Никакой возможности. Мы все четверо шли рядышком, комиссар, его секретарь, Бертрикс и я, а сразу за нами — жандармы. Те, по всей вероятности, не были посвящены в замысел, равно как и секретарь. Я промолчал.
Племянницы вдовы Шарло закрыли дверь в дом, но оставили гореть лампочку на крыльце, так как в саду еще были люди, что-то около десятка. Бутылка с серной кислотой все еще стояла внизу, возле ступенек. Комиссар и Бертрикс серьезно ее рассматривали под заинтересованными взглядами любопытных. При свете карманных фонариков жандармы обследовали кучу перегноя под моим окном, водосточную трубу...
— Искать следы в садике бесполезно,— заметил детектив.— Месье Норрей, вам не следовало пускать сюда людей, ведь все затоптали.
Я едва было не ответил ему резко, но сдержался. Хотя меня не покидало ощущение, будто он, чувствуя мое раздражение, испытывает злое наслаждение, и свидетельством тому его замечания. Племянницы с молчаливым испугом встретили вторжение полиции в свой дом. Бертрикс внимательно осмотрел стекло в моем окне:
— Сработано на совесть. Вы ничего не слышали?
— Нет.
Он не улыбался. Спросил, в котором часу я пошел в свою комнату, чтобы лечь спать, каждый ли вечер я возвращаюсь в одно и то же время, не заметил ли я ничего подозрительного накануне. Секретарь комиссара прилежно записывал мои ответы.
— Великолепно,— подытожил Бертрикс.— Теперь мы вас покинем. Самое для вас неприятное, что вы, наверное, сможете вставить стекло только через несколько дней. Будете мерзнуть.
— Я не подумал об этой детали,— ответил я,— иначе...
Бертрикс нахмурился...
— Иначе что?
— Ничего. Я бы заклеил дырку бумагой.
Полицейские собирались уходить. Уже закрывая калитку, комиссар повернулся ко мне.
— Во всяком случае, не опасайтесь за свою безопасность, господин Норрей...
— Я не опасаюсь, я...
И сразу же умолк, еще более разъяренный на себя: как мог я такое сказать, когда прекрасно знал, что за этим стоит? Фу, черт! Как тяжело держаться с достоинством, когда уже начал лгать!
— Оба жандарма будут этой ночью охранять ваш дом,— закончил комиссар.
— Да что вы, это лишнее!
— Ничуть,— ответил Пьер Бертрикс.
Я посмотрел на него. Он выдержал мой взгляд. Нас окружали любопытные, и, конечно, прислушивались. Что мне оставалось, как не сдаться? Комиссар велел соседям расходиться. Еще он попросил, чтобы я закрыл калитку на ключ и отдал его жандармам.
— Они вернут его вам завтра утром, а если не они, то их товарищи, которые придут их сменить. Эти предосторожности отнюдь не излишни.
Комиссар с Пьером Бертриксом и секретарем ушли. Жандармы встали на пост. Я пропускаю первую фазу своих одиноких раздумий, которые вскоре сменились приступом ярости. Действительно, я находился под арестом. Вот к чему привела моя уступчивость: теперь я дома под надзором. И речи быть не может о том, чтобы вернуться в «Пти-Лидо», увидеться с Лидией или с кем-нибудь еще раньше, чем завтра. Мое раздражение не могло найти выход в этой стене. Тяжело было поверить, что Пьер Бертрикс не преследовал именно таких целей. Какую игру затеял со мной этот человек, который с первого взгляда пленил меня простотой и откровенностью?
