е налицо явное логическое противоречие. Это, как в народе говорят, что она наполовину беременна. Таким образом, даже в конце 70-х годов прошлого века автор этой статьи академик Л.Абалкин еще не рисковал оторваться от пуповины официальной трактовки догматической политэкономии.
А мы, студенты первого курса ЛГУ осмелились еще в 1956 году четко сформулировать не только необходимость общей теории политэкономии, но и определить сущность ряда ее важнейших категорий и закономерностей. У меня сохранилась тетрадь с названием “Политэкономические заметки (1956-1959 гг.)”, в которой содержатся записи по 11 проблемам этой теории, как результат наших дискуссий.
Эта крамольная идея, конечно же, была встречена в штыки при первой же попытке изложить ее в систематизированном виде на кафедре. Я написал курсовую работу на тему о законе планомерного, пропорционального развития, утверждая, что он присущ не только социализму, т.е. одной формации, но и капитализму, а также в определенных чертах - и предыдущим формациям. Сдал я ее на кафедру. К счастью, курсовая попала в руки подлинному ученому, профессору Рыбакову, который замечательно читал нам курс “История экономических учений”.
Ознакомившись с моей курсовой, он посоветовал мне во избежание крупных неприятностей написанное уничтожить и быстренько написать новую курсовую работу по общепринятым правилам. Что пришлось и сделать, затратив на нее два вечера, чтобы уложиться в заданные сроки и не “запороть” стипендию, без которой в Ленинграде делать было нечего. Мы и так с Маратом жили не сладко. Я также запомнил откровенный рассказ доброго профессора о том, что он дома в “сундуке” хранит рукописи неопубликованных своих работ, которые не вписывались в официальную версию. Вот в каких условиях приходилось работать экономистам-ученым еще три года спустя после смерти Сталина. О чем это говорит? Да о том, что сталинщина как феномен исторического развития государственного социализма была порождена не только Сталиным - “вождем всех времен и народов”, но и теми, кто верноподданически служил такому политическому режиму из страха или же по убеждению.
Месяц за месяцем нарастал конфликт между мной и порядками, существовавшими в те времена в университете. Меня уже прозвали на факультете “ревизионистом из Прибалтики”.
Доклад Н. Хрущева на ХХ съезде партии с разоблачениями “культа личности” явился последней каплей, переполнившей чашу. Вся разрозненная информация, сочившаяся из различных источников и встреч в общем-то случайных, вдруг слилась в единый бурный поток, который быстро и до основания разрушил в моей юношеской голове последние остатки ортодоксального понимания того строя, в котором мы жили.
Начался мучительный поиск модели, адэкватной объекту познания. Он, собственно, начался в 1956 году и с перерывами длился полвека, завершившись в 2007 году изданием книги “Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества”.
Не знаю, сколько в Союзе было таких, как я, но могу сказать, что потрясение после ознакомления с материалами доклада Н.Хрущева на ХХ съезде было серьезным, а кризис глубоким.
Наряду с общей теорией политэкономии надо было вырабатывать научное понимание природы социализма, существовавшего в СССР. И эту работу предстояло начинать с нуля и на развалиных официальной версии.
На втором курсе, после каникул, проведенных на целине в Казахстане, конфликт с факультетом обострился и к весне 1957 года я уже вполне созрел для принятия бесповоротного решения об уходе с очного отделения факультета на заочный. Мне удалось оформить необходимые документы благодаря проректору университета Горбунову и с осени 1957 года я уже был заочником ЛГУ.
Здесь необходимо сделать еще одно пояснение о причинах моего ухода с очного отделения на заочный. Дело в том, что в начале 1957 года я и еще некоторые мои товарищи по учебе выступили в защиту нашего сокурсника - румына (его фамилию, к сожалению, забыл), которого хотели отправить на родину за крамольные разговоры о порядках в Румынии, где в то время правил Чаушеску. О нашем протесте стало известно с помощью “стукача” в КГБ (кроме того, в органы пошло, наверняка, соответствующее сообщение и по линии деканата). Вокруг моей фигуры стали сгущаться тучи. Я это почувствовал по многим косвенным признакам. Кстати, мои подозрения оказались вполне реальными, в чем я смог через несколько месяцев убедиться, когда в зимнюю сессию 1958 года, учась уже на заочном отделении, я случайно встретил в коридоре университета декана очного отделения экономического факультета Воротилова, который от неожиданности, увидев меня, выдохнул: “И Вы разве не в тюрьме?” Вернувшись в Таллинн, я уже был под контролем не Ленинградского, а Эстонского управления КГБ. А здесь хорошо знали моего отца, авторитет которого, я думаю, спас меня от «дальнейшей разработки». Тем более, что все это происходило уже после ХХ съезда КПСС. Я до сих пор не знаю, ведал ли Горбунов об этой истории с румыном или нет, но я благодарен ему за то, что он дал мне возможность закончить обучение в ЛГУ.
