– Это не государственный – от Общества литераторов Франции. – Бальзак был один из его основателей. – И предложил мне его президент Общества Золя, он рекомендовал меня Обществу, объединяющему самых известных писателей Франции. – Огюст увидел что она нахмурилась, и спросил: «Разве я такой уж изверг, Камилла?»
– Ты единственный человек, которого я…
– Так браться за Бальзака?
– Что меня спрашивать?
– Я не спрашивал больше никого.
– Тебе ведь хочется принять заказ, верно, Огюст?
– Хочется! – Он жаждал этого всей душой. – Ни один писатель не нравится мне так, как Бальзак. Для меня самый великий писатель он, а не Гюго, не Флобер, Золя, Гонкур или Доде, что бы они о себе ни мнили. Бальзак был первым писателем, у которого я прочитал о мире, близком мне и моим родителям. Никто в моей семье не умел читать, кроме тети Те резы, и когда Бальзак умер, я даже и не знал – мне было тогда всего девять лет, – но потом я от крыл его несколько лет спустя, благодаря Лекоку, уже в Малой школе, и начал понимать, что имел в виду Лекок, когда говорил: «Не сочиняйте, а наблюдайте». Никто не умел наблюдать жизнь лучше Бальзака. «Человеческая комедия» стала моей Библией. – Возбуждение Огюста сменилось грустью. – Но они никогда не позволят мне сделать Бальзака таким, каким он был, – еще обаятельней, интересней и драматичней любого героя его «Человеческой комедии».
Он был тучен, с большим животом и короткими ногами, толстыми обвисшими губами, уродливыми массивными чертами лица. Грубоват и при этом полон здравого смысла, он был роялистом и писал о республиканцах объективнее, чем кто бы то ни было. Натура чрезвычайно сложная и трудная. И столько было всяких хлопот с этим памятником! Дюма через день после смерти Бальзака начал сбор средств на памятник Бальзаку по всей стране; с тех пор прошло больше сорока лет, а памятника все нет. Старания Дюма окончились судебным процессом, и теперь у нас есть памятник Дюма, но все еще нет памятника Бальзаку. А Шапю, который несколько лет назад был самым известным скульптором во Франции и одним из авторитетов в Институте, получил заказ и вскоре умер, так и не выполнив его. Теперь все мечтают получить этот заказ: мой друг Далу, даже мой помощник Дюбуа. Если я возьмусь за памятник Бальзаку, все скульпторы во Франции умрут от зависти и возненавидят меня. Браться за него – безумие, и все-таки… – Глаза Огюста оживились.
Не оставалось сомнения: только смерть удержит его.
– Камилла, если я приму этот заказ, придется собрать все силы, всю уверенность. Ты не можешь покинуть меня в такое время. – Он обнял ее, целовал глаза, щеки, губы. – Нам нельзя ссориться. Ты нужна мне: ты мой главный помощник.
Она стояла неподвижно, словно не чувствуя его прикосновения, хотя с трудом проеодолевала желание уступить ему, и сказала с притворной холодностью:
– Ты предпочтешь меня Дюбуа, Бурделю, Майолю?
– Если заслужишь.
– Ты считаешь, я лучше?
– У каждого из моих учеников свои достоинства.
– Но мы не ученики. Майоль уже выставлялся и Бурдель, а Дюбуа – один из самых известных французских скульпторов. Я единственная из твоих ближайших помощников, ничего еще по-настоящему не выставлявшая.
Огюст помрачнел, и Камилле показалось, что ее критика вывела его из себя, но он улыбнулся и сказал:
– Я устрою твою выставку. Пюви де Шаванн, Каррьер, я и еще несколько человек организовали наши собственные Общество и Салон, независимые от официальных, и мы устроим показ твоих работ. Нет-нет, не из личных побуждений, – поспешно добавил он, видя, как щеки ее снова вспыхнули, – твои работы достойны показа. Ты уже созрела.