Откровенность... Понятно, что это слово вскоре обернется против меня. Я сердился на Пьера Бертрикса за то, что он втянул меня в эту «имитацию преступления», в эту фальшивую игру, которая заставляла меня лгать, но разве я сам по собственной воле не скрыл от него большую часть правды? Постепенно в темноте и тиши ночи высветилось все безумие моего поведения. Безумие, не сильно ли сказано? Судите сами. Произошли три ужасных преступления, три еще недавно живых и здоровых человека с обезображенными лицами покоились теперь в гробах, а я, у которого в руках, возможно, была нить, которая
помогла бы поймать преступника,я молчал. Я разыскал Пьера Бертрикса, он меня выслушал, приобщил к своим поискам, а я продолжал хранить тайну, неясную и для меня, тайну, которую я как честный человек должен был выложить Бертриксу. Как честный человек? Но разве перед тем я не дал слово Лидии? Интересно, часто ли философы сами подвергают свои системы испытанию действительностью. По крайней мере, мой случай полностью подтверждал полную несостоятельность категорического императива. Я должен был быть абсолютно уверен, что поступил бесчестно, не рассказав Бертриксу все, что знал о Лидии. Я хотел бы быть в этом уверенным. Но в глубине души у меня такой уверенности не было. Все мои размышления сводились к тому, что я со все возрастающей очевидностью осознавал, как сильно рискую, продолжая хранить молчание и действуя вопреки закону в драматическом уголовном деле. Но всего этого было недостаточно, чтобы я решился действовать иначе...
Ничто не может помешать вращению Земли. Я проснулся на рассвете и видел, как окно постепенно светлело. Я вспомнил о жандармах, которые меня сторожили, и снова задумался о намерениях Бертрикса, о том, когда он начал играть со мной в «двойную игру». Но ночной отдых вернул мне равновесие — я увижусь с Лидией, скажу ей все, что решил сказать.
Тем не менее я позаботился о том, чтобы никто не подумал, будто я очень тороплюсь. Было около половины десятого, когда я сказал старшей из моих хозяек, что иду к жандармам за ключом.
— Но ключ у меня, жандармы мне его вернули,— ответила она.— Они уже ушли.
Туман рассеялся, стояла чудесная погода.
Неблагоприятное для фермеров, чрезвычайно сухое начало зимы имело и свои преимущества: ослепительно голубое небо, почти по-весеннему тепло. В «Пти-Лидо» Лидия была одна. Ее отец ушел час назад. Посетителей тоже не было.
— Лидия, я не мог прийти вчера вечером.
— Я знаю. Вас охраняли. Я была рада этому.
Она улыбалась. Я подошел к ней, взял за руку, обнял за талию. Она разрешила себя поцеловать. По дороге под окнами кто-то прошел, нас могли увидеть. Лидия не отстранилась. Кто из нас компрометировал другого? Я снова поцеловал Лидию.
— Лидия... Давай спустимся в твою комнату.
— Нет. Не здесь. Не в этом доме.
Она двинулась между столами к окну и выглянула во двор.
— Не на Тополином острове, Робер...
Она вернулась, взяла меня за руку и повлекла за собой к окну.
— Смотрите, какая чудесная погода, какое чистое небо! Какое веселое небо! Почему бы нам не поехать куда-нибудь вместе, туда, где мы могли бы свободно любить друг друга, не таясь, в какую-нибудь страну, чистую, как это небо? Например, в Канаду...
— Вам обязательно надо ехать в Канаду, Лидия? Она повернулась ко мне и вдруг горячо проговорила:
— Да, мне необходимо отсюда уехать, необходимо, потому что я больше не могу жить в этом нищем и ужасном месте, среди этих грязных развалюх, в этом бистро: Да, Робер, мне все это надоело, надоело быть Лидией из «Пти-Лидо», каждый день видеть и обслуживать этих дураков, особенно видеть! Неужели вы думаете, что жизнь дается для того, чтобы ее растратили даром, неужели вы думаете, что я должна ждать здесь... неизвестно чего?
Она была прелестна в своем возбуждении, намного красивее, чем в первый день, когда я ее увидел, с горящими глазами и волосами, похожими на волны бурного моря, с пылающими шеками. Да! Действительно она была права, действительно ей нечего делать на Тополином острове!..
