натренированные в боях, словно сами понимая опасность, резко крутят машину, предохраняя от новых атак противника.
Ни испуга, ни страха я сначала не испытывал. Досада охватила меня. Только какая-то секунда ликования — и на тебе!
Что с глазами? Ослеп? Сейчас это — смерть. Нельзя сдаваться! Пока действуют руки и ноги, нужно бороться. И я левой рукой, рукой, не управляющей самолетом, срываю очки и, бросив их за борт, протираю глаза.
О-о! Появился свет! Я вижу землю, солнце… Самолет послушен рулям. Только мотор болезненно хрипит. В небе никого. Однако оно все равно кажется враждебным.
Домой! А переправа?
«Земля» разрешила идти на аэродром. На пути я встретил группу «лавочкиных». Она на большой высоте летела в наш район прикрытия. Эх, если бы пораньше!
3
У машины не вышла правая нога шасси. Сажусь на одно колесо. Неприятно.
Самолет, коснувшись земли, устойчиво побежал. В конце пробега начал плавно крениться и, черкнув крылом по земле, мягко развернулся и встал на левой ноге.
Ко мне бегут люди, мчится санитарная машина, но я не спешу вылезать из кабины. Я с грустью гляжу на иссеченный истребитель. В голове вихрятся горькие, как сама война, мысли.
За три месяца боев меня подбивают уже третий раз. Не много ли? Первый раз пострадал от бомбардировщиков. На них я напал сверху, а нужно было снизу. Второй раз меня атаковал истребитель противника, когда я садился на свой аэродром. Отделался ранением. И вот теперь. Этого могло не случиться, если бы я постоянно был настороже. Воздушный бой ревнив, и летчику нельзя отвлекаться.
Мне пришлось воевать на Халхин-Голе в 1939 году, на финской войне в сороковом, в Отечественную — уже пошел второй год. Сделана не одна сотня боевых вылетов. Казалось, можно было научиться предугадывать беду. И все же враг сейчас подловил меня, как новичка. Почему? Да потому, что в самой природе человека больше мирного, добродушного, чем воинственного. Человек устает от постоянного ожидания опасности, смерти. Притупляется острота, настороженность. Впрочем, к чему оправдания? Промах есть промах. В бою ничто безнаказанно не проходит. Требовательность и еще раз требовательность. И меньше будет крови. Сейчас об этом нужно будет поговорить с товарищами.
Первым прыгнул мне на крыло Миша Сачков:
— Ну как, цел?
— Цел. А ты?
— Только самолет здорово пострадал. Тебя тоже «фоккер» крепко прихватил. Я только его заметил и хотел выбить, но тут откуда-то взялся второй — и как дал по мне! Аж мотор захлебнулся.
— Прозевали.
— Да-а, — сокрушался Сачков. — И надо же…
Можно только удивляться, что нас разом подбили. Оба видели друг у друга сзади истребители противника и могли бы взаимно защититься, а вот не сумели. Очевидно, и рефлексы при некоторых обстоятельствах имеют инерцию и способны опаздывать.
— А как с остальными? — спросил я.
— От Кустова уже пришла телеграмма: плюхнулся где-то на передовой, машина разбита, а сам — ни царапины. Остальные все возвратились.
— И невредимы?
— Да, только у Тимонова несколько пробоин от «юнкерсов». Но это ерунда: на час работы технику.
— Значит, бой провели неплохо.
— Безусловно, — подтвердил Сачков.
Миша смеется. Глядя на него, я тоже улыбаюсь. Мы понимаем, что значит наше веселье. Смех — лучшая разрядка.
Техники, окружив раненый самолет, осматривают пробоины. Мое внимание привлекли три отверстия от бронебойных снарядов в кабине. Сачков садится в машину, и мы с-ним исследуем, как же эти снаряды могли миновать меня? Они прорезали кабину прямо, где я сидел. Один из них просто должен был продырявить мне голову. Становится жутко. Я чувствую, как спазма сдавливает грудь, утяжеляя дыхание. Чувство страха только теперь, на земле, когда опасность миновала, охватило меня.
Сачков, видимо решив убедиться, что моя голова невредима, внимательно осмотрел ее и показал на правую бровь:
— Во где снаряд прошел! Даже подпалил.
Машинально ощупываю бровь. Пальцы чувствуют следы смерти. Еще бы несколько миллиметров, стоило бы чуть податься вперед — и все!
Мища уловил мое настроение:
— Мой самолет тоже порядочно продырявили.
