Так или иначе там был хорошо натопленный камин, и это стоило всех архитектурных украшений. И вдобавок — сейчас я не чувствую в себе вдохновения, чтобы коснуться этой темы, но я к ней еще вернусь — там бывала, не всегда, но часто, Лидия.
Когда мы вошли внутрь, прокурор и комиссар уже сидели перед бокалами дымящегося грота. Остальные полицейские пили у стойки. Хозяин протянул мне руку. Его жесткие с проседью волосы были взлохмачены. Наверное, появление этой изысканной клиентуры прервало его послеобеденный отдых.
— Погодите,— сказал он мне,— вы что, оставили бокс?
— Только на этот раз. Я заменяю товарища.
Я был не против того, чтобы дать понять, что не собираюсь постоянно якшаться с полицейскими инспекторами.
— Кто знает,— молвил Бушрон.— А вдруг вам понравится... Зачем отвечать9 Этот тип уже начал меня раздражать. Я решил, что он пытается «разговорить» меня. Ничего у него не выйдет, и это надо дать понять сразу.
-- Господа также желают грогу?
Грог был крепкий и хорошо подслащенный. Ни для кого не было тайной, и менее всего для комиссара, что близость Базы Армии США № 07811, расположенной на границе с Боннеем, позволяла населению украсить свой стол кое-какими лакомствами. Хозяин «Пти-Лидо» снабжал меня но, ей-Богу, умеренной цене молотым кофе намного высшего качества, чем пайкова смесь, а моя квартирная хозяйка, хотя она уже давно вышла из возраста Д-3 и еще не достигла категории С , ежедневно варила себе шоколад, аромат которого поднимался до моей комнаты.
Я редко употребляю спиртное, но это не помешало мне должным образом оценить крепость горячего грога. С бокалом в руке я вместе с полицейскими инстинктивно приблизился к камину. Хозяин хмуро вытирал фанерную стойку, и по шевелению его губ я понял, что он ворчал «гадость», как он делал пятьдесят раз в день, когда брался за тряпку — цинковое покрытие было конфисковано во время оккупации,
а деревянную стойку было практически невозможно содержать в должном состоянии. Комиссар не решался нарушить раздумия прокурора, который, возможно, размышлял лишь о своих газовых батареях. Инспекторы закурили. Коллега Бушрона предложил сигарету и мне (в наше время такой жест чего-то стоит!)
— Весьма благодарен. Я не курю.
Бушрон посмотрел на меня так, как будто то, что я не курю, дает еще одно основание меня подозревать. Сейчас, когда я выпил грогу, здравый смысл подсказывал мне поскорее убираться отсюда. Из того, что я видел и о чем узнал — надо еще зайти к детям Жеральдины Летандар, вот каторга! — уже можно было слепить вполне приличный репортаж. Полицейские не выказывали никакого желания продолжать разговор о преступлении, а я вовсе не собирался задавать вопросы и писать прямо тут, на глазах у хозяина и любопытных. Тем не менее я медлил. Я хорошо знал, какая надежда удерживает меня, заставляет попусту тратить время. А дядюшка Сонье за своей стойкой, наверное, догадывался, в чем дело, потому что иногда искоса поглядывал на меня.
Я слышал неспешный разговор инспекторов о служебных делах — в ожидании приказа прокурора они безусловно предпочитали посидеть тут, в тепле, чем топтаться на холоде. Будильник, стоявший на полке рядом с бутылкой безалкогольного «перно», показывал половину третьего. Как раз хватит времени заглянуть к детям покойной, затем я отредактирую статью и успею подать ее в вечерний выпуск. Я даже подумал, что смогу спокойно написать ее дома, ведь на машине я легко доберусь до редакции — единственная польза от того, что я согласился на этот репортаж. И наконец, мысль о том, что я сяду за руль скоростного автомобиля (а в наше время это такое редкое удовольствие!), победила мою расслабленность. К тому же, если бы даже Лидия пришла в эту минуту, обстоятельства складывались совсем неблагоприятно. Что сказать ей в присутствии полицейских?
— Ну что же,— сказал я,— мне пора идти работать. Очень признателен вам, господа...
— Не стоит благодарности!
Тот, который допрашивал меня утром, протянул мне руку. Бушрон тоже. И остальные инспекторы. Я попрощался с прокурором и комиссаром, которые учтиво приподняли шляпы. После этого я решительно направился к двери. В то же мгновение дверь отворилась, и в зал вошла Лидия.
Я уже вижу, что не могу больше уклоняться от рассказа о Лидии. И снова я приглашаю читателя вернуться вместе со мной в прошлое, но уже не на шестьдесят лет, а всего на несколько месяцев назад.
Я только что демобилизовался и с радостью вернулся в газету на свое место, «прикрытое» в июне 1940 года. Родители жили в провин-
— Никто лучше вас не смог бы нас проинформировать о нравственном становлении Пьера Маргла, о его характере,— начал Пьер Бертрикс.
