Ее душевное богатство ав­тор оперы стремится раскрыть более всего в вокальной пар­тии. Естественно и правдиво звучат полные детской непо­средственности речитативы Эсмеральды, и простодушная ее песенка в начальной сцене, и пылкие признания в дуэте с возлюбленным Фебом, и, наконец, пронизанная отчаянием и страстью заключительная ария в темнице...
Возможно, Даргомыжского впоследствии будут укорять за то, что в «Эсмеральде» кое-где попадаются общие места, что в ней слышны перепевы из опер Галеви и Мейербера. Возможно, сам автор признает справедливость этих укоров и суровее, чем кто-либо, осудит свое детище. Но в одном он уверен: при всех изъянах оперы - в драматических ее сце­нах, особенно где действует сама Эсмеральда, в насыщенных движением ансамблях, в массовых народных сценах - ему удалось, пусть и не в полный голос, заговорить языком прав­ды, языком, который он и впредь будет развивать в своей музыке.
Но настало время расстаться с «Эсмеральдой». Дарго­мыжский еще раз перелистал тщательно переписанную пар­титуру. Сколько же ты, Эсмеральда, унесла с собою моих лет? Подумал, посчитал - на оперу ушло почти четыре года! Да разве жалко трудов, если вот-вот в театральном зале, при погашенных огнях, раздадутся звуки знакомой интродукции и взовьется занавес...
Еще не остыв от вдохновения, сочинитель бережно повез в дирекцию императорских театров свое новорожденное дитя.
Но, видно, действительно злой рок тяготеет над сиротой-цыганкой, насылая на нее одну беду за другой.
- Опять «Эсмеральда»? - недовольно поморщились в те­атральной дирекции. - Опять Виктор Гюго?
И без того много хлопот причинил им в свое время этот писатель, несомненный безбожник и вольнодумец. Недаром император Николай I с опаской отнесся к постановке на рус­ской драматической сцене сочинений Гюго, хотя бы и той же «Эсмеральды». А теперь еще опера! Ужели не мог господин Даргомыжский выбрать для дебюта более благонамеренный сюжет?
К тому же оперу русского композитора, очевидно, должна ставить русская труппа. А с той поры, как приехали в сто­лицу сладкогласые итальянцы, публика, особенно из высшего общества, заметно охладела к отечественным певцам. Нет, не ко времени стучится в императорский театр нищая пля­сунья!
Правда, есть у «Эсмеральды» ходатаи, которые усердно за нее хлопочут.
- Ваше превосходительство, - осмеливаются они напом­нить всесильному директору театров Гедеонову, - капельмей­стеры наши на предварительных пробах весьма одобрили музыку господина Даргомыжского.
- А разве я оспариваю ее достоинства? - холодно воз­ражает директор. - Но к чему торопиться? - Он откиды­вается в кресле и с усмешкой взглядывает на увесистую пар­титуру «Эсмеральды». - Сколько помнится, ожидает в конце оперы бедняжку печальная участь. Так зачем спешить на­встречу собственной гибели?
Довольный своим остроумием, театральный сановник от­дает распоряжение:
- Отправить партитуру господина Даргомыжского в ар­хив театра... разумеется, до времени!
Старый архивариус принял партитуру «Эсмеральды», уло­жил в папку, накрепко перевязал. Равнодушной рукой вывел на обложке очередной входящий номер.
ПУСТЬ ЗВУК ПРЯМО ВЫРАЖАЕТ СЛОВО
Вечер был тепел и тих. Так тих, что слышался малейший шорох прибрежных кустов и легкий всплеск весел на не­движной глади реки. В небе не виднелось ни облачка. Для плавучей серенады нельзя было пожелать погоды более бла­гоприятной.
Волшебное зрелище, эти плавучие серенады! По гладким водам Черной речки, а далее по Малой Невке к островам медленно движется украшенный фонарями, флажками и цве­точными гирляндами катер с музыкантами. За катером сле­дуют богато убранные лодки. И вот раздается в вечерней тиши то раздольная русская песня, то бойкий французский романс, то оперная ария с аккомпанементом фортепиано. Пение перемежают звуки труб. И в тот же миг в воздухе вспыхивают римские свечи, вертящиеся колеса, ракеты, рас­сыпаясь каскадом разноцветных огней и освещая многолюд­ные толпы зрителей на берегу.
В часы отдыха сюда стекаются петербуржцы, и среди них - те любители музыки, которые за недостатком средств редко посещают театры и концертные залы.
Еще во времена своей юности великолепные серенады за­тевал Михаил Глинка. С тех пор и ведутся эти музыкальные празднества, на которых каждый, кто хочет, желанный гость.
С катера, плывущего сегодня по Черной речке, слышится пение небольшого хора всего из десяти-двенадцати человек. Звучит он на редкость слитно и одухотворенно. Но больше всего поражают любителей музыки пьесы, которые исполня­ет хор. Они завораживают слух красотой и свежестью гар­моний, естественностью музыкальной декламации, полным слиянием мелодии с поэтическим словом.
На другой день в Петербурге только и было разговоров, что о необыкновенном музыкальном празднестве на Черной речке.
А душою всего предприятия оказался не кто иной, как Александр Сергеевич Даргомыжский. Он проверял на этом концерте, данном для безымянных слушателей, звучание своих хоровых пьес. С этими пьесами связан новый его за­мысел.
Давно бы пора ввести в музыкальный обычай хоровое или ансамблевое пение без аккомпанемента (а капелла). Отлич­ная это будет школа для певцов и для воспитания слуша­телей.
Так появились у Даргомыжского хоровые пьесы, которые впоследствии составили цикл «Петербургских серенад».
И какая же предстала в них многоцветная палитра му­зыкальных красок! От веселой застольной «Пью за здравие Мери» до акварельно нежной серенады «Где наша роза» и сурово-драматичного «Ворона». А с этими серенадами на слова Пушкина соседствует распевная, напоенная печалью лермонтовская «Сосна».
Это был совсем новый род музыки, созданный Александ­ром Даргомыжским. Так отозвались критики. Они же при­знали, что смелый опыт молодого сочинителя более нежели удачен.
А автор серенад не успокаивается на достигнутом. По сча­стью, молодой музыкант волен теперь распоряжаться своим временем. Чиновник, служивший в конторе министерства им­ператорского двора, Александр Даргомыжский подал в от­ставку и был уволен со службы в чине титулярного совет­ника.
- Конечно, не ахти какой чин выслужил Александр, - размышляет Сергей Николаевич. - Но все же в случае на­добности прокормится службой отставной титулярный совет­ник.
Впрочем, рассуждает так Сергей Николаевич лишь по старой привычке. Давно знает он, что предназначено сыну в музыке незаурядное поприще. То и дело слышит Сергей Ни­колаевич, что распевают пьесы Александра во многих домах. А иногда заведут при нем беседу совсем не знакомые ему люди:
- Вам приходилось слышать музыкальные сочинения гос­подина Даргомыжского?
И собеседник, оказывается, тоже знает этого сочини­теля...
- Господин Даргомыжский! - повторяет вслух Сергей Николаевич, и собственная фамилия звучит при этом непривычно торжественно. - Ну, а коли так, то, может быть, музыка наградит господина Александра Даргомыжского та­ким чином, которого не выслужишь ни в каком министер­стве.
Отставной титулярный советник энергично пользуется об­ретенной свободой. Плодотворно текут его дни. Помимо про­чих пьес, Даргомыжский пишет большую кантату с хорами и сольными партиями на текст пушкинского стихотворения «Торжество Вакха».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35