– Лучше смотайся в холодильник за льдом... Еще три-четыре сантиметра, и все!.. Тащи лед! – приказал Мика.
– Хорошо, хорошо!.. Я принесу лед... Но дай мне слово, что это будут последние три сантиметра!..
– Смотря откуда мерить, – пьяно ухмыльнулся Мика. – Я буду мерить от верха стакана!
– Ты будешь мерить от низа стакана! – закричал Альфред.
– Я что, пьяный?! Нет, ты скажи, я – пьяный?!
– Я не боюсь, что ты будешь пьяным! Я боюсь твоей язвы... Вспомни, что говорил профессор Эссер!.. Ну, хочешь, я тебе телевизор включу?
– На хер мне твой телевизор?! Вали за льдом, Альфредик... Левушку помянем... Помянем мы с тобой Леонхарда Тауба – друга нашего незабвенного, талантливого... Не нужно льда, Альфредик... Не улетай никуда... Не оставляй меня. Побудь рядом... Никого у меня не осталось, кроме тебя, Альфред. Налей мне самую чуточку... Ах, если бы ты мог со мной выпить!..
Мика выпустил из рук бутылку и горько расплакался. Альфред осторожно налил ему в стакан немного джина. Тихо спросил:
– Тоник нужен?
– Немножко... – всхлипывая, с трудом проговорил Мика. – Совсем старик расклеился! Прости меня...
– Не говори глупостей! – Альфред разбавил джин тоником, протянул Мике стакан: – Держи...
Мика поднял стакан вверх, посмотрел сквозь низкий белый потолок куда-то в таинственное фиолетовое пространство, в черную звездную бесконечность и сказал:
– Левушка... Дружочек ты наш!.. Подожди меня ТАМ... Сколько мне еще осталось?.. Глядишь, и свидимся... Только я ради тебя, Левушка, ради таких, как ты, еще ЗДЕСЬ кое-что должен сделать... Вот только что?.. Что, Лева?! Молодые – те сами выгребутся... Вон они какие умненькие стали, ловкие, по-английски говорят... А наше русское старичье подрастерялось... Прав был Степка! Актеры в кочегарках работают... Литературоведы и поэты на рынках ларьки охраняют!.. Телевидение немецкое, суки, в Москве и Ленинграде сюжетики снимает для своих вонючих программ – как наши кандидаты наук в помойках роются!!! Как бляди с голодухи толпами в Москву прут – на улицу Горького, на Тверскую, мать ее!.. У мужиков в России средний возраст – пятьдесят – пятьдесят пять!.. И в ящик! Без права на жизнь, Левушка...
Мика залпом выпил джин. Поставил стакан на стол, усадил Альфреда себе на колени, склонил свою седую голову на его маленькое плечо. И пьяненько спел всего лишь одну строчку:
Мы с тобой два берега у одной реки...
И вдруг повторил совершенно трезвым и пугающе жестким голосом:
– Мы, Альфред, с тобой два берега у одной реки под названием Стикс!
* * *
Ночью Альфреду и Мике приснился один и тот же сон...
... Будто бредут они босиком по солнечному океанскому берегу СВОЕГО острова, и теплая низенькая накатывающаяся волна с пенными завитушками ласково стелется им под ноги...
Слабенький ветер лениво шевелит верхушки очень высоких пальм, устремленных в синее солнечное небо...
... А за пляжем, в глубине зарослей, пестрящих поразительными, невиданными цветами, – белые низкие домики с распахнутыми дверями... И Мика, и Альфред знают: в домиках этих пока никто не живет, двери их симпатично и гостеприимно открыты для новоселов...
... На одной, самой высокой, пальме – белый флаг с красным крестом. А под этим флагом – сверкающая клиника для пожилых людей. Мало ли, вдруг кто-нибудь прихворнет!..
... Высоко-высоко в сине-солнечном небе летит очень белый большой беззвучный самолет... Ни Мика, ни Альфред никак не могут понять – что за конструкция такая?! Где гул двигателей, где привычный звук в небе?.. И все равно Альфред, очень взрослый, интеллигентный русский Домовой, радуется как ребенок!..