От. сочувствия товарища на душе становится легче. И я, махнув рукой на пережитое, зашагал в эскадрилью.
Собрались летчики. Итог боя: девять вражеских самолетов уничтожены и три подбиты. Успех объясняем правильными тактическими приемами, особенно умелым использованием виражей. Никто ни словом не обмолвился о главном — боевой спайке. Дружба для нас стала такой же потребностью, как воздух. Поэтому среди нас нет слабых. Совместная борьба делает всех сильными.
В бою особенно отличился Тимонов. Командир полка крепко пожал ему руку.
— На средних высотах «як» — хозяин, здесь грех не бить фашистов, — словно оправдываясь, сказал он. — Если бы на него поставить высотный мотор, как на «лавочкиных», то он не уступал бы «фоккеру» и на шести-восьми километрах. И наш «як» был бы королем воздуха.
— Тогда он прогадал бы в скорости на малых и средних высотах, — заметил я. — А ведь почти все бои идут на этих высотах.
— Может быть, — согласился Тимонов. — Но почему тогда мы не взаимодействуем с «Лавочкиными»? Как было бы хорошо — они на самой верхотуре, а мы ниже. Тогда «мессерам» и «фоккерам» нигде бы не было жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Чувствую, что меня охватил азарт боя. Опасно: можно зарваться. Сдерживаю себя от новой атаки и, защищаясь от возможного нападения, швыряю «як» вверх, точно мячик.
Небо очистилось от вражеских истребителей, а все «юнкерсы», снижаясь, поодиночке уходят домой. Переправа спокойно работает. Тимонов разбил четвертую стаю «юнкерсов», пытавшуюся было прорваться к Днепру на небольшой высоте. На земле пылает множество костров. По ярко-красному огню с траурной окантовкой легко догадаться, что это горят сбитые самолеты: от бензина всегда идет черный дым. А где же «фокке-ры» и «яки»? Их в воздухе невидно.
Азарт боя проходит. Задача выполнена. Только какой ценой? Успокаиваю себя тем, что мы вынуждены были вести бой парами, а потом и одиночными самолетами. Фактически каждый действовал самостоятельно, вдали друг от друга — поэтому никого и не вижу. Теперь пора собираться и идти на аэродром.
Передаю, чтобы все шли на переправу. В небе по-прежнему никого. Но нет, один «як» мчится ко мне. Я тоже устремляюсь к нему. Настроение сразу поднялось. Мы встретились взволнованные боем, и никак не могли сблизиться, чтобы узнать друг друга по номерам машин. А что у нас есть радио, оба, очевидно, забыли. Наконец, я увидел номер, но зачем-то спрашиваю:
— Миша, ты?
— Я, Васильич, я! — бодро отвечает Сачков.
Но что такое? Сзади Миши «фоккер». Инстинкт спит, и я не успеваю бросить самолет на выручку товарища. Странная оторопь сковывает меня. Секунда промедления, замешательства.
«Скорей!» — командую себе. И только тут, словно проснувшись от спячки, я бросаюсь на противника. В этот миг передо мной, словно молния, сверкнул огонь, Я всеми клетками тела почувствовал, как по мне резанула меткая очередь вражеского истребителя. От дробных ударов самолет как бы охнул и судорожно затрясся. Ожгло глаза. Но руки, натренированные в боях, словно сами понимая опасность, резко крутят машину, предохраняя от новых атак противника.
Ни испуга, ни страха я сначала не испытывал. Досада охватила меня. Только какая-то секунда ликования — и на тебе!
Что с глазами? Ослеп? Сейчас это — смерть. Нельзя сдаваться! Пока действуют руки и ноги, нужно бороться. И я левой рукой, рукой, не управляющей самолетом, срываю очки и, бросив их за борт, протираю глаза.
О-о! Появился свет! Я вижу землю, солнце… Самолет послушен рулям. Только мотор болезненно хрипит. В небе никого. Однако оно все равно кажется враждебным.
Домой! А переправа?
«Земля» разрешила идти на аэродром. На пути я встретил группу «лавочкиных». Она на большой высоте летела в наш район прикрытия. Эх, если бы пораньше!
3
У машины не вышла правая нога шасси. Сажусь на одно колесо. Неприятно.
Самолет, коснувшись земли, устойчиво побежал. В конце пробега начал плавно крениться и, черкнув крылом по земле, мягко развернулся и встал на левой ноге.
Ко мне бегут люди, мчится санитарная машина, но я не спешу вылезать из кабины. Я с грустью гляжу на иссеченный истребитель. В голове вихрятся горькие, как сама война, мысли.
