Уже одетый, прилизанный, вошел в Лаврико-Лилькину половину. Лилька очень по-домашнему раскатывала тесто на столе, Лаврик в одних трусах, весь в наколках, лежал на высокой постели поверх покрывала, читал «Записки Пиквикского клуба».
– Пока свободою горим, – без улыбки произнес Мика, – пока сердца для чести живы, мой друг... Может, сабантуйчик какой-нибудь сообразим, а?..
* * *
Больше в Каскелен никогда не ездил.
Только раз в месяц, не по службе, а по личному, в детдоме появлялся тот самый уйгур – комсомольский секретарь, разыскивал Валерку и передавал ему туго перевязанную картонную коробку из-под американского яичного порошка. Говорил, глядя мимо Валерки:
– Гостинец тебе опять, однако. Сам знаешь от кого...
А мимо глядел, чтобы не обижать Валерку. Зачем пацану знать, что его старший и любимый кореш вовсе теперь не «Мишка-художник», а профессиональный вор-гастролер. Домушник. Скокарь. Что на него уже с полгода охота идет...
Секретарь и сам об этом проведал недавно. Попытался в алма-атинской милиции разузнать местожительство Михаила Полякова – бывшего воспитанника ихнего Каскеленского детдома для трудновоспитуемых подростков. Хотел пригласить его к себе в райком на работу с предоставлением жилплощади. Потому как для хорошей наглядной и пропагандистской агитации в дни войны Каскеленскому райкому комсомола собственный художник был нужен позарез! Он даже штатную единицу для Мишки выбил в обкоме.
А начальник уголовного розыска показал бедному районному вожаку молодежи стопку телетайпных оперативных сводок чуть ли не из всех отделов УГРО полутора десятков городов Казахской Советской Социалистической Республики, предъявил пачку заявлений потерпевших – самых уважаемых и ответственных товарищей этой республики – и сказал:
– Он не «Мишка-художник». Он – вор! И работает он в сламе... Извиняюсь, в паре с еще одним таким же «художником». Тот постарше будет.
– И где же они теперь? У вас?.. – растерялся комсомольский секретарь.
– Ах, если бы! – вздохнул начальник без правой кисти руки. – Об этом можно только мечтать. Знаем «где», знаем «с кем», а брать не за что... Добро бы, кого попроще шарашили... Так нет же! По самым верхам идут «художники», мать их в душу!.. Робин Гуды хуевы... А у нас половину оперативного состава опять на фронт забрали! Работать не с кем. В отделе десять с половиной калек, комиссованных из армии по ранениям. Сыскарей настоящих всего трое. Остальные – клубная самодеятельность. Лезут, правда, из шкуры вон, а что они могут? Ни опыта, ни знаний оперативных... Только и умеют, что пулять. Да и ума маловато. Не то что у ваших «художников». А сверху, из партийных этажей, кричат нам вниз: «Вы куда смотрите? Вас Советская власть сюда зачем поставила? Мы вот у вас у всех партбилеты отберем и ноги из жопы повыдергаем! Почему не докладываете, что вчера в центре города дом директора хлебозавода обокрали?!» Ну что им ответишь?.. Я смотрю, ты тоже фронтовик... Авось не заложишь. Так вот я тебе так скажу: обнесли этого директора – ну и хер с ним! Он, сукин кот, себе уже столько наворовал, что ему еще на сто лет хватит... А меня, честно говоря, вообще сомнения берут... Ну не верю я, что четырнадцатилетний... Или сколько ему уже там – пятнадцать?.. Не верю я, что мальчишка может такие кренделя выкидывать! Я вот тебе дам почитать протоколы осмотров мест происшествий как они каждый раз «хату берут». Это же цирк какой-то!.. Уму же непостижимо!.. Ни одна самая натасканная собака на них не тявкнет! Это еще что за чудеса?! Больше скажу: в доме бывают с десяток минут – и нет их. Будто заранее знают – где чего лежит. Словно сами туда прятали. Чуешь? Но взять мы их все равно должны. И только на месте – чтоб с поличным. По закону. А пока у нас на них – два ни-хуя и мешок дыма. Или, выражаясь культурненько, вошь в кармане да блоха на аркане... Нету у нас на них ничего! Ни один суд дело к производству не примет...
