упрямый, желчный нрав и столько неподдельного чув­ства!
Последнее обстоятельство поселило в Сашином сердце робкие надежды. Дело в том, что сам Александр Даргомыж­ский тоже сочиняет музыку. И не просто импровизирует за роялем, а пытается даже записывать в нотной тетради. Прав­да, сочиняет он совсем недавно и покамест тайком ото всех, в особенности от брата Эраста, чьих язвительных насмешек боится пуще всего на свете.
Конечно, ничего не подозревал о Сашиной тайне и Адри­ан Трофимович. До сегодняшнего дня мальчик и не помышлял открыться строгому учителю. Но теперь, пожалуй, рас­храбрится. Тем более, в заветной тетради Александра Дар­гомыжского накопилось несколько новых пьес и ему давно хотелось их показать кому-нибудь. Кто знает, может, обра­дуется Адриан Трофимович усердию юного сочинителя. Мо­жет, наградит его даже похвалой.
С вечера Саша, придирчиво отобрав лучшие, по его мне­нию, пьесы, старательно переписывает их набело, чтобы ут­ром показать учителю. И тогда... Сашино сердце сладко за­мирает от предвкушения будущего торжества.
- Это еще что?! - гневно вскричал Данилевский, когда ученик протянул ему после окончания урока нотную тетрадь.
Адриан Трофимович не дал себе труда даже бегло озна­комиться с музыкальными произведениями Александра Дар­гомыжского. Едва взглянув в ноты, учитель грозно сдвинул брови и - р-раз! - лишь мелкие клочки бумаги разлетелись по полу.
Но рассерженному маэстро все еще показалось малым наказание. Этакий желторотый птенец! Кажется, еще и де­сяти лет не минуло ему, а туда же - вздумал в сочинители податься. А что в том хорошего? Он, Адриан Трофимович, по собственному горькому опыту знает: ничего доброго не сулит карьера композитора - одни слезы, да уколы самолюбия, да нужду вдобавок. Покуда окончательно не одолела ученика пагубная страсть, надо с корнем ее вырывать, как сорную траву.
В крайнем раздражении Адриан Трофимович схватил классный журнал и, обмакнув гусиное перо в чернила, вместо обычной похвальной отметки по поведению вывел крупными буквами: «Весьма скверно!»
После ухода учителя Саша старательно собирал порван­ные листы. Собирал и думал: придется завести для музы­кальных сочинений новую тетрадь. А как же иначе?
ДОМАШНИЙ ТЕАТР
Вот идет Петруша, добрый трубочист,
Хоть лицом и черен, но душою чист...
- Но душою чист... - нараспев повторяет Саша Дарго­мыжский и что-то быстро записывает на нотных линейках.
Конечно, он бы и сам не прочь сыграть роль Петруши-трубочиста в домашнем спектакле. Кого не соблазнит счаст­ливая возможность предстать на сцене перед публикой с лицом, густо вымазанным сажей? Но по праву старшинства эта роль поручена брату Эрасту. Тому всегда везет.
Но как не позавидовать трубочисту Петруше, который усердно трудится, помогая бедным родителям? Впрочем, ге­роический подвиг совершает в пьесе и другой мальчик. Для спасения родителей от нищеты он жертвует даже любимыми канарейками, о чем трижды объявляет зрителям в прозе и в куплетах. Вот эту роль и будет исполнять Саша Даргомыж­ский.
- Ну как, дружок, подвигается работа? - Марья Бори­совна заглядывает через плечо сына в разложенные на столе листы.
Она, как и обычно, заинтересованная участница всех до­машних увеселений. В данном же случае у Марьи Борисов­ны есть причина проявлять особый интерес. Ибо назидатель­ная пьеса о Петруше-трубочисте принадлежит собственно­му ее перу.
Марья Даргомыжская с детских лет увлекалась поэзией и еще в девичестве печатала свои стихи в журналах. Ко­нечно, не ахти какие стихи, но с тех пор ничто уже не могло помешать ее служению музам - ни замужество, ни семейные заботы.