... Но теперь уже Мика и Альфред стоят не на берегу океана, а в глубине острова, у СОБСТВЕННОЙ сверкающей взлетно-посадочной полосы СВОЕГО аэродрома...
Стоят и вглядываются в дрожащий от жары воздух, откуда должен появиться этот невиданный бесшумный самолет...
... Вот! Вот он вышел на прямую и заходит на полосу!..
В лучах островного солнца самолет сверкает в небе до боли в глазах... Мика и Альфред с трудом вглядываются в приближающийся фронтальный силуэт самолета и видят, что у него НЕТ ДВИГАТЕЛЕЙ!..
– Мика! Ты же говорил, что в самолете должны быть моторы?!
Мика растерян:
– Я и сам ничего не понимаю, Альфред... Может быть, это какой-то новый тип планера?.. Я так давно сам не летал...
... Странный и ужасно большой белый самолет мягко садится на Микину и Альфредову взлетно-посадочную полосу, прокатывается по инерции совсем-совсем немного и разворачивается правым бортом прямо напротив Мики и Альфреда...
Мика в растерянности оглядывается по сторонам в поисках аэродромной обслуги, самоходных трапов, привычной портовой суетни...
... Но поле пустынно. Ни людей, ни трапов. Тишина...
И вдруг Мика и Альфред видят, как высокие стойки самолетного шасси медленно начинают уползать внутрь самолета, и гигантский безмоторный лайнер тихо ложится на бетонные плиты рулежной дорожки. Из-под консолей огромных плоскостей выдвигаются странные упоры, и лайнер замирает. Теперь нижний край самолетных дверей почти сравнялся с землей – словно ступенька перед крылечком...
Мика и Альфред так и ахнули от восторга!..
Но вот главная пассажирская дверь самолета распахнулась, и первым из этого сказочного лайнера выходит...
... Леонхард, Лева, Левушка Тауб!!! В шортах, легкомысленной маечке, в сандалиях на босу ногу...
Лева машет Мике и Альфреду левой рукой, а правой помогает сойти на землю очень красивой женщине...
... Широкими полями шляпы она прикрывает глаза от солнца, но Мике кажется знакомым этот изящный жест, эта давно забытая женская пластика...
И когда женщина неожиданно снимает шляпу, Мика УЗНАЕТ в ней СВОЮ Маму!..
А за ней выходит Папа – Сергей Аркадьевич Поляков. В прожженной шинели, с военным планшетом сороковых, но в руках у него совершенно современная профессиональная камера «Сони-бэтакам».
... И Папа отходит в сторонку и тут же начинает снимать! Он снимает выходящую из самолета Милю, УМЕРШУЮ от пьянства в деревне Чишмы под Уфой в ссылке...... Снимает Папа ПОКОЙНОГО начальника уголовного розыска Алма-Аты однорукого Петра Алексеевича, ЗАСТРЕЛЕННОГО Лаврика... Снимает всех тех ПОГИБШИХ пацанов, с которыми Мика в конце сорок третьего должен был вылетать на задание в Карпаты на Мукачевский перевал... В полной экипировке того времени пятнадцати– и шестнадцатилетние, до зубов вооруженные мальчишки, перекинув через плечо свои парашюты, выходили из этого самолета, стараясь не привлекать к себе внимания... Правильно. Как учили...
... А из других дверей, счастливо улыбаясь и щурясь от яркого тропического солнца, выходили старые художники, на чьих похоронах Мика когда-то присутствовал.
... За ними шли МЕРТВЫЕ писатели – их книжки иллюстрировал Мика...
... МЕРТВЫЕ актеры, с которыми играл на бильярде в Доме кино, а потом, совсем недавно, читал посвященные им некрологи...
... Вышли двое МЕРТВЫХ приятелей-кинооператоров. Один скончался в полной нищете уже год назад, второй – совсем недавно...
... Радуясь солнцу, вышел МЕРТВЫЙ сосед по ленинградскому дому – крупнейший физик-теоретик из знаменитого Института Иоффе... Не пригодился он новому времени рыночных ларьков и повальных распродаж и то ли покончил с собой, то ли сам умер...
– Мамочка!!! Миля-а-а!.. Папа! Папуля!.. Лаврик!.. Ребята!.. Левушка-а-а!!! – кричит Мика во весь голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107