Но мне бы хотелось все-таки поручить это дело вам... Оно не принесет вам много хлопот. Что там у вас сейчас с вашей рубрикой?
— Сердан выступает на следующей неделе на звание чемпиона. А пока...
— Да, я знаю: «Сплетни на тренировках». Но вы с этим прекрасно справитесь. Ну как, договорились? Едете в Кретей?
Комб начал вертеть в руках свой портсигар. Если бы в ту минуту он предложил мне сигару, я думаю, что послал бы все к черту. Но он, наверное, вспомнил, что я не курю.
— При условии, что это не станет прецедентом. Я не оставлю спортивную рубрику.
— Ну разумеется!
Я чувствовал, что меня распирает неуемная отвага. И добавил:
— А вы уверены, месье, что Сюэр действительно просил у вас отпуск?
Комб снова воздел руки к небу.
— Он просто неподражаем! Можете сами спросить у Бодэ... Через полчаса я ехал со скоростью сто десять километров в час в направлении Кретея.
Вы переезжаете через Сену в Шарантоне, потом в Мезон-Альфор поворачиваете налево на улицу Кретея и дальше прямо. Почти сразу же, направо, начинаются местные достопримечательности. Кладбище Кретея. Церковь. Дорога сужается, вы пересекаете городок. С Парижской улицы сворачиваете налево на улицу Мулен-Берсон, круто спускающуюся в долину Марны. Мост Капитула. Тополиный остров. Вот мы и приехали.
Я думаю, что наилучший способ получить полное представление об этой местности — перенестись сначала лет на шестьдесят назад, в летнюю пору. Берег Марны. Вернее «рукав Капитула», который, по сути, и есть одна из излучин Марны. Представьте себе прохладную тень, узкую ленту воды, кабачки с причалами, несколько веселых домиков, а на воде в полосатых тельняшках гребцы Ренуара, мускулистые и усатые, со своими красотками, что распевают романсы, опустив кончики пальцев в быстрое течение. Молодость, веселье, беззаботная жизнь, исполосованные солнцем зонтики... Отдыхающие причаливают к берегу, раскладывают завтрак на траве или устраиваются под беседками. «В Ковчеге Любви», «У Сержанта Бобийо», «У Веселого Пескаря»... Слышатся смех, простенькие напевы. Погрести на лодке сюда приезжал Мопассан. Но вот рукав Капитула соединяется с основным руслом
Марны, и девушки вскрикивают, когда их глазам открывается красивая широкая река, долина света, столь любимая импрессионистами...
Прошло шестьдесят лет. «В Ковчеге Любви», «У Сержанта Бо-бийо», и «У Веселого Пескаря» — кабачки остались на месте, но запущенные, жестоко побитые временем. Сейчас зима, деревья стоят обнаженные в холодном тумане. Что с вами случилось, веселые берега? На земле Тополиного острова, на земле острова Хлебной Горбушки, одни названия которых навевают воспоминания о пирушках на свежем воздухе, со сногсшибательной неуклюжестью, нахально, беспорядочно, хаотично выросли десятки и сотни маленьких домиков. «Иметь сад над Марной» — такую мечту вынашивали лавочники в ясный воскресный день. Но легкие строительные материалы не выдержали страшных военных зим, многих лет без отопления. Цемент растрескался, бутовый камень раскололся. Полуразрушенные хижины отчаянно цепляются за гнилые пристани. Поселок лодочников превратился в странное, заброшенное селение, где каждый спасается как может. Жизненно важная цель — поддержать хоть немного тепла в убогих печах, для. чего можно жечь забор или, как поступил один пенсионер, рубить по одному платаны в своем саду. А еще можно вытягивать из воды разбитые лодки, надеясь на то, что они превратятся в сухие дрова...
Я оставил свою машину на дороге, носящей то же название, что и речной рукав. Оба жандарма, охранявшие въезд на Дубовую Аллею, узнали редакционную машину и пропустили меня, ни о чем не спрашивая. Ворота дома, где было совершено преступление, были открыты, по саду разгуливали полицейские в пальто. Меня узнал фотограф из «Эклерер».
— Судебно-медицинский эксперт только что уехал,— сообщил он.—Прокурор еще здесь, вместе с комиссаром. А вы что, заменяете Делангренье?
Я вошел в дом. Это было крепкое старинное здание, чистое, удобно обставленное. Со второго этажа доносились голоса. Я поднялся по лестнице и увидел в комнате четырех мужчин. На всякий случай я представился и сообщил, из какой я газеты.
— Ваши коллеги уже ушли,— сказал мне один из мужчин.— А нам вот приходится тут торчать...
— Я совсем окоченел,— отозвался второй.
Он казался достаточно элегантным, хотя, как и все остальные, оставался в шляпе.
— А как у вас с отоплением? — обратился он к первому.
— Я бы сказал, неважно, месье прокурор. В нашем комиссариате топят хорошо, но дома... мне удалось достать немного дров...
— А у меня газовое отопление,— заявил прокурор.
— Газовое?