* * *
Взяли их в Талгаре, в двадцати пяти километрах от Алма-Аты. Взяли на чердаке у одного известного старого планакеша. Не того, который план курит, а потом дуреет от этого конопляного зелья, а планакеша, который торгует планом, По-крупному. Оптом. А это страшные деньги!
Он его из Китая привозил, благо граница рядом, за Талгарским перевалом. А там у него и менты, и погранцы – все куплены. Как, впрочем, и в Талгаре, где он живет. Вся партийно-хозяйственная верхушка из его рук кушает. Очень уважаемый бабай! Аксакал...
Лаврик дней десять туда на попутках и автобусах мотался. Присматривался. А потом вернулся как-то и говорит:
– Мишань! Ты как думаешь, где бабай пенензды притырил?
– Расскажи про хату, – попросил Мика и взял в руки планшет и карандаш.
Лаврик подробненько все рассказал про хату, про бабая, про всю талгарскую обстановочку, а Мика набрасывал всякие зарисовочки. И неожиданно, сквозь слабенькую боль в висках, УВИДЕЛ, ГДЕ СПРЯТАНЫ ДЕНЬГИ! И сказал:
– На чердаке. Там за каким-то старьем ящик железный в стенку вмазан. Но там всего тысяч триста...
Отложил карандаш, взялся руками за голову, потер виски, чтобы снять ноющую боль, и зажмурился. Лаврик не удержался, спросил:
– А тебе триста косых мало?
Мика поморщился, ответил:
– Нет. Мне достаточно. Я просто хотел сказать, что где-то у этого бабая лежит гораздо больше. Триста – это только на чердаке, Лаврик! А не пошел бы он в жопу, а? Что-то меня тормозит...
– Три сотни косых сами плывут тебе в руки, а ты, Мишань...
– Хочешь честно? Бояться стал. Уж больно у нас все гладко!
– Не трухай, Мишаня. По нашим делам – больше пятеры не дают. А там зачеты, амнистии – через год ты на воле! Гуляй – не хочу... – И резко меняя направление опасного разговора, Лаврик спросил: – Тебя дома как звали? Миша или Мишутка? Или еще как?..
– По-разному. Кто как, – уклончиво ответил Мика и подумал, что никогда не признается в том, что Миля называла его «Зайчик».
– Ну а все-таки? – настаивал Лаврик.
– Ну, Мика. А что?
– Как?!
– Ми-ка!
– Чего же ты кочевряжился, чмо египетское? Такое красивое имя – Мика!.. Вот это да! Ну надо же... Ты, Мишаня, для меня как непрочитанная книга. Что ни страница, то – новье! Мика...
– Отье... – огрызнулся было Мика, но в эту секунду в комнату заглянула Лилька, и Мика тут же себя поправил: – Отлепись от меня!
Лаврик рассмеялся, а Лилька спросила:
– Мальчики, где ужин накрывать – в зале или под яблонькой?
– Под яблонькой, – сказал Мика. – Может, яблочко Лаврику на голову шмякнется и он, как Ньютон, новый закон откроет...
– Я и так его уже открыл – не светись! Хавать будем здесь. А то садик по осени очень даже хорошо просматривается, – жестко проговорил Лаврик.
– Молдаваночку твою позвать? – спросила Лилька у Мики. – А то она сегодня за солью прибегала, спрашивала, где ты.
– Зови, зови! – оживился Мика.
В последнее время Мика разогнал всех своих девчушек, которых ему поставляла заботливая Лилька Хохлова. Оставил около себя всего лишь одну – пятнадцатилетнюю эвакуированную молдаваночку Светку.
С ней было так хорошо, так замечательно, ну почти как с Милей когда-то...
И нежная, и ласковая, и веселая, и в койке умеет все так, как ни одной девчонке и не снилось! Мика даже однажды не сдержал своего сладостного удивления и спросил:
– Светка, и откуда ты все ЭТО умеешь?! А, Светочка?
Светочка тут же расхныкалась и поведала Мике древнюю, как мир, легенду про отчима, который всему ЭТОМУ ее с десяти лет обучил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107