Оставь его, убеждал ее внутренний голос, все равно он не любит тебя, у него один кумир – ваяние.
И когда он сказал: «Мне не на кого положиться, кроме тебя», она ответила, хотя знала, что не надо бы:
– Ты можешь положиться на Буше.
– И на Пруста?
– Ему ты тоже можешь доверять. Оба твои друзья. Как большинство людей, пытающихся примирить враждующие стороны, они самые уязвимые – всегда меж двух огней.
– Вот-вот! Я не могу без тебя. Без твоего здравого смысла.
Оставь его, повторял ей голос, оставь его, у вашей любви нет будущего, трезвый рассудок подсказывает тебе это, он никогда не покинет Розу, никогда!
– Я переселю Розу в деревню. – Когда?
– Как только подыщу место. Тогда мы сможем всецело посвятить себя работе над Бальзаком.
Огюст стоял перед ней, полный непреодолимого желания лепить, – таким она его еще не видела, и перед этим его нетерпением она была бессильна. Он – сама стихия, подумала она, такой же, как Бальзак, такое же чудо таланта. Она, кажется, наконец поняла его. Он отметал от себя мелочи жизни, отвергал комфорт и покой и метался в поисках красоты, правды и выразительности.
– И если ты не против, дорогая, мы поедем в Тур, место, где родился Бальзак. Мне придется поехать туда, если я примусь за памятник.
– Если? Как ты можешь даже думать об отказе?
– Это будет для нас обоих отдыхом. – Медовым месяцем?
– Может быть. Только мы да Бальзак. Камилла снова обрела уверенность и силу:
– Уедем поскорее. Пока не передумали.
2
Теперь, полагал Огюст, все уладилось. Но в ближайшие несколько недель он не увез Розу из Парижа, поездка в Тур была отложена, и Камилле начало казаться, что все пошло прахом, хотя он взялся за «Бальзака», как она советовала, и получил заказ. За тридцать тысяч франков – десять получено авансом – Огюст должен был закончить «Бальзака» за полтора года; фигура высотой в десять футов, установленная на пьедестале, предназначалась для площади Пале-Рояль. И каждый раз, когда Камилла напоминала ему об обещанном, он уверял, что сдержит слово, только сейчас слишком занят.
Полтора года – слишком короткий срок, думал он. Над всеми самыми важными своими произведениями он работал очень медленно, а это – главное. Чем больше он изучал Бальзака, тем яснее понимал грандиозность своей задачи и тем большей проникался решимостью создать образ писателя, необыкновенного и сложного, равных которому нет.
Он не меньше Камиллы рвался в Тур и намеревался увезти из Парижа Розу, но столько еще нужно было сделать! Бальзак прожил большую часть жизни в Париже – восемь лет на улице Рейнуар, 47, в Пасси, и вначале нужно было внимательно изучить этот район и сделать предварительные наброски. Были и другие причины, удерживающие его в Париже. Комиссар общественных работ снова отверг памятник Гюго для Пантеона, заявив, что новая статуя слишком мрачна, и Огюет принялся за третий вариант. Мэр города Кале одобрил окончательный вариант «Граждан Кале» и заверил Родена, что если общегородская лотерея не соберет достаточной суммы, они изыщут средства иначе, но не будет ли скульптор так любезен кое-что изменить – «Граждане Кале» все еще чересчур трагичны, им не хватает героичности.
И вот Огюст, хотя и потерял веру в то, что его «Граждане» будут когда-нибудь установлены в Кале, взялся за новую задачу – сделать граждан еще трагичней и в то же время еще человечней. Но, как заверил он мэра города Кале, это и «улучшит» их. Бальзак вызвал у него такой прилив сил, что он готов был работать над всеми скульптурами одновременно. Снова принялся за «Врата». Взял несколько частных заказов на скульптурные портреты и бюсты, чтобы покрыть расходы на путешествие в Тур и переезд семьи в деревню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158