— Вот именно. У меня четыре больших обогревателя. Их установила Газовая Компания. А когда меня хотели посадить на паек, я пошел к ним и устроил настоящий разнос. «Что же это такое,— возмутился я,— вы предлагали свои услуги, отговорили меня от угольной или дровяной печи, а сейчас хотите совсем отказать мне в отоплении? Я включу свои обогреватели, и можете штрафовать меня сколько вам заблагорассудится!» Поверьте, друг мой, больше об этом не было и речи.
— По-моему, если немного подмазать контролеров...
— Ну, полноте!.. Хотя нельзя же, право, сложа руки, гибнуть от холода!
Это был мой первый уголовный репортаж. Я представлял себе полицейских, склонившихся над следами ног, изучающих через увеличительное стекло отпечатки пальцев, сопоставляющих показания свидетелей. Конечно, приехал я поздновато. Ну так что же, теперь писать репортаж об отоплении прокурора? Моя растерянность, наверное, отразилась у меня на лице, так как один из полицейских обратился ко мне довольно любезно:
— Антропометрическая служба уже закончила работу,— сказал он мне.— Хотите посмотреть на жертву?
Жеральдина Летандар, шестидесяти шести лет. Честное слово, я о ней почти забыл. И вдруг я понял, что ею должна быть эта вытянутая, распростертая на кровати фигура — холодный труп в двух шагах от этих совершенно спокойных людей. Посмотреть на жертву, наверное, входило в мои обязанности. Полицейский поднял простыню:
— Вот она.
Я не очень впечатлительный человек. Занятия некоторыми силовыми видами спорта воспитали во мне хладнокровие. Как и все французы моего поколения, я воевал; в Эльзасе рядом со мной взорвался немецкий «Тигр», и я видел разорванные, размазанные по стене тела. Но все же, когда полицейский снял простыню с тела Жеральдины Летандар, ощущение было такое, как будто мне хорошенько врезали в солнечное сплетение. «Облитая серной кислотой» — это определение ничего мне не говорило. Так вот, у покойницы больше не было лица. Между волосами и костью подбородка — ничего, или скорее... Даже сейчас меня охватывает отвращение при воспоминании о той страшной, бесформенной массе. Я заметил также красноватые пятна кислоты на полу. Полицейский прикрыл тело.
— Ее убили, когда она стояла там, перед дверью,— объяснил он.— Задушили.
— Задушили, а потом облили кислотой?
— Да.
Я ни капельки не лукавил перед Комбом, говоря, что преступления не интересуют меня. Но сейчас почти против воли я задал первый вопрос. И уже сам себе поставил другой, который не осмелился задать
полицейскому: «Облили серной кислотой, но зачем?..» Полицейского же я спросил о другом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Сердан выступает на следующей неделе на звание чемпиона. А пока...
— Да, я знаю: «Сплетни на тренировках». Но вы с этим прекрасно справитесь. Ну как, договорились? Едете в Кретей?
Комб начал вертеть в руках свой портсигар. Если бы в ту минуту он предложил мне сигару, я думаю, что послал бы все к черту. Но он, наверное, вспомнил, что я не курю.
— При условии, что это не станет прецедентом. Я не оставлю спортивную рубрику.
— Ну разумеется!
Я чувствовал, что меня распирает неуемная отвага. И добавил:
— А вы уверены, месье, что Сюэр действительно просил у вас отпуск?
Комб снова воздел руки к небу.
— Он просто неподражаем! Можете сами спросить у Бодэ... Через полчаса я ехал со скоростью сто десять километров в час в направлении Кретея.
Вы переезжаете через Сену в Шарантоне, потом в Мезон-Альфор поворачиваете налево на улицу Кретея и дальше прямо. Почти сразу же, направо, начинаются местные достопримечательности. Кладбище Кретея. Церковь. Дорога сужается, вы пересекаете городок. С Парижской улицы сворачиваете налево на улицу Мулен-Берсон, круто спускающуюся в долину Марны. Мост Капитула. Тополиный остров. Вот мы и приехали.
Я думаю, что наилучший способ получить полное представление об этой местности — перенестись сначала лет на шестьдесят назад, в летнюю пору. Берег Марны. Вернее «рукав Капитула», который, по сути, и есть одна из излучин Марны. Представьте себе прохладную тень, узкую ленту воды, кабачки с причалами, несколько веселых домиков, а на воде в полосатых тельняшках гребцы Ренуара, мускулистые и усатые, со своими красотками, что распевают романсы, опустив кончики пальцев в быстрое течение. Молодость, веселье, беззаботная жизнь, исполосованные солнцем зонтики... Отдыхающие причаливают к берегу, раскладывают завтрак на траве или устраиваются под беседками. «В Ковчеге Любви», «У Сержанта Бобийо», «У Веселого Пескаря»... Слышатся смех, простенькие напевы. Погрести на лодке сюда приезжал Мопассан. Но вот рукав Капитула соединяется с основным руслом
Марны, и девушки вскрикивают, когда их глазам открывается красивая широкая река, долина света, столь любимая импрессионистами...