И еще несколько слов о поездке на целину, которая также внесла свой вклад в сокровищницу моего жизненного опыта. Целину Н.Хрущев стал осваивать в 1955 году, а наш отряд студентов университета (около 2 тысяч человек) отправили отдельным эшелоном в Казахстан летом 1956 года. Добирались мы туда довольно долго - около двух недель. Ехали мы не в пассажирских вагонах, а в «теплушках». Долго стояли на различных станциях, где нас кормили горячей пищей. Длительная остановка по каким-то причинам была в Свердловске. Мы успели побродить по городу и даже поесть в столовой настоящих сибирских пельменей, которые по своему вкусу и виду значительно отличались от тех пельменей, которые мы ежедневно вынуждены были покупать в ленинградских магазинах.
После приезда в «наш район» - сравнительно недалеко от Атбасара, мы были распределены по совхозам и бригадам. Нас, человек тридцать студентов, высадили в чистом поле на взгорке на берегу какого-то озера, заросшего камышами. Затем привезли три вагончика, где разместился наш отряд и механизаторы из города Горького, с которыми весь сезон мы и отработали. Первым делом вырыли колодец на берегу озера. Вода в нем была соленая из-за большой концентрации различных солей, в том числе глауберовой. На большинство из нас эта вода действовала положительно, ибо мы не ведали запоров. А вот некоторым пришлось вскоре покинуть лагерь, так как они беспрерывно сидели в чистом поле, как суслики, из-за мучившего их поноса. Однако и я понес потери от этой соли, так как она разрушала эмалевое покрытие зубов. На целине я впервые в жизни узнал, что такое зубная боль и после возвращения с целины мне выдрали аж шесть пораженных зубов сразу.
Сначала мы заготовляли сено. Работа эта не из самых приятных, особенно в июльскую жару. В августе мы приступили к уборке пшеницы. Работа была организована следующим образом. Часть механизаторов посменно жала хлеб комбайнами (экипаж состоял из двух человек - комбайнера и его помощника). А студенты работали при автомашине в качестве грузчиков. Мы были прикреплены по двое к определенной машине. Нашим шофером был солдат из специальной автомобильной колонны Министерства обороны, которая дислоцировалась неподалеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
А мы, студенты первого курса ЛГУ осмелились еще в 1956 году четко сформулировать не только необходимость общей теории политэкономии, но и определить сущность ряда ее важнейших категорий и закономерностей. У меня сохранилась тетрадь с названием “Политэкономические заметки (1956-1959 гг.)”, в которой содержатся записи по 11 проблемам этой теории, как результат наших дискуссий.
Эта крамольная идея, конечно же, была встречена в штыки при первой же попытке изложить ее в систематизированном виде на кафедре. Я написал курсовую работу на тему о законе планомерного, пропорционального развития, утверждая, что он присущ не только социализму, т.е. одной формации, но и капитализму, а также в определенных чертах - и предыдущим формациям. Сдал я ее на кафедру. К счастью, курсовая попала в руки подлинному ученому, профессору Рыбакову, который замечательно читал нам курс “История экономических учений”.
Ознакомившись с моей курсовой, он посоветовал мне во избежание крупных неприятностей написанное уничтожить и быстренько написать новую курсовую работу по общепринятым правилам. Что пришлось и сделать, затратив на нее два вечера, чтобы уложиться в заданные сроки и не “запороть” стипендию, без которой в Ленинграде делать было нечего. Мы и так с Маратом жили не сладко. Я также запомнил откровенный рассказ доброго профессора о том, что он дома в “сундуке” хранит рукописи неопубликованных своих работ, которые не вписывались в официальную версию. Вот в каких условиях приходилось работать экономистам-ученым еще три года спустя после смерти Сталина. О чем это говорит? Да о том, что сталинщина как феномен исторического развития государственного социализма была порождена не только Сталиным - “вождем всех времен и народов”, но и теми, кто верноподданически служил такому политическому режиму из страха или же по убеждению.
Месяц за месяцем нарастал конфликт между мной и порядками, существовавшими в те времена в университете. Меня уже прозвали на факультете “ревизионистом из Прибалтики”.
Доклад Н. Хрущева на ХХ съезде партии с разоблачениями “культа личности” явился последней каплей, переполнившей чашу. Вся разрозненная информация, сочившаяся из различных источников и встреч в общем-то случайных, вдруг слилась в единый бурный поток, который быстро и до основания разрушил в моей юношеской голове последние остатки ортодоксального понимания того строя, в котором мы жили.
