Это распоряжение Москвы. А Москва лучше знает, где и кому какое место. И потом я, как и ты, не люблю просить, кланяться. Куда пошлют, туда и поеду. Приказали воевать — воевал… — и в упор спросил: — Скажи положа руку на сердце, как я дрался?
— Неплохо. Хорошо. Афоня подхватил:
— Так вот и напиши отзыв обо мне. В наше время бумажка — все. Не зря есть поговорка: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек».
— Зачем тебе эта бумажка? Василяка же напишет на тебя боевую характеристику. И печать приложит.
— Что верно, то верно. Но пойми, Василякина характеристика для меня — на всю жизнь. И она должна быть объективной. Но беда — он не видел, как я воевал: он у вас наземный командир. Мы же с тобой провели не один воздушный бой. И когда перед ним будет твой отзыв о том, чего я стою, то он уже не посмеет написать какую-нибудь отсебятину.
Афоня еще не попадал в серьезные переплеты, где потребовалось бы от него не только защитить себя, но и рисковать собой, выручая товарища. Но это не его вина. Так складывалась обстановка за его короткий боевой месяц. Поэтому я согласился на его просьбу. Только почему «характеристика на всю жизнь»?
— Ты разве не думаешь попасть на фронт? Ведь до Берлина еще далеко.
— Честно говоря — ют. Я не люблю быть последним. А теперь мне за вами уже не угнаться. Вы мне за целый месяц даже не позволили ни разу сводить в бой хоть бы небольшую грушу, — Афоня говорил доверительно и откровенно. — Посуди сам, — продолжал он, — ну я еще повоюю, собью может быть, с пяток самолетов. Только что мне это даст? Орден, ну два. Героя заработать все равно не успею. Скоро конец войны. А для того чтобы в моем личном деле было записано: участник Великой Отечественной войны, достаточно и месяца стажировки.
— Ты что, воевал только для личного дела? — прервал я разглагольствования Афони.
— Нет, не только. Но и для своего майорского звания. Капитаном я хожу уже второй год. Сейчас приеду к себе — и меня, как участника Великой Отечественной войны, досрочно аттестуют. Здесь же, на фронте, в вашем полку, как я ни стану ишачить, а майора мне раньше срока все равно не дадут. На вещи, на жизнь надо смотреть трезво. Если сам о себе не позаботишься, то кто же о тебе позаботится?
— У этой поговорки есть вторая половина, — напомнил я. — Почему не сказал?
— Не знаю, что ты имеешь в виду?
— Но если ты только о себе заботишься, то кому ты нужен?
Афоня загадочно улыбнулся.
— Давай при расставании не будем колоть друг друга. Я поеду через Москву. В управлении кадров у меня есть знакомые…
Визг тормозов прервал наш разговор. Из легковой машины высунулась голова шофера:
— Товарищ майор, по приказанию комдива я приехал за вами. Он ждет вас у КП.
Герасимов и Василяка, уединившись, стояли невдалеке от землянки КП и увлеченно о чем-то разговаривали.
Я представился комдиву. Он, поздравив меня с майорским званием и удачно проведенным боем, спросил:
— У тебя сейчас, кажется, с халхин-гольскими самолетами сбито лично пятьдесят и больше десятка в группе?
— Да. Но халхин-гольские сейчас как-то не считаются…
— Как это не считаются? — возмутился Герасимов. — Халхин-гольские сбитые самолеты — это одна из причин, почему Япония не выступила в этой войне против нас на стороне Германии… — Герасимов повернулся к Василяке: — Готовь наградной материал на третьего Героя. За пятьдесят лично сбитых самолетов должны дать третью Золотую Звезду. А за этот бой на Ворожейкина пошлите документы на орден Суворова и обязательно представьте к награде всех остальных летчиков.
— Есть, — ответил командир полка. — Но как быть — еще нет Указа о втором Герое?
— Пока готовите бумаги на третью Звезду — должен выйти Указ о второй, Одно другому не мешает.
Майорское звание, удачно проведенный большой воздушный бой, разговор о третьей Золотой Звезде Героя, представление к ордену Суворова… Как много хорошего после тревожного волнения внезапно, разом навалилось на меня. Уже темнело, однако перед глазами все было светло.
— Часто летчик быстрее заслужит награду, чем получит ее, — продолжает комдив. — А присвоение Героя иногда в штабах тянется полгода, а то и больше. А надо бы это оформлять вне всякой очереди. Дух солдата в бою… — Николай Семенович, вспомнив о чем-то неотложном, прервал свою мысль. — Да, черт побери, забыл было, — и обратила к Василяке: — От вас надо выделить рядового летчика на учебу в высшую офицерскую школу воздушного боя. Отъезд сегодня же. Обязательно с хорошим боевым опытом.
— Подумать надо.
— Я тебя знаю. Хорошего не пошлешь. На учебу, как правило, посылают того, «что мне не гоже, на тебе, боже». — Герасимов взглянул на меня: — Султанов — подходящий кандидат?