Иезуит медленно поднял руку:
— Прошу простить, что сразу же перебиваю вас, господа, однако, возможно, вы несколько ошибаетесь на мой счет. Я не был духовником Пьера Маргла. Тот, кто им был — кстати, избранный добровольно, как у нас заведено,— умер несколько лет тому назад. Но даже будь он сегодня жив, то безусловно сохранил бы тайну, как и полагается исповеднику,— вы это понимаете. Что касается меня, то на протяжении трех лет, со второго класса до философского, я преподавал Пьеру Маргла литературу. В данном качестве я могу поделиться с вами своими впечатлениями или, если хотите, рузультатами моих размышлений о поведении этого ученика.
Пьер Бертрикс склонил голову, показывая, что он понял.
— Пьер Маргла чем-то выделялся или был обычным учеником?
— Блестящие способности. Ум чрезвычайной живости, опирающийся на безупречную память. Интересы Пьера простирались далеко за пределы предметов школьной программы, и нам приходилось чаще сдерживать его любопытство, чем его поощрять. При этом, несмотря на свою одаренность и легкость в учебе, Пьер Маргла был очень трудолюбив. Никакие трудности, казалось, для него не существовали. Я вспоминаю, например, что, уже будучи учеником класса философии, он обратился за разрешением индивидуально изучать русский язык, что ему и было позволено. У нас он получил две степени бакалавра с оценкой «очень хорошо», после чего опекун забрал его отсюда, чтобы он мог изучать высшую риторику в Париже, в лицее Луи-де-Гран. Неудача Маргла на вступительных экзаменах в Педагогический институт была для меня полной неожиданностью и крайне разочаровала. Возможно, там он не нашел авторитетных советчиков, которые направили бы его интеллектуальные силы к избранной цели. А может, сама цель — то есть поступление в Педагогический — перестала быть для него желанной...
— Его опекун к тому времени уже умер, не так ли?
— Да, Пьер Маргла как раз достиг совершеннолетия. Он отслужил в армии, потом начал писать. Он всегда присылал мне свои книги.
— Вы постоянно переписывались с ним, святой отец?
— До войны, хотя и с большими перерывами. В 1937 году Пьер Маргла сообщил о своей женитьбе. Снова он написал мне спустя два года.
Несколько секунд все молчали.
— Не знаю, могу ли я спросить, отче, известны ли вам причины, побудившие Пьера Маргла развестись с женой,— продолжал Пьер Бертрикс,— тем более, что полиция уже наводила справки в другом месте.
Вам есть что сказать по этому поводу?
Выпрямившись на своих стульях, мы оба больше походили на просителей, чем следователей. Вместе с тем я понимал, что Пьера Бертрикса не так-то просто сбить с толку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Когда мы вошли внутрь, прокурор и комиссар уже сидели перед бокалами дымящегося грота. Остальные полицейские пили у стойки. Хозяин протянул мне руку. Его жесткие с проседью волосы были взлохмачены. Наверное, появление этой изысканной клиентуры прервало его послеобеденный отдых.
— Погодите,— сказал он мне,— вы что, оставили бокс?
— Только на этот раз. Я заменяю товарища.
Я был не против того, чтобы дать понять, что не собираюсь постоянно якшаться с полицейскими инспекторами.
— Кто знает,— молвил Бушрон.— А вдруг вам понравится... Зачем отвечать9 Этот тип уже начал меня раздражать. Я решил, что он пытается «разговорить» меня. Ничего у него не выйдет, и это надо дать понять сразу.
-- Господа также желают грогу?
Грог был крепкий и хорошо подслащенный. Ни для кого не было тайной, и менее всего для комиссара, что близость Базы Армии США № 07811, расположенной на границе с Боннеем, позволяла населению украсить свой стол кое-какими лакомствами. Хозяин «Пти-Лидо» снабжал меня но, ей-Богу, умеренной цене молотым кофе намного высшего качества, чем пайкова смесь, а моя квартирная хозяйка, хотя она уже давно вышла из возраста Д-3 и еще не достигла категории С , ежедневно варила себе шоколад, аромат которого поднимался до моей комнаты.
Я редко употребляю спиртное, но это не помешало мне должным образом оценить крепость горячего грога. С бокалом в руке я вместе с полицейскими инстинктивно приблизился к камину. Хозяин хмуро вытирал фанерную стойку, и по шевелению его губ я понял, что он ворчал «гадость», как он делал пятьдесят раз в день, когда брался за тряпку — цинковое покрытие было конфисковано во время оккупации,
а деревянную стойку было практически невозможно содержать в должном состоянии. Комиссар не решался нарушить раздумия прокурора, который, возможно, размышлял лишь о своих газовых батареях. Инспекторы закурили. Коллега Бушрона предложил сигарету и мне (в наше время такой жест чего-то стоит!)
— Весьма благодарен. Я не курю.