— Не подумайте, что я боюсь работы. Я готова собственными руками строить дом, готовить обед в чугунках, обрабатывать землю, но как можно дальше отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Племянницы вдовы Шарло закрыли дверь в дом, но оставили гореть лампочку на крыльце, так как в саду еще были люди, что-то около десятка. Бутылка с серной кислотой все еще стояла внизу, возле ступенек. Комиссар и Бертрикс серьезно ее рассматривали под заинтересованными взглядами любопытных. При свете карманных фонариков жандармы обследовали кучу перегноя под моим окном, водосточную трубу...
— Искать следы в садике бесполезно,— заметил детектив.— Месье Норрей, вам не следовало пускать сюда людей, ведь все затоптали.
Я едва было не ответил ему резко, но сдержался. Хотя меня не покидало ощущение, будто он, чувствуя мое раздражение, испытывает злое наслаждение, и свидетельством тому его замечания. Племянницы с молчаливым испугом встретили вторжение полиции в свой дом. Бертрикс внимательно осмотрел стекло в моем окне:
— Сработано на совесть. Вы ничего не слышали?
— Нет.
Он не улыбался. Спросил, в котором часу я пошел в свою комнату, чтобы лечь спать, каждый ли вечер я возвращаюсь в одно и то же время, не заметил ли я ничего подозрительного накануне. Секретарь комиссара прилежно записывал мои ответы.
— Великолепно,— подытожил Бертрикс.— Теперь мы вас покинем. Самое для вас неприятное, что вы, наверное, сможете вставить стекло только через несколько дней. Будете мерзнуть.
— Я не подумал об этой детали,— ответил я,— иначе...
Бертрикс нахмурился...
— Иначе что?
— Ничего. Я бы заклеил дырку бумагой.
Полицейские собирались уходить. Уже закрывая калитку, комиссар повернулся ко мне.
— Во всяком случае, не опасайтесь за свою безопасность, господин Норрей...
— Я не опасаюсь, я...
И сразу же умолк, еще более разъяренный на себя: как мог я такое сказать, когда прекрасно знал, что за этим стоит? Фу, черт! Как тяжело держаться с достоинством, когда уже начал лгать!
— Оба жандарма будут этой ночью охранять ваш дом,— закончил комиссар.
— Да что вы, это лишнее!
— Ничуть,— ответил Пьер Бертрикс.
Я посмотрел на него. Он выдержал мой взгляд. Нас окружали любопытные, и, конечно, прислушивались. Что мне оставалось, как не сдаться? Комиссар велел соседям расходиться. Еще он попросил, чтобы я закрыл калитку на ключ и отдал его жандармам.
— Они вернут его вам завтра утром, а если не они, то их товарищи, которые придут их сменить. Эти предосторожности отнюдь не излишни.
Комиссар с Пьером Бертриксом и секретарем ушли. Жандармы встали на пост. Я пропускаю первую фазу своих одиноких раздумий, которые вскоре сменились приступом ярости. Действительно, я находился под арестом. Вот к чему привела моя уступчивость: теперь я дома под надзором. И речи быть не может о том, чтобы вернуться в «Пти-Лидо», увидеться с Лидией или с кем-нибудь еще раньше, чем завтра. Мое раздражение не могло найти выход в этой стене. Тяжело было поверить, что Пьер Бертрикс не преследовал именно таких целей. Какую игру затеял со мной этот человек, который с первого взгляда пленил меня простотой и откровенностью?
