теперь, мол, с Севера идет к нам свет!..
Между тем премьера приближалась. На 17 декабря 1865 года назначено первое представление возобновленной «Ру­салки» в исполнении выдающихся певцов столичной оперной труппы. Но даже это счастливое обстоятельство не внушало автору надежды на успех.
И как же ошибся на этот раз Александр Даргомыжский! Огромный, небывалый триумф первого же спектакля был та­ков, что композитор боялся сам себе поверить: полно, может ли это быть? Александр Сергеевич всегда с опаской относил­ся к чрезмерным восторгам публики и к неистовым овациям, особенно когда эти овации были обращены к его собствен­ным произведениям.
- Мне, - с юмором признавался он друзьям, - почему-то приходит в таких случаях на ум: положим, произведение мое неудачно, но не в такой же степени, чтобы вся публика могла прийти в восторг!..
Однако успех «Русалки» от раза к разу все возрастал. Билеты на спектакли брались с бою. В дни представлений театр бывал переполнен. Оперу слушали, затаив дыхание. Женщины и даже мужчины, взволнованные, утирали слезы. Овациям и вызовам артистов и в особенности автора, каза­лось, не будет конца. Газеты и те заговорили совсем дру­гим тоном. Словом, впечатление было такое, будто все хули­тели искусства Даргомыжского вдруг прозрели или же сама «Русалка» околдовала публику.
Александру Даргомыжскому оставалось лишь развести руками.
- Не иначе можно объяснить этакое чудо, - с комичес­кой серьезностью говорил он, - как чарами благодетельной феи, покровительству которой я несомненно обязан и своими успехами в Европе.
- Какая там фея! - горячился Владимир Васильевич Стасов. - Все объясняется просто: нынешние времена не те, что были десять лет назад. В театр пришел новый зритель - разночинец. Его на блестящие погремушки не купишь. Ему подавай такое, чтобы звучало в лад с запросами нового об­щества, требующего от искусства глубоких идей, истинной народности.
Владимир Стасов был во многом прав. В России толь­ко что прошли реформы. Состоялась долгожданная от­мена крепостного права. Правда, правительство и помещики провели эту реформу так, что «раскрепощенному» крестья­нину достались лишь жалкие крохи земли. И вышло, что трудовой народ, как и раньше, был обречен на нищету, а по­мещик по-прежнему благоденствовал.
Но в обществе все громче раздавались голоса новых лю­дей передовой России - разночинцев. Новая публика стала заполнять и концертные залы и театры. Народная музы­кальная драма Даргомыжского как нельзя более пришлась по душе этому зрителю. Та же публика, составившая боль­шинство в театральных залах, с надеждой ожидала от автора «Русалки» новых оперных произведений.
Легко сказать - опера! С самого приезда из-за границы Александр Сергеевич чувствует: сдало здоровье. Боли в сердце иной раз до того невыносимы, будто чья-то железная рука стиснула его и не отпускает. Недаром твердил своим ученикам Даргомыжский:
- Работайте усерднее, покуда молоды и здоровы, и не ждите часа, когда старость и болезни нагрянут незваными гостями.
Но разве не так всегда работал сам композитор? А вот теперь не бывает двух недель сряду, чтобы недуг не оторвал его от трудов. И ведь что до слез досадно: задумаешь в мгновение, создаешь чуть ли не в одно утро, а отделка тре­бует долгих дней. Много ли их осталось у Александра Дар­гомыжского?
А молодые его почитатели не унимаются:
- После беспримерного успеха вашей «Русалки», Алек­сандр Сергеевич, надо полагать, путь на оперную сцену для вас открыт?