Я впервые слышу о такой школе — высшей. А разве может быть какая-нибудь школа выше, чем школа войны? Назиб Султанов грамотный летчик и летает хорошо. Ему только воевать. Надо порекомендовать такого, кто нуждается в личной летной тренировке и в теоретических знаниях. Я вопросительно смотрю на Василяку:
— Султанов — готовый командир звена…
— И я думаю провести это приказом по полку, — поддержал меня командир но комдив разгадал нашу нехитрую уловку:
— Приказ подписан?
— Нет еще.
— Пошлите Султанова, Я его хорошо знаю. Подучится — будет еще лучшим командиром звена.
Николай Семенович, Kак бы отгоняя от себя неурядицы быстротекущей жизни, встрепенулся и, махнув рукой, указал на легковую машину:
— Садитесь. Поедем уминать.
На другой день Совинффмбюро сообщило о нашем бое:
«Восточнее города Станислав группа летчиков-истребителей под командованием Героя Советского Союза гвардии майора Ворожейкина прикрывала боевые порядки наших войск. В это время появилась большая группа немецких бомбардировщиков и истребителей. Гвардии майор Ворожейкин во главе ударной группы атаковал бомбардировщиков, а лейтенант Лазарев завязал бой с истребителями противника. Наши летчики сбили шесть немецких самолетов».
Май — месяц цветов
1
Шла вторая неделя, как наш, полк располагался на аэродроме под Тарнополем.
Погода летная. В воздухе, восточнее Станислава, с утра и до вечера бои и бои. Летать приходилось много. Уставали. Сегодня, после утреннего тяжелого вылета, когда в эскадрилье осталось только два исправных самолета, командир полка разрешил мне и Хохлову день отдыха. Да, так и сказал — день отдыха. И эта фраза прозвучала какой-то инородной, непривычной.
Мы вышли из землянки КП. Солнце, тепло. Кругом тишина. Правда, летчики иногда боятся тишины, но сейчас непривычный «день отдыха» заставил нас поверить в искренность этого спокойствия, установившегося над нами, и воспринять его, как праздничную весеннюю музыку. Перед нами летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. Зеленеют леса, рощи, зацветают сады. Всюду слышатся голоса птиц.
До этой минуты цветы и пение обновляющейся природы мы как-то в этом году еще не замечали. Поступь весны давала о себе знать только боевым напряжением, поэтому запахи цветов, лирический настрой души у нас забивался пороховой гарью фронта. И вот внезапно мы с Хохловым освободились от оков войны, ее забот, остались наедине с весенним солнцем, с цветами.
Несколько минут стоим молча, наслаждаясь цветущим миром.
Тишину разорвал треск запускаемого мотора. Опережая его, уверенно заработал второй, третий… Гулом и пылью наполнился воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Неплохо. Хорошо. Афоня подхватил:
— Так вот и напиши отзыв обо мне. В наше время бумажка — все. Не зря есть поговорка: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек».
— Зачем тебе эта бумажка? Василяка же напишет на тебя боевую характеристику. И печать приложит.
— Что верно, то верно. Но пойми, Василякина характеристика для меня — на всю жизнь. И она должна быть объективной. Но беда — он не видел, как я воевал: он у вас наземный командир. Мы же с тобой провели не один воздушный бой. И когда перед ним будет твой отзыв о том, чего я стою, то он уже не посмеет написать какую-нибудь отсебятину.
Афоня еще не попадал в серьезные переплеты, где потребовалось бы от него не только защитить себя, но и рисковать собой, выручая товарища. Но это не его вина. Так складывалась обстановка за его короткий боевой месяц. Поэтому я согласился на его просьбу. Только почему «характеристика на всю жизнь»?
— Ты разве не думаешь попасть на фронт? Ведь до Берлина еще далеко.
— Честно говоря — ют. Я не люблю быть последним. А теперь мне за вами уже не угнаться. Вы мне за целый месяц даже не позволили ни разу сводить в бой хоть бы небольшую грушу, — Афоня говорил доверительно и откровенно. — Посуди сам, — продолжал он, — ну я еще повоюю, собью может быть, с пяток самолетов. Только что мне это даст? Орден, ну два. Героя заработать все равно не успею. Скоро конец войны. А для того чтобы в моем личном деле было записано: участник Великой Отечественной войны, достаточно и месяца стажировки.
— Ты что, воевал только для личного дела? — прервал я разглагольствования Афони.
— Нет, не только. Но и для своего майорского звания. Капитаном я хожу уже второй год. Сейчас приеду к себе — и меня, как участника Великой Отечественной войны, досрочно аттестуют. Здесь же, на фронте, в вашем полку, как я ни стану ишачить, а майора мне раньше срока все равно не дадут. На вещи, на жизнь надо смотреть трезво. Если сам о себе не позаботишься, то кто же о тебе позаботится?
— У этой поговорки есть вторая половина, — напомнил я. — Почему не сказал?
— Не знаю, что ты имеешь в виду?
— Но если ты только о себе заботишься, то кому ты нужен?
Афоня загадочно улыбнулся.
