— Чтобы найти Пьера Маргла?
— Да, чтобы закончить дело.
— Вы уже напали на след?
— Нет.
— Но у вас хотя бы есть какие-то догадки? Или, может быть, версия?
— У меня есть две-три простые мысли, вот и все.
Наш разговор прервал невыносимый скрежет поезда, берущего приступом изогнутый склон. Мы еле двигались во все сгущавшейся темноте, часто останавливаясь на затерянных в горах станциях. Заходили крестьяне, одетые в распарованную военную форму, нагруженные ящиками. Мы говорили шепотом, повышая или понижая тон в зависимости от громыхания нашего поезда.
— Я не собираюсь разыгрывать перед вами Шерлока Холмса,— продолжал Бертрикс, когда мы наконец выехали на равнину.— Я буду постепенно разъяснять вам ход моего расследования и, если не объясняю всего уже теперь, то только потому, что мои предположения или, скорее, некоторые мысли о возможных направлениях поиска основываются на очень ограниченной информации. Через четыре или пять дней, а может, и раньше, я сообщу вам обо всех своих находках, и дальше мы будем действовать вместе — вот увидите, как это просто.
— Послушайте,— сказал я,— я глубоко тронут вашим дружеским отношением, чистосердечностью... Это так... любезно с вашей стороны. Но, поверьте, я ни в коей мере не чувствую себя подготовленным для того, чтобы действовать вместе с вами, как вы только что сказали. Вы позволяете мне сопровождать вас в вашем расследовании — это уже прекрасно. А помощь, которую я могу оказать вам, очень незначительна, чтобы не сказать ничтожна.
— Она намного значительнее, чем вы себе представляете. Наконец в поезде появился свет, наверное потому, что мы уже прибывали. Пьер Бертрикс повернулся ко мне:
— Я задам вам один вопрос. Подумайте, прежде чем ответить, и либо не отвечайте совсем, либо скажите: «Не знаю», ибо, в конце концов, есть много вещей, которые мы совершаем, сами не зная зачем. Так вот: почему вы пришли ко мне?
Свет электрической лампы был слишком ярким. Поезд дважды победно загудел.
— Честное слово,— вымолвил наконец я,— для этого было много причин, но мне трудно определить, какая была самой весомой...
— Конечно.
— Я должен признаться, что эта история по-настоящему захватила меня и пробудившееся любопытство не давало больше покоя. Мне хотелось узнать, что будет дальше, как в детективных романах...
— Понимаю.
— И когда комиссар Кретея сообщил, что за это дело взялись вы, он рассказал о вас в таких выражениях, что мне захотелось как можно скорее познакомиться с вами...
— Это прекрасный человек и, конечно, он был ко мне слишком снисходителен. Но, кажется, мы уже приехали.
Впритирку к платформе, поезд вползал на вокзал Бастид-Сен-Лоран. Через полчаса экспресс уносил нас в Париж.
Представьте себе, что вас втянули в какую-то темную, подозрительную, опасную историю, которая вам совершенно ни к чему, и более того, вы сами себя затащили в еще большие дебри, говоря неправду, или точнее, умалчивая часть правды перед человеком, который должен распутать это дело. Как выйти из подобного положения? Конечно же, пойти к следователю и сказать ему: «Послушайте. Я забыл сообщить вам нечто важное». И дальше ни в коем случае не вмешиваться в это дело, пока вас не пригласят. Именно так бы вы и поступили. Но — нет! Человек — странное существо! Безусловно, в нашем случае нужно учитывать чертовскую привлекательность Лидии для мужчины моего возраста, да к тому же свободного от всякой сентиментальной связи. И все же это не единственная причина. Какая-то непреодолимая сила толкает вас пройти весь путь до конца, как только позади осталась табличка с надписью: «Опасно». Опасно для моего покоя, опасно для моего счастья, а может, и для моей свободы. Даже вопреки внутреннему предостережению: «Опасно для жизни», я ответил бы «да» с неменьшим пылом, чем тогда, когда Лидия спросила меня шепотом, чтобы не услышал отец:
— Вы действительно на этом настаиваете?