Начался мучительный поиск модели, адэкватной объекту познания. Он, собственно, начался в 1956 году и с перерывами длился полвека, завершившись в 2007 году изданием книги “Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества”.
Не знаю, сколько в Союзе было таких, как я, но могу сказать, что потрясение после ознакомления с материалами доклада Н.Хрущева на ХХ съезде было серьезным, а кризис глубоким.
Наряду с общей теорией политэкономии надо было вырабатывать научное понимание природы социализма, существовавшего в СССР. И эту работу предстояло начинать с нуля и на развалиных официальной версии.
На втором курсе, после каникул, проведенных на целине в Казахстане, конфликт с факультетом обострился и к весне 1957 года я уже вполне созрел для принятия бесповоротного решения об уходе с очного отделения факультета на заочный. Мне удалось оформить необходимые документы благодаря проректору университета Горбунову и с осени 1957 года я уже был заочником ЛГУ.
Здесь необходимо сделать еще одно пояснение о причинах моего ухода с очного отделения на заочный. Дело в том, что в начале 1957 года я и еще некоторые мои товарищи по учебе выступили в защиту нашего сокурсника - румына (его фамилию, к сожалению, забыл), которого хотели отправить на родину за крамольные разговоры о порядках в Румынии, где в то время правил Чаушеску. О нашем протесте стало известно с помощью “стукача” в КГБ (кроме того, в органы пошло, наверняка, соответствующее сообщение и по линии деканата). Вокруг моей фигуры стали сгущаться тучи. Я это почувствовал по многим косвенным признакам. Кстати, мои подозрения оказались вполне реальными, в чем я смог через несколько месяцев убедиться, когда в зимнюю сессию 1958 года, учась уже на заочном отделении, я случайно встретил в коридоре университета декана очного отделения экономического факультета Воротилова, который от неожиданности, увидев меня, выдохнул: “И Вы разве не в тюрьме?” Вернувшись в Таллинн, я уже был под контролем не Ленинградского, а Эстонского управления КГБ. А здесь хорошо знали моего отца, авторитет которого, я думаю, спас меня от «дальнейшей разработки». Тем более, что все это происходило уже после ХХ съезда КПСС. Я до сих пор не знаю, ведал ли Горбунов об этой истории с румыном или нет, но я благодарен ему за то, что он дал мне возможность закончить обучение в ЛГУ.
И еще несколько слов о поездке на целину, которая также внесла свой вклад в сокровищницу моего жизненного опыта. Целину Н.Хрущев стал осваивать в 1955 году, а наш отряд студентов университета (около 2 тысяч человек) отправили отдельным эшелоном в Казахстан летом 1956 года. Добирались мы туда довольно долго - около двух недель. Ехали мы не в пассажирских вагонах, а в «теплушках». Долго стояли на различных станциях, где нас кормили горячей пищей. Длительная остановка по каким-то причинам была в Свердловске. Мы успели побродить по городу и даже поесть в столовой настоящих сибирских пельменей, которые по своему вкусу и виду значительно отличались от тех пельменей, которые мы ежедневно вынуждены были покупать в ленинградских магазинах.
После приезда в «наш район» - сравнительно недалеко от Атбасара, мы были распределены по совхозам и бригадам. Нас, человек тридцать студентов, высадили в чистом поле на взгорке на берегу какого-то озера, заросшего камышами. Затем привезли три вагончика, где разместился наш отряд и механизаторы из города Горького, с которыми весь сезон мы и отработали. Первым делом вырыли колодец на берегу озера. Вода в нем была соленая из-за большой концентрации различных солей, в том числе глауберовой. На большинство из нас эта вода действовала положительно, ибо мы не ведали запоров. А вот некоторым пришлось вскоре покинуть лагерь, так как они беспрерывно сидели в чистом поле, как суслики, из-за мучившего их поноса. Однако и я понес потери от этой соли, так как она разрушала эмалевое покрытие зубов. На целине я впервые в жизни узнал, что такое зубная боль и после возвращения с целины мне выдрали аж шесть пораженных зубов сразу.
Сначала мы заготовляли сено. Работа эта не из самых приятных, особенно в июльскую жару. В августе мы приступили к уборке пшеницы. Работа была организована следующим образом. Часть механизаторов посменно жала хлеб комбайнами (экипаж состоял из двух человек - комбайнера и его помощника). А студенты работали при автомашине в качестве грузчиков. Мы были прикреплены по двое к определенной машине. Нашим шофером был солдат из специальной автомобильной колонны Министерства обороны, которая дислоцировалась неподалеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44