— Давай при расставании не будем колоть друг друга. Я поеду через Москву. В управлении кадров у меня есть знакомые…
Визг тормозов прервал наш разговор. Из легковой машины высунулась голова шофера:
— Товарищ майор, по приказанию комдива я приехал за вами. Он ждет вас у КП.
Герасимов и Василяка, уединившись, стояли невдалеке от землянки КП и увлеченно о чем-то разговаривали.
Я представился комдиву. Он, поздравив меня с майорским званием и удачно проведенным боем, спросил:
— У тебя сейчас, кажется, с халхин-гольскими самолетами сбито лично пятьдесят и больше десятка в группе?
— Да. Но халхин-гольские сейчас как-то не считаются…
— Как это не считаются? — возмутился Герасимов. — Халхин-гольские сбитые самолеты — это одна из причин, почему Япония не выступила в этой войне против нас на стороне Германии… — Герасимов повернулся к Василяке: — Готовь наградной материал на третьего Героя. За пятьдесят лично сбитых самолетов должны дать третью Золотую Звезду. А за этот бой на Ворожейкина пошлите документы на орден Суворова и обязательно представьте к награде всех остальных летчиков.
— Есть, — ответил командир полка. — Но как быть — еще нет Указа о втором Герое?
— Пока готовите бумаги на третью Звезду — должен выйти Указ о второй, Одно другому не мешает.
Майорское звание, удачно проведенный большой воздушный бой, разговор о третьей Золотой Звезде Героя, представление к ордену Суворова… Как много хорошего после тревожного волнения внезапно, разом навалилось на меня. Уже темнело, однако перед глазами все было светло.
— Часто летчик быстрее заслужит награду, чем получит ее, — продолжает комдив. — А присвоение Героя иногда в штабах тянется полгода, а то и больше. А надо бы это оформлять вне всякой очереди. Дух солдата в бою… — Николай Семенович, вспомнив о чем-то неотложном, прервал свою мысль. — Да, черт побери, забыл было, — и обратила к Василяке: — От вас надо выделить рядового летчика на учебу в высшую офицерскую школу воздушного боя. Отъезд сегодня же. Обязательно с хорошим боевым опытом.
— Подумать надо.
— Я тебя знаю. Хорошего не пошлешь. На учебу, как правило, посылают того, «что мне не гоже, на тебе, боже». — Герасимов взглянул на меня: — Султанов — подходящий кандидат?
Я впервые слышу о такой школе — высшей. А разве может быть какая-нибудь школа выше, чем школа войны? Назиб Султанов грамотный летчик и летает хорошо. Ему только воевать. Надо порекомендовать такого, кто нуждается в личной летной тренировке и в теоретических знаниях. Я вопросительно смотрю на Василяку:
— Султанов — готовый командир звена…
— И я думаю провести это приказом по полку, — поддержал меня командир но комдив разгадал нашу нехитрую уловку:
— Приказ подписан?
— Нет еще.
— Пошлите Султанова, Я его хорошо знаю. Подучится — будет еще лучшим командиром звена.
Николай Семенович, Kак бы отгоняя от себя неурядицы быстротекущей жизни, встрепенулся и, махнув рукой, указал на легковую машину:
— Садитесь. Поедем уминать.
На другой день Совинффмбюро сообщило о нашем бое:
«Восточнее города Станислав группа летчиков-истребителей под командованием Героя Советского Союза гвардии майора Ворожейкина прикрывала боевые порядки наших войск. В это время появилась большая группа немецких бомбардировщиков и истребителей. Гвардии майор Ворожейкин во главе ударной группы атаковал бомбардировщиков, а лейтенант Лазарев завязал бой с истребителями противника. Наши летчики сбили шесть немецких самолетов».
Май — месяц цветов
1
Шла вторая неделя, как наш, полк располагался на аэродроме под Тарнополем.
Погода летная. В воздухе, восточнее Станислава, с утра и до вечера бои и бои. Летать приходилось много. Уставали. Сегодня, после утреннего тяжелого вылета, когда в эскадрилье осталось только два исправных самолета, командир полка разрешил мне и Хохлову день отдыха. Да, так и сказал — день отдыха. И эта фраза прозвучала какой-то инородной, непривычной.
Мы вышли из землянки КП. Солнце, тепло. Кругом тишина. Правда, летчики иногда боятся тишины, но сейчас непривычный «день отдыха» заставил нас поверить в искренность этого спокойствия, установившегося над нами, и воспринять его, как праздничную весеннюю музыку. Перед нами летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. Зеленеют леса, рощи, зацветают сады. Всюду слышатся голоса птиц.
До этой минуты цветы и пение обновляющейся природы мы как-то в этом году еще не замечали. Поступь весны давала о себе знать только боевым напряжением, поэтому запахи цветов, лирический настрой души у нас забивался пороховой гарью фронта. И вот внезапно мы с Хохловым освободились от оков войны, ее забот, остались наедине с весенним солнцем, с цветами.
Несколько минут стоим молча, наслаждаясь цветущим миром.
Тишину разорвал треск запускаемого мотора. Опережая его, уверенно заработал второй, третий… Гулом и пылью наполнился воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105