— А зачем тогда вся Земля показана пустыней? — слышится вопрос. — Если люди не прекратят между собой раздоры и войны, Земля станет пустыней.
— А по-моему, в картине отображена очень глубокая идея, — говорит Лазарев. — На Земле главное — Человек. Все остальное — золото, пограничные столбы… — пустяк. Смотрите, как под золотом бедняга исходит потом. А если бы он по Земле шел без этого мешка…
Вдруг весь гарнизон встряхнул мощный взрыв, за ним раздался второй, третий… Взрывы, один перекрывая другой, слились в сплошной оглушительный гул, вой и треск. Земля, небо, дома — все судорожно забилось, затряслось, засверкали зарницы, огонь, точно где-то совсем рядом началось извержение вулкана.
Первое, что мне пришло в голову: диверсанты взорвали склад авиабомб. Противник, отступая, оставляет специальные группы для шпионажа и диверсий. Недавно в городе Бердичеве ими было убито 15 человек военных и сожжен склад горючего. Кто-то в окно увидел промелькнувший силуэт самолета и крикнул:
— Бомбят!
Все выскочили на улицу. Погода за несколько минут, словно по заказу врага изменилась. Похолодало.
На западе багрянцем озарилось небо. Видимость улучшилась. Правда, не настолько, чтобы могли свободно, взлететь наши дежурные истребители, но хорошо подготовленные экипажи бомбардировщиков могли действовать с бреющего полета. И противник ловко этим воспользовался.
Зловещая тень вражеского бомбардировщика Хейнкеля-111 маячила над аэродромом. Он уже сбросил свой груз и теперь, уходя к кровавому закату, поливал из пушек и пулеметов аэродром. Вдогонку ему робко, словно только для обозначения, что здесь еще не забыли про войну, тянулись две-три огненные нити трассирующих пуль. А ведь у нас имеется более трех десятков зенитных пулеметов и пушек. Этого вполне достаточно, чтобы «хейнкеля» — эту неуклюжую громадину — снять, как только он показался у аэродрома.
Бомбардировщик с длинными крыльями и пузатой тушей казался каким-то страшным, дышащим огнем драконом. На наших глазах он плавно, неторопливо поднял свой толстый нос и скрылся в редеющих облаках.
Над аэродромом выросли столбы из земли и копоти. Расползаясь, они принимали грибовидную форму. Из одного ангара, словно под напором, треща и развеваясь, вылетали с клубами черного дыма красные лоскутья. Вскоре внутренний взрыв развалил ангар, и он запылал костром. Там, где стояли наши самолеты, развевалось несколько ярких факелов.
Нечего сказать, враг «поздравил» нас с наступающим праздником. Из-за беспечности расчетов зенитных пушек и пулеметов мы потеряли три самолета и пять автомашин с бензином, четырнадцать истребителей и штурмовиков повреждено. Есть убитые и раненые.
В начавшейся суматохе командиру полка было не до утверждения плана полетов.

3
На другой день погода была хорошей. Воронки от бомб — следы «хейнкеля» — часам к десяти заделали и начали летать. Правда, на фронт ходили мало, зато молодые летчики, точно оперившиеся птенцы, непрерывно резвились над аэродромом, укрепляя свои отросшие крылья.
Сейчас очередь летать Максиму Лихолату. Парню двадцать два года. Невысокий, застенчивый, мечтательный и чуточку, как это иногда бывает с мечтательными людьми, замкнут. К нам прибыл уже давно, в начале боев за Днепр. Родом из-под Киева, комсомолец, он в душе давно рвался в бой за родной город. При первом проверочном полете поволновался и сплоховал, допустив много ошибок, а время было горячее. Оно не позволило поверяющему понять психологию летчика и правильно оценить его ошибки. Он заключил: Лихолат по сравнению с другими подготовлен слабо. Нуждается в дополнительной тренировке. Но командирам было не до отстающих, и летчик был вынужден тоскливо и с завистью только смотреть на уходящих в бой товарищей.
Полк перелетел в Киев, а Максим так и не получил боевого крещения. Потом начались осенние дожди, капризная зима. Его опасались посылать в полет в неустойчивую погоду. Все это угнетало человека, он потерял уверенность в своих: силах и пал духом. От комсорга полка Нади Парыгиной не ускользнула его подавленность. Она н] долгу службы частенько беседовала с ним, и парень поднял голову. v Надя — девушка крупная, с пышными русыми волосами. В больших светлых глазах дружелюбно соседствовали и грустинка и: озорной огонек. Общительная и веселая. Ее любили з полку, но она никому не отдавала предпочтения.
Очевидно, в дружбе Максима с Надей все решило поведение девушки. Она проявила к нему чуткость, как к товарищу, нуждающемуся в поддержке, сумела заглянуть в душу, и он потянулся к ней.
Надя не могла быть холодной к людям и, опасаясь какой-нибудь резкостью или неосторожным словом обидеть Максима, стала с нему еще более внимательной. Максим это понял по-своему. Оживился, настойчиво стал добиваться, чтобы ему разрешали больше летать. Но нашлись и такие, что начали подсмеиваться: брось, мол, петушиться, она тебе не пара. Летай лучше, а ее забудь. Это встревожило Максима, Встревожило и командира полка.
Почему летчики, четкие люди, бывало, так непочтительно относились к самым сокровенным чувствам товарища? Не потому ни, что у нас даже слово любовь являлось запретным еще в детстве, со школы, а потом и на производстве? Почему мы, как правило, официально говорим только о последствиях неудачной любви, а о настоящей, красивой и большой — молчим? Дружбе и любви как пониманию прекрасного тоже нужно учиться.
Командир полка Василяка хорошо понимал, что значит для молодого летчика любимая девушка, и на взаимоотношения Максима с Надей взглянул по-своему. Он сказал мне:
— Лихолат еще не освоил самолет. А такого летчика, когда у него неспокойно на душе, опасно выпускать в воздух: может натворить глупостей. Пока не поздно, напиши рапорт о переводе его в другой полк, а я поставлю вопрос перед командиром дивизии.
У меня была свежа в памяти катастрофа Игоря Кустова. Его гибель отчасти была связана с тем, что его насильно оторвали от Люси. Это было сделано по предложению Василяки. Я согласился. И теперь каялся, поэтому решительно отказался от рапорта. Василяка сам обратился к командиру дивизии. Но Герасимов не стал спешить с решением. Он прибыл к нам, внимательно выслушал меня, Василяку и перед командиром полка поставил вопрос:
— Допустим, я переводу его в 32-й полк, к Петрунину. Ты уверен, что над причиной перевода там не посмеются? Злые языки везде есть. Ты уверен, что перевод не обидит летчика, не подорвет его уверенности в себе и не повредит делу?
Василяка задумался, а комдив, как бы между прочим, сказал мне:
— А ведь вы оба виноваты, что до сих пор Лихолат не введен в строй и не воюет. И если сейчас его перевести, то получится, что я ваши обязанности переложу на плечи других. А так коммунисты не поступают.
Да, в чем-то была наша вина, что Лихолат так долго ходит в учениках. Да не только он. В полку ученики не переводятся. Они мешают боевой работе, и мы все делаем, чтобы ученики скорее становились бойцами. Комдив, как и мы, хорошо понимал это и никогда зря не делал замечаний.
И вообще он не любил поучать. Поучение — не его стиль работы. Он умел учить. Сейчас же он сам нуждался в нашем совете, поэтому не торопил Василяку с ответом. Он был убежден: раз мы обратились к нему за помощью, значит, нуждаемся в ней, и терпеливо ждал ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105