За три месяца боев меня подбивают уже третий раз. Не много ли? Первый раз пострадал от бомбардировщиков. На них я напал сверху, а нужно было снизу. Второй раз меня атаковал истребитель противника, когда я садился на свой аэродром. Отделался ранением. И вот теперь. Этого могло не случиться, если бы я постоянно был настороже. Воздушный бой ревнив, и летчику нельзя отвлекаться.
Мне пришлось воевать на Халхин-Голе в 1939 году, на финской войне в сороковом, в Отечественную — уже пошел второй год. Сделана не одна сотня боевых вылетов. Казалось, можно было научиться предугадывать беду. И все же враг сейчас подловил меня, как новичка. Почему? Да потому, что в самой природе человека больше мирного, добродушного, чем воинственного. Человек устает от постоянного ожидания опасности, смерти. Притупляется острота, настороженность. Впрочем, к чему оправдания? Промах есть промах. В бою ничто безнаказанно не проходит. Требовательность и еще раз требовательность. И меньше будет крови. Сейчас об этом нужно будет поговорить с товарищами.
Первым прыгнул мне на крыло Миша Сачков:
— Ну как, цел?
— Цел. А ты?
— Только самолет здорово пострадал. Тебя тоже «фоккер» крепко прихватил. Я только его заметил и хотел выбить, но тут откуда-то взялся второй — и как дал по мне! Аж мотор захлебнулся.
— Прозевали.
— Да-а, — сокрушался Сачков. — И надо же…
Можно только удивляться, что нас разом подбили. Оба видели друг у друга сзади истребители противника и могли бы взаимно защититься, а вот не сумели. Очевидно, и рефлексы при некоторых обстоятельствах имеют инерцию и способны опаздывать.
— А как с остальными? — спросил я.
— От Кустова уже пришла телеграмма: плюхнулся где-то на передовой, машина разбита, а сам — ни царапины. Остальные все возвратились.
— И невредимы?
— Да, только у Тимонова несколько пробоин от «юнкерсов». Но это ерунда: на час работы технику.
— Значит, бой провели неплохо.
— Безусловно, — подтвердил Сачков.
Миша смеется. Глядя на него, я тоже улыбаюсь. Мы понимаем, что значит наше веселье. Смех — лучшая разрядка.
Техники, окружив раненый самолет, осматривают пробоины. Мое внимание привлекли три отверстия от бронебойных снарядов в кабине. Сачков садится в машину, и мы с-ним исследуем, как же эти снаряды могли миновать меня? Они прорезали кабину прямо, где я сидел. Один из них просто должен был продырявить мне голову. Становится жутко. Я чувствую, как спазма сдавливает грудь, утяжеляя дыхание. Чувство страха только теперь, на земле, когда опасность миновала, охватило меня.
Сачков, видимо решив убедиться, что моя голова невредима, внимательно осмотрел ее и показал на правую бровь:
— Во где снаряд прошел! Даже подпалил.
Машинально ощупываю бровь. Пальцы чувствуют следы смерти. Еще бы несколько миллиметров, стоило бы чуть податься вперед — и все!
Мища уловил мое настроение:
— Мой самолет тоже порядочно продырявили.
От. сочувствия товарища на душе становится легче. И я, махнув рукой на пережитое, зашагал в эскадрилью.
Собрались летчики. Итог боя: девять вражеских самолетов уничтожены и три подбиты. Успех объясняем правильными тактическими приемами, особенно умелым использованием виражей. Никто ни словом не обмолвился о главном — боевой спайке. Дружба для нас стала такой же потребностью, как воздух. Поэтому среди нас нет слабых. Совместная борьба делает всех сильными.
В бою особенно отличился Тимонов. Командир полка крепко пожал ему руку.
— На средних высотах «як» — хозяин, здесь грех не бить фашистов, — словно оправдываясь, сказал он. — Если бы на него поставить высотный мотор, как на «лавочкиных», то он не уступал бы «фоккеру» и на шести-восьми километрах. И наш «як» был бы королем воздуха.
— Тогда он прогадал бы в скорости на малых и средних высотах, — заметил я. — А ведь почти все бои идут на этих высотах.
— Может быть, — согласился Тимонов. — Но почему тогда мы не взаимодействуем с «Лавочкиными»? Как было бы хорошо — они на самой верхотуре, а мы ниже. Тогда «мессерам» и «фоккерам» нигде бы не было жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105