Бушрон посмотрел на меня так, как будто то, что я не курю, дает еще одно основание меня подозревать. Сейчас, когда я выпил грогу, здравый смысл подсказывал мне поскорее убираться отсюда. Из того, что я видел и о чем узнал — надо еще зайти к детям Жеральдины Летандар, вот каторга! — уже можно было слепить вполне приличный репортаж. Полицейские не выказывали никакого желания продолжать разговор о преступлении, а я вовсе не собирался задавать вопросы и писать прямо тут, на глазах у хозяина и любопытных. Тем не менее я медлил. Я хорошо знал, какая надежда удерживает меня, заставляет попусту тратить время. А дядюшка Сонье за своей стойкой, наверное, догадывался, в чем дело, потому что иногда искоса поглядывал на меня.
Я слышал неспешный разговор инспекторов о служебных делах — в ожидании приказа прокурора они безусловно предпочитали посидеть тут, в тепле, чем топтаться на холоде. Будильник, стоявший на полке рядом с бутылкой безалкогольного «перно», показывал половину третьего. Как раз хватит времени заглянуть к детям покойной, затем я отредактирую статью и успею подать ее в вечерний выпуск. Я даже подумал, что смогу спокойно написать ее дома, ведь на машине я легко доберусь до редакции — единственная польза от того, что я согласился на этот репортаж. И наконец, мысль о том, что я сяду за руль скоростного автомобиля (а в наше время это такое редкое удовольствие!), победила мою расслабленность. К тому же, если бы даже Лидия пришла в эту минуту, обстоятельства складывались совсем неблагоприятно. Что сказать ей в присутствии полицейских?
— Ну что же,— сказал я,— мне пора идти работать. Очень признателен вам, господа...
— Не стоит благодарности!
Тот, который допрашивал меня утром, протянул мне руку. Бушрон тоже. И остальные инспекторы. Я попрощался с прокурором и комиссаром, которые учтиво приподняли шляпы. После этого я решительно направился к двери. В то же мгновение дверь отворилась, и в зал вошла Лидия.
Я уже вижу, что не могу больше уклоняться от рассказа о Лидии. И снова я приглашаю читателя вернуться вместе со мной в прошлое, но уже не на шестьдесят лет, а всего на несколько месяцев назад.
Я только что демобилизовался и с радостью вернулся в газету на свое место, «прикрытое» в июне 1940 года. Родители жили в провин-
— Никто лучше вас не смог бы нас проинформировать о нравственном становлении Пьера Маргла, о его характере,— начал Пьер Бертрикс.
Иезуит медленно поднял руку:
— Прошу простить, что сразу же перебиваю вас, господа, однако, возможно, вы несколько ошибаетесь на мой счет. Я не был духовником Пьера Маргла. Тот, кто им был — кстати, избранный добровольно, как у нас заведено,— умер несколько лет тому назад. Но даже будь он сегодня жив, то безусловно сохранил бы тайну, как и полагается исповеднику,— вы это понимаете. Что касается меня, то на протяжении трех лет, со второго класса до философского, я преподавал Пьеру Маргла литературу. В данном качестве я могу поделиться с вами своими впечатлениями или, если хотите, рузультатами моих размышлений о поведении этого ученика.
Пьер Бертрикс склонил голову, показывая, что он понял.
— Пьер Маргла чем-то выделялся или был обычным учеником?
— Блестящие способности. Ум чрезвычайной живости, опирающийся на безупречную память. Интересы Пьера простирались далеко за пределы предметов школьной программы, и нам приходилось чаще сдерживать его любопытство, чем его поощрять. При этом, несмотря на свою одаренность и легкость в учебе, Пьер Маргла был очень трудолюбив. Никакие трудности, казалось, для него не существовали. Я вспоминаю, например, что, уже будучи учеником класса философии, он обратился за разрешением индивидуально изучать русский язык, что ему и было позволено. У нас он получил две степени бакалавра с оценкой «очень хорошо», после чего опекун забрал его отсюда, чтобы он мог изучать высшую риторику в Париже, в лицее Луи-де-Гран. Неудача Маргла на вступительных экзаменах в Педагогический институт была для меня полной неожиданностью и крайне разочаровала. Возможно, там он не нашел авторитетных советчиков, которые направили бы его интеллектуальные силы к избранной цели. А может, сама цель — то есть поступление в Педагогический — перестала быть для него желанной...
— Его опекун к тому времени уже умер, не так ли?
— Да, Пьер Маргла как раз достиг совершеннолетия. Он отслужил в армии, потом начал писать. Он всегда присылал мне свои книги.
— Вы постоянно переписывались с ним, святой отец?
— До войны, хотя и с большими перерывами. В 1937 году Пьер Маргла сообщил о своей женитьбе. Снова он написал мне спустя два года.
Несколько секунд все молчали.
— Не знаю, могу ли я спросить, отче, известны ли вам причины, побудившие Пьера Маргла развестись с женой,— продолжал Пьер Бертрикс,— тем более, что полиция уже наводила справки в другом месте.
Вам есть что сказать по этому поводу?
Выпрямившись на своих стульях, мы оба больше походили на просителей, чем следователей. Вместе с тем я понимал, что Пьера Бертрикса не так-то просто сбить с толку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47