Прошло шестьдесят лет. «В Ковчеге Любви», «У Сержанта Бо-бийо», и «У Веселого Пескаря» — кабачки остались на месте, но запущенные, жестоко побитые временем. Сейчас зима, деревья стоят обнаженные в холодном тумане. Что с вами случилось, веселые берега? На земле Тополиного острова, на земле острова Хлебной Горбушки, одни названия которых навевают воспоминания о пирушках на свежем воздухе, со сногсшибательной неуклюжестью, нахально, беспорядочно, хаотично выросли десятки и сотни маленьких домиков. «Иметь сад над Марной» — такую мечту вынашивали лавочники в ясный воскресный день. Но легкие строительные материалы не выдержали страшных военных зим, многих лет без отопления. Цемент растрескался, бутовый камень раскололся. Полуразрушенные хижины отчаянно цепляются за гнилые пристани. Поселок лодочников превратился в странное, заброшенное селение, где каждый спасается как может. Жизненно важная цель — поддержать хоть немного тепла в убогих печах, для. чего можно жечь забор или, как поступил один пенсионер, рубить по одному платаны в своем саду. А еще можно вытягивать из воды разбитые лодки, надеясь на то, что они превратятся в сухие дрова...
Я оставил свою машину на дороге, носящей то же название, что и речной рукав. Оба жандарма, охранявшие въезд на Дубовую Аллею, узнали редакционную машину и пропустили меня, ни о чем не спрашивая. Ворота дома, где было совершено преступление, были открыты, по саду разгуливали полицейские в пальто. Меня узнал фотограф из «Эклерер».
— Судебно-медицинский эксперт только что уехал,— сообщил он.—Прокурор еще здесь, вместе с комиссаром. А вы что, заменяете Делангренье?
Я вошел в дом. Это было крепкое старинное здание, чистое, удобно обставленное. Со второго этажа доносились голоса. Я поднялся по лестнице и увидел в комнате четырех мужчин. На всякий случай я представился и сообщил, из какой я газеты.
— Ваши коллеги уже ушли,— сказал мне один из мужчин.— А нам вот приходится тут торчать...
— Я совсем окоченел,— отозвался второй.
Он казался достаточно элегантным, хотя, как и все остальные, оставался в шляпе.
— А как у вас с отоплением? — обратился он к первому.
— Я бы сказал, неважно, месье прокурор. В нашем комиссариате топят хорошо, но дома... мне удалось достать немного дров...
— А у меня газовое отопление,— заявил прокурор.
— Газовое?
— Вот именно. У меня четыре больших обогревателя. Их установила Газовая Компания. А когда меня хотели посадить на паек, я пошел к ним и устроил настоящий разнос. «Что же это такое,— возмутился я,— вы предлагали свои услуги, отговорили меня от угольной или дровяной печи, а сейчас хотите совсем отказать мне в отоплении? Я включу свои обогреватели, и можете штрафовать меня сколько вам заблагорассудится!» Поверьте, друг мой, больше об этом не было и речи.
— По-моему, если немного подмазать контролеров...
— Ну, полноте!.. Хотя нельзя же, право, сложа руки, гибнуть от холода!
Это был мой первый уголовный репортаж. Я представлял себе полицейских, склонившихся над следами ног, изучающих через увеличительное стекло отпечатки пальцев, сопоставляющих показания свидетелей. Конечно, приехал я поздновато. Ну так что же, теперь писать репортаж об отоплении прокурора? Моя растерянность, наверное, отразилась у меня на лице, так как один из полицейских обратился ко мне довольно любезно:
— Антропометрическая служба уже закончила работу,— сказал он мне.— Хотите посмотреть на жертву?
Жеральдина Летандар, шестидесяти шести лет. Честное слово, я о ней почти забыл. И вдруг я понял, что ею должна быть эта вытянутая, распростертая на кровати фигура — холодный труп в двух шагах от этих совершенно спокойных людей. Посмотреть на жертву, наверное, входило в мои обязанности. Полицейский поднял простыню:
— Вот она.
Я не очень впечатлительный человек. Занятия некоторыми силовыми видами спорта воспитали во мне хладнокровие. Как и все французы моего поколения, я воевал; в Эльзасе рядом со мной взорвался немецкий «Тигр», и я видел разорванные, размазанные по стене тела. Но все же, когда полицейский снял простыню с тела Жеральдины Летандар, ощущение было такое, как будто мне хорошенько врезали в солнечное сплетение. «Облитая серной кислотой» — это определение ничего мне не говорило. Так вот, у покойницы больше не было лица. Между волосами и костью подбородка — ничего, или скорее... Даже сейчас меня охватывает отвращение при воспоминании о той страшной, бесформенной массе. Я заметил также красноватые пятна кислоты на полу. Полицейский прикрыл тело.
— Ее убили, когда она стояла там, перед дверью,— объяснил он.— Задушили.
— Задушили, а потом облили кислотой?
— Да.
Я ни капельки не лукавил перед Комбом, говоря, что преступления не интересуют меня. Но сейчас почти против воли я задал первый вопрос. И уже сам себе поставил другой, который не осмелился задать
полицейскому: «Облили серной кислотой, но зачем?..» Полицейского же я спросил о другом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47