А пока на домашней сцене Даргомыжских идут усилен­ные репетиции. На 25 сентября 1822 года, в день именин Сер­гея Николаевича, назначено представление: детская опера-водевиль «Трубочист, или Доброе дело не остается без на­грады». Опера эта, как сказано в искусно разрисованной про­грамме, будет разыграна детьми сочинительницы.
Марья Борисовна с удовольствием наблюдает за тем, как вдохновенно трудятся юные артисты, в особенности Сашень­ка. Все, что связано с театром, имеет в его глазах неодоли­мую силу. Саша до сих пор не может забыть впечатления, которое произвело на него первое посещение столичного те­атра. И теперь после музыки, пожалуй, превыше всего на свете он любит именно театр. Притом не только как зритель. Он желает делать в театре решительно все: быть актером и постановщиком, декоратором и музыкантом и даже театраль­ным сочинителем.
Наконец, настал торжественный день спектакля. Актеры играли свои роли и пели как нельзя лучше. Саша появился на сцене с клеткой, в которой сидели канарейки, будто жи­вые. Потом участники представления пропели заключитель­ные куплеты. А гости, дружно аплодируя, кричали:
- Браво автору!
И Марья Борисовна с улыбкой отвечала на овацию.
Но как-то скоро все забыли чувствительную историю о Петруше-трубочисте. Увы, такова была судьба всех поэтиче­ских опытов Марьи Борисовны, печатавшихся когда-то на страницах благонамеренных журналов.
А Александр Даргомыжский завел свой собственный те­атр. В объявленный час сделанные им из разноцветного во­ска куклы покидали свои коробки - и представление начина­лось.
Всего удивительнее было то, что за актеров говорил один человек. Он же сочинял все пьесы. Он же подбирал для них музыку.
Может быть, тут звучали музыкальные пьесы из заветной тетради? Может быть!.. Только это уж, конечно, оставалось тайной для Адриана Трофимовича, который никогда не при­сутствовал на спектаклях кукольного театра.
Но Адриан Трофимович учуял что-то недоброе. Недаром стал замечать музыкальный наставник, что ученик не прояв­ляет прежнего усердия к овладению техникой фортепианной игры и - совсем неслыханная дерзость! - осмеливается пускаться в спор о пользе виртуозных этюдов и упраж­нений.
- Но ведь сами же вы, Адриан Трофимович, говорили, что техника - ничто, если она не служит вдохновению.
- Ну говорил, - недовольно подтверждает учитель. - Однако хотел бы посмотреть, поможет ли одно вдохновение фортепианисту, легкомысленно пренебрегающему техникой?
- А сочинителю?
Адриан Трофимович круто повернулся к строптивому уче­нику и, сверля его глазами, сердито отрезал:
- А сочинителю, который ничего не смыслит в азах му­зыкальной науки, и подавно!
Что же, отказаться от сочинительства? Нет. На это Алек­сандр Даргомыжский не согласен. Тем более теперь, когда ему так хочется сочинять.
Что ни день, то новые и новые мелодии теснятся в голове, подстегивая и без того разыгравшуюся фантазию. Листы Сашиного альбома испещрены нотными знаками. Крупным детским почерком выведены заглавия пьес: Марш, Контр­данс, Вальс, Казачок...
А все-таки хотел того или не хотел Адриан Трофимович, не обошлось без его участия. Доказательством тому - хотя бы тот же малороссийский казачок, (который, может быть, и не скоро сочинил бы ученик, если бы не пробудил у него учи­тель живого интереса к народным песням и пляскам Укра­ины.
Но далеко еще не заполнена нотная тетрадь. И по вече­рам Саша, уединившись в гостиной, долгими часами импро­визирует за роялем.
В комнате сгустились сумерки. Лишь слабый свет луны едва пробивается сквозь обледенелые окна, да пламя свечи мерцающей тенью ложится на клавиатуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35