Я вернулся из Бастид-Сен-Лоран утром и, конечно, не мог сразу же не заглянуть в «Пти-Лидо». Мне было совершенно необходимо снова увидеть Лидию, полюбоваться расцветшей среди зимы жизнью, ясным лицом, чудесными волосами, волнующими, упрямо молчащими глазами, в которых иногда пробегала тень отчаяния. Я цеплялся за любую возможность, чтобы подольше поторчать в кабачке, меня больше не волновали всякие мелкие условности, пускай даже это вызовет недоумение дядюшки Сонье. Лидия входила, Лидия выходила. Лидия проходила мимо. Так часто, как только я мог говорить с ней, чтобы нас
никто не слышал, я обращался к ней, я расспрашивал ее, я умолял. Почему она молчит? В чем я виноват? Почему она не хочет ничего объяснить? Я хотел поговорить с ней наедине четверть часа, десять минут, хотя бы пять... Если бы я подчинился приказу ее глаз, мне пришлось бы замолчать и убраться вон после первого же вопроса. Но отныне многое изменилось. Раньше я вел себя сдержанно, почти смущался перед Лидией. А сейчас чувствовал себя способным на все — во всяком случае на то, чтобы не уходить, не дождавшись ответа. Наконец дядюшка Сонье отвернулся, и я взял Лидию за руку.
— Лидия, прошу вас...
— Вы с ума сошли!
Мы говорили шепотом, но даже крик не мог звучать так душераздирающе. Выражение мольбы в ее глазах — перед этим устоять я все же не мог.
— Прошу вас, уходите отсюда! — прошептала она.
— Когда я смогу поговорить с вами?
Открылась дверь, появились новые посетители. Лидия отошла. Я повторил свой вопрос, как только она вернулась. Она ответила, избегая смотреть в мою сторону:
— Сегодня после полудня я еду в Париж. Автобусом.
— В котором часу?
— Не знаю. Но раньше двух.
В половине второго я снова сидел в кабачке, за чашкой кофе. Дома я позавтракал галетами и — наконец и мне повезло! — американским шоколадом. Лидия убрала посуду со стола, за которым она завтракала вместе с отцом, а потом целое столетие несла к лестнице две тарелки. Без четверти два я понял, что она готовится в дорогу. Лидия сделала мне знак выходить, но я не двинулся с места. Ей пришлось специально пройти мимо меня и сообщить: она сядет на автобус возле старой таможни. Я сказал, что сяду на предыдущей остановке.
— Если вас не будет возле таможни, я сойду.
— Я буду там. Но... вы действительно на этом настаиваете? Я ответил «да». Лидия опустила глаза и отошла от меня.
Я остался на открытой площадке автобуса и увидел Лидию, стоявшую перед цементным навесом таможни, с непокрытой головой, в бежевом, туго стянутом в поясе пальто. Зайдя в автобус, она совершенно непринужденно протянула мне руку.
— Добрый день? Как дела?
Все слова застряли у меня в горле. Я догадываюсь, что сейчас покажусь кому-то смешным, ну да ладно! Хотел бы я хоть на мгновение увидеть его на моем месте, на той автобусной площадке, с глазу на глаз с красивой девушкой, почти вплотную к ней, среди толпы любопытных, так что о серьезном разговоре не могло быть и речи. Лидия вела себя так, будто наша встреча была случайной или, лучше сказать, совершен-
но естественной, как если бы испокон веков было предопределено, что мы вместе поедем в Париж. Ее рука не отодвигалась от моего прикосновения на поручне, за который держались мы оба, ее губы были в нескольких сантиметрах от моих, а я, несчастный, остолбеневший дурак, время от времени что-то произносил, болтал о разной чепухе, бормотал какие-то слова, которые с тех пор совершенно выветрились из моей памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47