«Так ли?» - с сомнением думает Даргомыжский. Нет, сам он трезвее судит. Пусть «Русалка» по достоинству оценена передовыми соотечественниками. Но такую крепость, как те­атральная дирекция, не скоро возьмешь. Ее вкусы в общем остались прежними. Вот если бы сочинитель изменил своим принципам, да заискивал перед высшими театральными кру­гами, да льстился бы на благонамеренные сюжеты, тогда другое дело. Но на это он не .пойдет. Однако и с оперной музой Даргомыжский тоже не в силах расстаться. Вот бы удивились его друзья, если бы узнали, чем он сейчас занят!
Мысли Александра Сергеевича невольно устремились к любимой ученице и другу Любови Ивановне Беленицыной. Ей первой привык он открывать все свои творческие замыс­лы. Но чуть ли не на край света, в Дагестан увез после свадьбы Любовь Ивановну молодой супруг Николай Кармалин, вполне достойный человек и к тому же способнейший музыкант-любитель. Ничего не поделаешь, приходится пове­рять сокровенные мысли, пользуясь посредничеством равно­душной почты.
«Пробую дело небывалое: пишу музыку на сцены «Ка­менного гостя» - так, как они есть, не изменяя ни одного сло­ва». Написал эти строки письма и глубоко задумался. Что же это получится за опера? Стало быть, в ней не будет ни сольных арий (две песни юной испанки Лауры, которые по ходу действия она поет в кругу гостей под аккомпанемент гитары, не в счет), ни ансамблей, ни хоров, ни балета. Воз­можно ли, чтобы вся опера состояла целиком из одних ре­читативов? Кто этакое сочинение станет слушать?
Что ж, композитор заранее предвидит подобные сужде­ния. Но от своего намерения все равно не отступится. Даже если никогда не услышит оперу «Каменный гость» на сцене.
Идет время. Хуже и хуже становится Александру Серге­евичу. Все трудней, казалось бы, приневоливать себя к усид­чивым занятиям. Но не покидают его мысли о «Каменном госте». Чем больше вчитывается Александр Даргомыжский в пушкинскую трагедию, тем глубже проникается ее красо­тами. Какая полная гармония между мыслью поэта и фор­мой, в которую он ее облек; что за стих - прозрачный, гибкий и благозвучный, как музыка. Даргомыжскому не приве­лось слышать Пушкина, читающего свои стихи, но он ясно представляет, как прочитал бы свое творение поэт. Неужели же правда звуков, в которые он переплавит пушкинское сло­во, не дойдет до слушателей?..
Пришла зима 1868 года. Лютый январский мороз разри­совал окна в квартире Даргомыжского. По слабости здо­ровья Александр Сергеевич почти не выезжает со двора. Лишь выйдет на часок-другой подышать морозным воздухом подле самого дома - и опять вернется к себе за любимую конторку.
- Александр Сергеевич, голубчик, поберегите себя хоть немного. Ведь на вас лица нет!
Сестры Саша и Наденька Пургольд, вместе с дядюшкой Владимиром Федоровичем заботливо опекающие больного, смотрят на него с нескрываемой тревогой.
- Полноте, - отмахивается Даргомыжский. - Ничего со мною не случится. По крайней мере до того дня, покуда не закончу «Каменного гостя». И не могу я ни минуты медлить, ибо должен выполнить полученный приказ.
- Чей приказ? - переспрашивает, не поняв, Александра Николаевна.
- Пушкина, дорогая Сашенька!
Сестры в недоумении переглядываются. А Даргомыжский с веселым прищуром продолжает:
- Давно приснился мне, милые девушки, вещий сон. Идет будто бы ко мне навстречу сам Александр Сергеевич Пушкин и приказывает немедля писать оперу по его траге­дии «Каменный гость». Так смею ли я ослушаться его веле­ния?
Ласково простившись с друзьями, Александр Сергеевич снова погружается в работу.
Насчет вещего сна, возможно, и схитрил композитор, но медлить ему с оперой действительно никак нельзя. Нешуточ­ное дело он затеял: полностью перевести на музыку трагедию Пушкина, да так, чтобы в музыкальных речитативах каждый из ее героев мог проявить свой особый, лишь ему присущий характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35