Теперь эта действительность вторглась в собственную семью Даргомыжских. Бед­няжка Эрминия! Она еще на­ходит силы, чтобы успокаи­вать брата: нельзя, мол, ему из-за нее так волноваться. Ма­ло ли волнений ждет его впе­реди в связи с постановкой оперы?
А «Русалку» действительно собираются в самом недале­ком будущем ставить на пе­тербургской сцене.
- Ну, как идут репетиции, любезный Александр Сергее­вич?- спрашивает Глинка, вернувшийся на родину из оче­редной поездки за границу. - Доволен ли актерами?
- Актеров хулить не буду. Они стараются на совесть,- отвечает Даргомыжский. - А вот дирекция театров верна се­бе: теснит меня, где только может. На новые декорации и костюмы не желает тратиться - и так, мол, сойдет. Но самое грустное: вырезали из партитуры важнейшую сцену объяс­нения Наташи с Князем - и получилась в дальнейшем дей­ствии полная бессмыслица!
Глинка с сочувствием слушает. Ему ли не понять огорче­ний друга, если все это он уже испытал сам.
- А когда покажешь мне свою «Русалку»? Разумеется, без урезок важнейших сцен.
- Самому, Михаил Иванович, не терпится представить оперу на твой суд. Вот только хорошенько отрепетирую пар­тию Наташи с одною из моих учениц.
- С которою? - лукаво осведомился Глинка. - Уж не с Любовью ли Ивановной Беленицыной?
- Ты ее знаешь? - удивился Даргомыжский.
- Любовь Ивановна свела со мною знакомство через об­щих друзей и даже взяла у меня несколько уроков. Кончи­лась твоя монополия, Александр Сергеевич, - поддразнил Глинка. - Отныне мы с тобою вместе будем воспитывать этот прекрасный талант. Мне кажется, Любовь Ивановна способна своим пением даже из камня исторгнуть слезы.
Вскоре, выбрав свободный вечер, Глинка целиком его по­святил слушанию «Русалки» в пополнении автора и Любови Ивановны Беленицыной.
Внимательно слушал Ми­хаил Иванович, заставляя по нескольку раз повторять особо понравившиеся ему отрыв­ки. Потом долго молчал, пере­бирая в памяти услышанное. Кто другой, а он, Глинка, хо­рошо знает, на что способен его младший друг. Но и Глин­ка не ожидал, чтобы так вы­соко поднялся в «Русалке» Даргомыжский. Как зорко су­мел он заглянуть в сокровен­ные глубины человеческой ду­ши. Как верно передал в правдивой декламации все оттенки чувств своих героев - и ласку, и нежность, и пылкую страсть, и взрывы отчаяния, и смятение разума. И все это, вопреки установившимся опер­ным канонам, выражено не только в ариях, но более всего в речитативах, небывалых по красоте и силе вдохновения, по гармоничному слиянию музыки со словом.
- У тебя много правды, - сказал, прервав наконец мол­чание, Михаил Иванович. - Ею сильна твоя «Русалка». От души желаю, чтобы правда эта дошла до публики. Уж очень падка публика наша на всякие эффекты. А «Русалкой» на такую публику эффекта не произведешь. Впрочем, поживем - увидим!
До премьеры оставались считанные дни. Повсюду были расклеены афиши, возвещавшие, что в театре-цирке в пят­ницу 4 мая 1856 года русскими придворными актерами в пер­вый раз будет представлена опера А. С. Даргомыжского «Ру­салка». В вечер, указанный на афишах, ровно в семь часов, в переполненном зале театра-цирка погасли огни. За дири­жерским пультом встал капельмейстер, и после взмаха его палочки раздались звуки увертюры.