Откровенность... Понятно, что это слово вскоре обернется против меня. Я сердился на Пьера Бертрикса за то, что он втянул меня в эту «имитацию преступления», в эту фальшивую игру, которая заставляла меня лгать, но разве я сам по собственной воле не скрыл от него большую часть правды? Постепенно в темноте и тиши ночи высветилось все безумие моего поведения. Безумие, не сильно ли сказано? Судите сами. Произошли три ужасных преступления, три еще недавно живых и здоровых человека с обезображенными лицами покоились теперь в гробах, а я, у которого в руках, возможно, была нить, которая
помогла бы поймать преступника,я молчал. Я разыскал Пьера Бертрикса, он меня выслушал, приобщил к своим поискам, а я продолжал хранить тайну, неясную и для меня, тайну, которую я как честный человек должен был выложить Бертриксу. Как честный человек? Но разве перед тем я не дал слово Лидии? Интересно, часто ли философы сами подвергают свои системы испытанию действительностью. По крайней мере, мой случай полностью подтверждал полную несостоятельность категорического императива. Я должен был быть абсолютно уверен, что поступил бесчестно, не рассказав Бертриксу все, что знал о Лидии. Я хотел бы быть в этом уверенным. Но в глубине души у меня такой уверенности не было. Все мои размышления сводились к тому, что я со все возрастающей очевидностью осознавал, как сильно рискую, продолжая хранить молчание и действуя вопреки закону в драматическом уголовном деле. Но всего этого было недостаточно, чтобы я решился действовать иначе...
Ничто не может помешать вращению Земли. Я проснулся на рассвете и видел, как окно постепенно светлело. Я вспомнил о жандармах, которые меня сторожили, и снова задумался о намерениях Бертрикса, о том, когда он начал играть со мной в «двойную игру». Но ночной отдых вернул мне равновесие — я увижусь с Лидией, скажу ей все, что решил сказать.
Тем не менее я позаботился о том, чтобы никто не подумал, будто я очень тороплюсь. Было около половины десятого, когда я сказал старшей из моих хозяек, что иду к жандармам за ключом.
— Но ключ у меня, жандармы мне его вернули,— ответила она.— Они уже ушли.
Туман рассеялся, стояла чудесная погода.
Неблагоприятное для фермеров, чрезвычайно сухое начало зимы имело и свои преимущества: ослепительно голубое небо, почти по-весеннему тепло. В «Пти-Лидо» Лидия была одна. Ее отец ушел час назад. Посетителей тоже не было.
— Лидия, я не мог прийти вчера вечером.
— Я знаю. Вас охраняли. Я была рада этому.
Она улыбалась. Я подошел к ней, взял за руку, обнял за талию. Она разрешила себя поцеловать. По дороге под окнами кто-то прошел, нас могли увидеть. Лидия не отстранилась. Кто из нас компрометировал другого? Я снова поцеловал Лидию.
— Лидия... Давай спустимся в твою комнату.
— Нет. Не здесь. Не в этом доме.
Она двинулась между столами к окну и выглянула во двор.
— Не на Тополином острове, Робер...
Она вернулась, взяла меня за руку и повлекла за собой к окну.
— Смотрите, какая чудесная погода, какое чистое небо! Какое веселое небо! Почему бы нам не поехать куда-нибудь вместе, туда, где мы могли бы свободно любить друг друга, не таясь, в какую-нибудь страну, чистую, как это небо? Например, в Канаду...
— Вам обязательно надо ехать в Канаду, Лидия? Она повернулась ко мне и вдруг горячо проговорила:
— Да, мне необходимо отсюда уехать, необходимо, потому что я больше не могу жить в этом нищем и ужасном месте, среди этих грязных развалюх, в этом бистро: Да, Робер, мне все это надоело, надоело быть Лидией из «Пти-Лидо», каждый день видеть и обслуживать этих дураков, особенно видеть! Неужели вы думаете, что жизнь дается для того, чтобы ее растратили даром, неужели вы думаете, что я должна ждать здесь... неизвестно чего?
Она была прелестна в своем возбуждении, намного красивее, чем в первый день, когда я ее увидел, с горящими глазами и волосами, похожими на волны бурного моря, с пылающими шеками. Да! Действительно она была права, действительно ей нечего делать на Тополином острове!..
— Не подумайте, что я боюсь работы. Я готова собственными руками строить дом, готовить обед в чугунках, обрабатывать землю, но как можно дальше отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47