Перейдя мост через Кефис, он сел на мокрый камень, чтобы передохнуть,
и бросил взгляд на темный массив Акрополя, на силуэты стен, косо срезанных
сверху вниз или ступенчатых, по мере их подъема к вершине, и переходящих
основаниями в обрывы необычайно крутого холма.
Сквозь голубоватую пасмурную мглу, что колебалась вокруг холма,
угадывались смытые дождем оливковые рощи, приютившиеся на его склонах,
извилистый путь к широкой мраморной лестнице у входа в замок, крыши малых
храмов, выступающих над входом, в ряды строгих колонн Парфенона, как бы
парящего на огромной высоте над скопищем великолепных дворцов и жалких
лачуг, из которых состоят Афины, и гармонично венчающего нагромождение
обрывов, острых скал, зияющих провалов и троп, подобных глубоким шрамам.
Далеко позади Высокого Города тянутся гряды синих гор. Их словно размытые
гребни растворяются в тяжелых слоистых тучах.
Пока Феаген сидел на камне, тучи, изворачиваясь и уплывая к морю
подобно клубам черного дыма, спустились почти до самой земли. Сквозь
пелену нижних рассеянных туч виднелись мрачные верхние облака. Пошел
мелкий, но густой холодный дождь. Как ни кутался Феаген в козью шкуру,
ветер, словно издеваясь над бедным человеком, заносил ледяные брызги то
спереди, то сзади, то слева, то справа, и Феаген продрог до того, что не
мог унять скрежета зубов.
Вот и второй мост - Через Иллис, что огибает Афины с востока и
впадает в Кефис на западе, в оливковой роще. С толпой замерзших селян и
купцов Феаген миновал городские ворота и направился к Агоре. По какой идти
стороне? По правой, где дворцы, театры, ипподромы, кварталы домов с
колоннадой, внутренним двором и садом, или по левой, где ютятся
ремесленники? Феаген вспомнил удар бича и свернул налево.
В ноздри Феагена полез стелющийся дым бесчисленных мастерских -
приземистых, покосившихся лачуг, напирающих друг на друга с обеих сторон
кривых, грязных улиц; его слух раздирали стук, звон и скрежет,
доносившийся из лавок плотников, гончаров, кузнецов, башмачников,
кожевников, ткачей, чеканщиков, накатчиков, медников и портных. Тут пахло
всем, чем только может пахнуть бедняцкая часть города: дохлой рыбой,
замоченной кожей, сырой глиной, козьей шерстью, чадом расплавленной меди,
прелым навозом, и лишь запах свежевыпеченного хлеба не витал меж убогих
хижин из трухлявого дерева, битого кирпича и перегнившего тростника,
хижин, где в тесных комнатах с земляным полом обитали люди ремесла. Через
открытые двери мастерских Феаген видел полуголых рабов или свободных
наемных рабочих, склонившихся возле гончарного круга или ударяющих о
наковальню тяжелой кувалдой. Надсмотрщик подгонял замешкавшихся толстой
палкой, и по временам до Феагена долетало неумолимое и приводящее в
трепет:
- Оймозде!
Феаген вспоминал крик скифа: "Стонай, сын пса" и спина его начинала
болеть с новой силой. И все же Феаген завидовал ремесленникам. Пусть их
избивают, пусть им трудно у жарких горнов и вонючих засолочных ям, зато у
них есть работа; они едят овсяной хлеб, капусту, маринованную рыбу, пьют
вино - кислое, разбавленное водой, но все-таки вино; они спят под крышей,
а у него, Феагена, ничего нет, и он никому на земле не нужен.
Дождь прекратился. Феаген добрался до Агоры и попал в крикливую толпу
разносчиков, лавочников, перекупщиков, селян и пьяных блудниц. Сняв шапку
и протянув ее перед собой, почти не видя уже ничего, он поволок свои ноги
мимо рыбных, сырных, хлебных, винных рядов, мимо торговых палат и навесов
из тростника, мимо товаров, сложенных на подстилках под открытым небом,
мимо столов ростовщика и менялы, пока не ударился плечом о каменный столб.