Александр Даргомыжский написал увертюру после того, как была закончена вся опера. И для сжатого музыкального рассказа о предстоящих событиях и героях, которые будут сейчас действовать на сцене, сочинитель отобрал несколько характерных тем. Торжественно-праздничные аккорды ор­кестра, с которых начинается увертюра, вводят в атмосферу свадебного княжеского пира. Едва успевают они затихнуть, как у струнных возникает овеянная тихой грустью тема Кня­гини. А далее перемежаются то фантастические образы ру­салочьего подводного царства, то взволнованные фразы из объяснения Наташи с Князем перед их разлукой, то ее об­ращение к Князю, полное ласки и любви...
Но еще в начале увертюры общее внимание привлек один эпизод. На фоне таинственных переливов скрипок, как чей-то властный зов, вдруг раздалась мелодия, короткая, всего из трех нот, но сразу приковавшая слух. Никто пока не знает, что это - тема призыва Русалки, влекущей Князя на дно ре­ки. Словно не в силах противиться роковому зову, послушно повторяют напев вслед за кларнетами гобои, флейты, а затем грозно и мстительно звучит он у тромбонов до тех пор, пока не перенимают его литавры. В их глухих ударах постепенно замирает таинственный зов.
Так, задолго до финала оперы, уже в увертюре возник образ возмездия, вдохновленный народной русской песней...
Спектакль шел. А автора, с волнением следившего из своей ложи за развитием действия, обуревали разнородные чув­ства. Наконец-то на сцене видит он свою оперу, в которую вложено столько жара души и долгих лет трудов. И как же оскорбительно-небрежно отнеслись в императорском театре к его «Русалке»!
Александр Сергеевич еще раз мысленно содрогнулся, вспомнив о варварской купюре в первом действии оперы.
А чего стоит капельмейстер? Валяет оперу, что называет­ся, с плеча, меняет темпы, как ему заблагорассудится, и пре­небрежительно отмахивается от замечаний Даргомыжского. Ветхие и грязные декорации, жалкие костюмы повергают в уныние. У Александра Сергеевича захолонуло сердце, ко­гда на свадебный пир Сват явился в какой-то немыслимой мантии, оторванный кусок которой волочился по полу.
Но окончательно сразила картина подводного царства. Где вы, сказочные русалки, полные обольстительной грации? Вместо хоровода этих фантастических созданий на дно реч­ное с колосников спустились страшного вида деревянные чу­чела: головы человечьи, на щеках бакенбарды, а туловища подстать огромным окуням, да еще с кольцеобразными хво­стами!
Александр Сергеевич даже зажмурился. А когда снова посмотрел на сцену - глазам не поверил: одно из чучел, как две капли воды, похоже на всесильного директора импера­торских театров.
- Что ж, - усмехнулся про себя Даргомыжский, - пусть хоть это послужит мне горьким утешением за все чинимые надо мною в его театре безобразия.
А почему бы и не чинить их над русским музыкантом, ко­торый не ищет расположения у знатной публики? Вот и им­ператорская фамилия не удостоила премьеру его оперы сво­им высоким посещением. Так что там церемониться с авто­ром «Русалки»? Да и сама по себе «Русалка» - так, ни то, ни се: опера, в которой, ежели разобраться, нет ни одной по­рядочной мелодии. То ли дело у итальянцев!
Обрывки этих мнений доносились в антрактах из публики и до Александра Даргомыжского. Они не были для него нео­жиданностью. Композитор знал: та публика, которую имел в виду Михаил Иванович Глинка, ищет сладких для слуха ме­лодий, ищет театральных эффектов. Но никогда не станет гнаться за ними сочинитель «Русалки». И на что ему эффек­ты, если есть в его опере мысль и правда? Нет, не будет он в угоду публике низводить музыку до забавы. В своей музы­ке он, Даргомыжский, хочет говорить людям правду и нику­да не свернет с избранного им пути.
- Хочу правды! - снова, в который раз, упрямо повторя­ет про себя Александр Сергеевич.
Но ведь есть другая публика. Вон с каким воодушевле­нием делятся между собой впечатлениями от «Русалки» эти молодые люди. Среди них Даргомыжский узнает замечатель­ного музыканта и критика Александра Николаевича Серова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35