.. Средневековая Франция. Царствование коронованного па­лача Людовика XI. Трагическая эпоха необузданных нравов, суеверия и невежества, сословных и религиозных предрас­судков, жестоких противоречий между королевской властью с ее оплотом - католической церковью - и угнетаемым наро­дом. Какие это мрачные и вместе с тем волнующие страницы истории!
Виктор Гюго дал в романе живописную картину жизни средневекового Парижа. Но история, к которой обратился писатель, дышит сегодняшним днем. Все те же темные силы властвуют над народом.
О Викторе Гюго идут яростные споры. Богачи называют его исчадьем революции и шлют проклятья «закоренелому бунтовщику». А те, кто ищет в искусстве правды о горькой участи угнетенных и отверженных, всем сердцем сочувствуют юной героине «Собора Парижской богоматери».
Александр Даргомыжский явственно слышит голос Эсме­ральды. Слышит песню резвой плясуньи на городской площа­ди. Ему страстно захотелось рассказать в опере горестную историю бедной девушки, пробудить сочувствие к бесправ­ным людям.
Пусть это будет большая романтическая опера! Опера, где сюжет остро драматичен, характеры необыкновенны и контрастны, положения исключительны, конфликты неприми­римы; где клокочут неистовые страсти, а действие развивает­ся напряженно и стремительно. Вот что ныне способно удов­летворить вкус современной публики. Недаром театры пере­полнены всякий раз, когда на афишах объявлены спектакли французской Большой оперы. Сам Даргомыжский вместе со зрителями рукоплещет представлениям оберовской «Фенеллы», оперы, где участь героев тесно связана с освободитель­ной борьбой и восстанием народа. Он разделяет восторги публики и на спектаклях эффектного «Роберта-Дьявола» Джакомо Мейербера, который единодушно признан главой этого нового направления в оперном искусстве.
Итак, Александр Даргомыжский будет писать большую романтическую оперу «Эсмеральда». Но тут сочинитель заду­мывается. Надо прежде всего представить свой замысел на суд Михаила Ивановича Глинки.
Глинка слушал друга с большим вниманием.
- Стало быть, - сказал он, - снова обращаешься к своему любимцу Гюго? Очень хорошо помню твой романс на его стихи. А теперь берешься за его же прозу. Полагать надо, что решение созрело?
- Я, Михаил Иванович, так сужу: далека, конечно, от нашей жизни легенда об Эсмеральде, созданная поэтом Франции. Однако силы, погубившие Эсмеральду, доныне пра­вят жизнью. Стало быть, и легенда, если раскрыть ее в му­зыке сильно и правдиво, будет поучением для наших сооте­чественников и, верю в это, вызовет у них желание противо­стоять злу!
- Значит, воевать собрался? - добродушно откликнулся Глинка. - Ну, коли так, то познакомь меня немедля со своей плясуньей.
- Да у меня почти ничего отделанного нет, - признался Александр Сергеевич. Однако присел к роялю. Разговор за­тянулся.
И опять зачастил к Глинке будущий автор «Эсмеральды».
Однажды Даргомыжский застал у Глинки незнакомца. То был известный писатель, ученый и музыкант, князь Вла­димир Федорович Одоевский, знаток народных русских пе­сен и горячий почитатель Михаила Глинки.
- Добро пожаловать! - встретил Даргомыжского Миха­ил Иванович. - Кстати, - обратился он к Одоевскому,- сей­час мы все отправимся в Париж, к цыганам!
И Глинка рассказал об опере, которую Даргомыжский пишет по роману Виктора Гюго.
- По Гюго? - удивился Владимир Федорович. - Но не уведет ли далеко в сторону Александра Сергеевича этот приверженный к романтизму француз? И таковы ли вообще насущные задачи, которые надлежит решать теперь русским композиторам, имеющим опыт автора «Ивана Сусанина»?
- Каждый вправе решать эти задачи по собственному разумению, - возразил Глинка. - Предоставим же нашему другу и в оперном деле идти своей дорогой. Впрочем, будем судить автора по исполнению его замыслов.
Даргомыжский уже мог представить слушателям немало написанных им страниц «Эсмеральды».
- Ну, каково? - спросил Глинка у Одоевского, когда Даргомыжский кончил.
- Удивительное дело, - начал после некоторого раз­думья Одоевский. - Взяли вы, Александр Сергеевич, для своей оперы сюжет из фран­цузской жизни, и как будто бы по всем правилам большой французской оперы ваша «Эсмеральда» пишется. Но при всем том во многих ее местах
слышится русский дух, рус­ское настроение, как слышит­ся оно и в романсах ваших на стихи поэтов Франции. Или я ошибаюсь?
- Ничуть, - вмешался в разговор Глинка. - Только во­все не считаю это пороком. Во всяком произведении на сюжеты из любых времен и из жизни любых народов не пристало автору терять свою национальность. А разве и в музыке не должно быть так?
Глинка по привычке заложил руку за жилет и подошел к Одоевскому.
- О чем бы ни писал русский музыкант, - продолжал Михаил Иванович, - он, если мыслит самобытно, всегда остается самим собой, ибо всегда все воспринимает гла­­зами и слухом русского художника. Конечно, это наклады­вает отпечаток на его сочинения и тогда, когда далеки они по содержанию от русской жизни.
Что ж, автор «Эсмеральды» не станет спорить. Он сам чувствует, что в музыкальной речи его героев нет-нет да и прорвется русский тон, русское настроение. То скажется оно в задушевной теплоте, в сердечной открытости мелодий, на­поминающих популярные отечественные романсы; то вдруг всплывут ненароком знакомые голоса песен, которые повстре­чались молодому музыканту, когда долгими часами он бро­дил по петербургским улицам.
И, конечно, не раз на протяжении оперы вспомнил Алек­сандр Сергеевич Михаила Глинку. От внимательного слуша­теля не ускользнет ни сходство некоторых реплик героев «Эсмеральды» с музыкой глинкинских романсов, ни пере­клички даже с «Иваном Сусаниным». А может быть, и о черноморовом царстве из новой оперы Глинки «Руслан и Людмила» думал Александр Даргомыжский, когда сочинял для первого акта «Эсмеральды» комическое шествие шутов и фантастические танцы бродяг...
Даргомыжский едва успевает переводить на бумагу тес­нящиеся в голове музыкальные мысли.
А события в опере достигли кульминации. Страсти нака­лились. Уже пронзен предательским кинжалом Клода Фролло избранник сердца Эсмеральды и мужественный ее защит­ник воин Феб. Ложно обвиненная в убийстве, Эсмеральда за­ключена в темницу. Что ждет несчастную?
На это глухо намекает, предвещая роковой исход, печаль­ная мелодия, возникшая на короткий миг в унисонах виолон­челей и контрабасов. Слушатель поймет зловещий смысл этой мелодии, когда, развернувшись в траурный марш, она будет сопровождать в финальной сцене шествие на казнь осужден­ной Эсмеральды.
Сердце Александра Даргомыжского переполняет острая жалость. Он от души полюбил это резвое дитя, приносившее людям веселье и радость. Сочинитель не поскупится сделать все, чтобы милый образ стал в его опере еще более привле­кательным.
Он наделяет Эсмеральду изящной, светлой темой, разно­образно варьируемой в оркестре. Тема эта возникает всякий раз при появлении на сцене Эсмеральды - от первого ее вы­хода до последних смертных минут. Легкие трели и летучие пассажи скрипок почти зримо передают воздушную походку танцовщицы, ее хрупкую, пленительную грацию.
Но не только в танцах проявляет себя эта девушка. Эс­меральда добра и великодушна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35