Феаген поднес шапку к глазам - она была пуста. У него странно зашумело в
голове, он покачнулся и упал.
Пока человек жив, его мучения не трогают никого, - кричи до хрипоты,
прося сочувствия, все равно никто не откликнется на твой зов; вокруг
мертвого же почему-то всегда объявляется толпа доброжелателей, готовых от
души помочь усопшему словом и делом, хотя ему теперь уже на все наплевать.
Народ окружил Феагена. Кто-то со вздохом принес чашу вина. Другой, скрепя
сердце, отломил от своих запасов кусок хлеба. Феаген, на свое счастье, был
еще жив, и его отходили кое-как; вино согрело бродягу, хлеб подкрепил, и
люди, убедившись, что опасность прошла, опять оставили беднягу одного.
Он уселся возле храма Гермеса, положил голову на колени и задумался.
Что делать? Что тебе делать, марафонец? Еще одна ночь, как сегодня, - и ты
пропал. Мысль о смерти захолодила сердце. Нет, нет... Надо жить, но как
жить? Где выход?
- Эй, Феаген! - окликнул кто-то марафонца. Он встрепенулся - его
давно не называли по имени, обходясь кличкой "бродяга".
Феаген обернулся, и взгляд его разгоревшихся глаз сразу потускнел -
он увидел Дракила. Когда-то гладкий и толстый, словно повар, а теперь
обрюзглый, лысый и неопрятный. Дракил полгода назад задолжал ростовщику,
не сумел уплатить и разорился, - его лавка мелких товаров, которую он
держал в Марафоне, попала в руку того же Ламаха. Бросив жену и детей,
Дракил, как и Феаген, отправился по афинской дороге с твердой верой в
удачу. И правда, более изворотливый Дракил ухитрялся чаще, чем другие,
добывать кусок хлеба и голодал меньше, чем Феаген. Но сегодня, очевидно,
не повезло и Дракилу. Бывший купец сокрушенно причмокивал толстыми губами
и уныло вздыхал.
- У тебя... ничего нет? - мрачно спросил он у Феагена, присаживаясь
рядом.
- Нет, - сухо ответил Феаген.
- О Гермес... - Дракил глубже укутался в козью шкуру и умолк. Так они
сидели около часа - ведь торопиться им было некуда. Феаген задремал.
Дракил последовал его примеру. Наступил уже вечер, когда их разбудил
чей-то говор. Они открыли глаза. Перед храмом стояли три бородатых
афинянина в дорогих зимних шапках, широких теплых плащах и двойных
башмаках, - этих-то не пугал холодный ветер.
- Ты уверен, что это правда? - спросил один.
- Да, - ответил другой. - В Коринфе состоялся совет македонских и
греческих вождей. Весной Александр переправится через Геллеспонт.
- Зачем?
- Вот вопрос! - усмехнулся третий. - Чтобы отомстить персам за
разрушение греческих храмов.
- Э! То было еще при Ксерксе. Кому нужны эти храмы? Эллины и сами над
ними глумятся. Ты забыл, как жители Фокиды разграбили святилище Дельф? И
тогда защита оракула послужила хорошим поводом для войны между фокидцами и
фессалийцами. А македонец Филипп вмешался в драку и прикрутил хвосты и тем
и другим. Месть за поруганные храмы - только предлог, и всякий, у кого
мозги не разбавлены жидким навозом, это понимает. Македонцы хотят
захватить богатства персидского царя - вот причина войны.
- Хотя бы и так! Нам это выгодно тоже.
- Чем?
- Как чем? Говорил же Сократ, учитель красноречия: "Там ждет нас
богатая, роскошная страна, где мы можем добыть счастье, приволье, избыток;
вместе же с богатством вернуться в дома и общины единодушие и согласие".
Хорошо сказал. Разве тебе не нравится персидское золото?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69