Так, уже в составе нашего зрительного поля только цент-
ральная часть есть явно различенные предмет, вся периферия
принадлежит области неопознанного, где образы, которые должны
были бы быть образами предметов, пребывают в зачаточном
состоянии и, сливаясь с бесформенным целым душевной жизни,
ведут в нем свою фантастическую жизнь. Эти образы, как
и действительно опознанные нами предметы, окружены, далее,
роем воспоминий, грез, настроений и чувств; и сознательному
движению наших восприятий и мыслей приходится постоянно
пробивать себе дорогу через этот, облепляющий его рой, который
все время старается задержать его или сбить с пути. То, что
мы называем рассеянностью, и есть эта подчиненность сознания
стихии душевной жизни. Рассеян не только вертопрах, внимание
которого ни на чем не может остановиться и с одного предмета
тотчас же перескакивает на другой, так что светлые точки
предметного знания в нем еле просвечивают сквозь туман бес-
форменной фантастики; рассеян и мыслитель или озабоченный
чем-нибудь человек, который слишком сосредоточен на одном,
чтоб отдавать себе отчет в другом. Но и тот, кого мы противо-
поставляем <рассеянным людям>, - человек, быстро ориен-
тирующийся во всех положениях, осмысленно реагирующий на
все впечатления, - совсем не живет в состоянии полной и все-
объемлющей чуткости; его внимание лишь настолько гибко, что,
как зоркий страж, умеет вовремя усмирить или разогнать кап-
ризную стихию <рассеянности> там, где ему это нужно.
Но и это изображение власти душевной стихии над разумным
сознанием еще не полно. Мы противопоставили безвольную игру
переживаний содержаниям, на которые направлено внимание.
Однако сама эта сила внимания, открывающая нам предметный
мир и тем ограничивающая сферу душевной жизни, принадлежит
к этой же жизни. Сама устремленность на вещи - в вос-
приятии или в мысли, в хотении или в чувстве - переживается
в большинстве случаев нами не как отчетливо воспринятая,
в себе самой сущая, внешняя душевной жизни инстанция, а как
неоформленная, слитая со всем остальным, хотя и противобор-
ствующая ему, составная часть нашей душевной жизни. Так
называемое непроизвольное внимание, когда само внимание есть
продукт и выражение стихийных сил нашего существа, есть
конечно, преобладающая форма внимания не только у ребенка,
но и у взрослого. Внимание здесь обусловлено <интересом>,
а интерес есть лишь непроизвольная реакция сил нашей душев-
ной жизни на впечатления среды. Таким образом, поскольку
внимание, направляющее наше сознание на предметный мир,
есть сила, сдерживающая стихию душевной жизни, эта стихия,
по крайней мере в обычных, преобладающих условиях, сдер-
живается и укрощается силой, принадлежащей ей же самой.
Интерес, управляющий нашим вниманием, есть лишь один
из видов тех душевных переживаний, из которых состоит наша
волевая жизнь. Но часто ли мы отдаем себе отчет в этих пере-
живаниях? В огромном большинстве случаев они возникают
в нас - как бы это парадоксально ни звучало для лиц, неиску-
шенных в тонких психологических различениях - помимо на-
шей воли; в лице их нами движут волны темной, непослушной
нам стихии нашей душевной жизни. Вспомним, прежде всего,
множество печальных случаев, когда, по слову древнего поэта,
мы знали и одобряли лучшее, но следовали худшему. Вспомним
еще большее число случаев, когда мы делаем что-нибудь, вообще
не размышляя, просто потому, что <так хочется>, т. е. потому,
что так двигалась неподвластная нам душевная стихия. В опре-
деленное время нам <хочется> поесть, покурить, поболтать,
вздремнуть, - и в этих слепых, необъяснимых <хочется>, осу-
ществляемых, поскольку им не препятствуют внешние условия,
проходит добрая половина нашей жизни, а у ребенка или
капризной женщины, пожалуй, и вся жизнь. Наряду с этими
невинными, обыденными <хочется>, не выводящими нас из рамок
размеренной, обывательской жизни, каждый из нас знает по
крайней мере отдельные случаи своей жизни, когда стихия ду-
шевной жизни обнаруживает совсем иную силу и значительность
и начинает действовать в нас как грозная и непреоборимая сила.
Что такое страсть, как не проявление этой могущественной
душевной стихии в нас? Мирный, рассудительный человек, ка-
залось, навсегда определивший пути и формы своей жизни,
неуклонно и спокойно идущий к сознательно избранной цели,
неожиданно для самого себя оказывается способным на преступ-
ление, на безумство, опрокидывающее всю его жизнь, на откры-
тое или скрытое самоубийство. Но точно так же мелкое, эгоис-
тическое, рассудочно-корыстное существо под влиянием внезап-
ной страсти, вроде истинной любви или патриотического чувства,
неожиданно оказывается способным на геройские подвиги бес-
корыстия и самоотвержения. И не на наших ли глазах произошло,
под влиянием исключительных условий, всколыхнувших нацио-
нальные страсти, неожиданное, никем не предвиденное превра-
щение миллионов мирных <культурных> обывателей Европы
и в дикарей, и в героев? Под тонким слоем затвердевших форм
рассудочной <культурной> жизни тлеет часто незаметный, но
неустанно действующий жар великих страстей - темных и свет-
лых, который и в жизни личности, и в жизни целых народов
при благоприятных условиях ежемгновенно может перейти
во всепожирающее пламя. И общеизвестный жизненный опыт
говорит, что для того, чтобы человек вообще мог вести спокойную,
разумную жизнь, обыкновенно полезно, чтоб в молодости -
в период расцвета силы - он <перебесился>, т. е. чтобы в над-
лежащее время были открыты клапана для свободного выхода
мятежных сил душевной жизни и тем устранен избыток их
давления на сдерживающие слои сознания.
Конечно, нормальному взрослому человеку свойственно, как
говорится, <владеть собою>; в большинстве случаев, по крайней
мере, когда непроизвольные стремления его душевной стихии
не достигли непобедимой силы страсти, он способен задерживать
и не осуществлять их; но как часто эти задержки столь же
непроизвольны, необъяснимы, иногда даже просто <глупы>, как
и задерживаемые стремления! Застенчивый человек, находясь
в гостях, хочет взять какое-нибудь угощение и <не решается>,
хотя вполне уверен в гостеприимстве и любезности хозяев, от-
лично знает, что угощение подано именно, чтобы быть предло-
женным гостям, и не видит никаких разумных препятствий для
своего желания; или ему хочется уже уйти домой и, может
быть, он хорошо знает, что давно уже пора уходить, и все же
таки он <не решается> встать и откланяться. Или мы сердимся
на приятеля, и хотя вспышка недовольства уже тяготит нас,
нам хочется помириться, и мы сознаем, что сердиться и не
стоило, что-то в нас мешает нам осуществить наше собственное
желание возобновить дружеские отношения. Задержки стрем-
лений в этих случаях так же слепы и неподвластны разумной
воле, как и все остальные явления душевной жизни; здесь
происходит лишь внутренняя борьба в составе душевной жизни
- борьба, которая сама всецело принадлежит к этой же жизни
и обладает всеми характерными ее чертами. Конечно, есть и слу-
чаи, когда мы отдаем себе отчет в наших действиях и воздер-
жаниях, когда мы можем объяснить, почему мы поступаем так,
а не иначе, сдерживая при этом множество возникающих в нас
сильных порывов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78