Эта идея увлекла его, ликующе подумала герцогиня. Я поступаю правильно, он может стать еще богаче, и для этого не нужно будет трудиться над новыми скульптурами, он уже слишком стар, чтобы работать.
– Тебе нужен человек, который мог бы вести твои дела.
– И это ты?
– Кто-то должен этим заняться. Мне больно видеть, как ты теряешь одну возможность за другой. Я составила документ, согласно которому ты сможешь получать самые высокие цены за свои копии. Пока ты болел, было очень много заказов на твои старые работы, и я могла бы не отказывать, будь тут твоя подпись. Я подготовила этот документ, чтобы уберечь тебя от всех сложностей.
– Вроде того письма в «Матэн»? – Он принялся читать.
– Ты мне не доверяешь, Огюст?
– Доверяю, как и ты мне. – Он прочел соглашение, в котором говорилось что Огюст Роден передает все права по продаже копий своих скульптур герцогине де Шуазель при условии, что она получает треть суммы от всего проданного ею. С минуту Огюст подумал, затем спокойно сказал: – Очень хорошо. Где ты хочешь, чтобы я поставил подпись?
Герцогиня с трудом сдерживала радость, и голос ее дрожал, когда она указала место в конце соглашения.
Огюст взял перо, которое она ему протянула, быстро попробовал его на своем белом шелковом халате– герцогиня едва верила глазам, – а затем вручил ей перо обратно, прибавив:
– Оно не пригодно даже для рисования.
– Я дала тебе не затем, чтобы рисовать. – Он хочет ее помучить!
– Где моя одежда?
– Разве ты не подпишешь соглашение? Ты же обещал!
Он надел брюки, сам удивляясь, откуда берутся силы. Голосом, на этот раз холодным и резким, сказал:
– Я уже столько времени не работал. Обиженная, она жаловалась, следуя за ним, пока он одевался:
– Ты преуменьшаешь все, что я для тебя делаю. Я отдаю тебе все свое время, а взамен не получаю ничего.
– Даже денег.
– Огюст, права на копии – целое состояние. Ты ведь не собираешься передать их государству? Все, к чему прикасаются твои руки, стоит тысячи. А тебе ведь еще жить да жить.
Он пробормотал:
– Ты, видно, считаешь меня идиотом. Наверное, я им и был.
– Что ты говоришь, дорогой?
– Ты говорила, что я болен.
– Ты был болен. И сейчас еще болен.
Он уже был одет и направился к двери; она в ужасе воскликнула: – Куда ты?
– Я сомневался, передавать ли права на копии государству, но ты меня убедила. Кто теперь премьер? Пуанкаре? Я поговорю с ним сейчас же. Тогда они наверняка не откажут мне в музее.
– Не надейся. У тебя много других врагов, кроме Кальметта.
Огюст внимательно посмотрел на нее. Лицо ее, освещенное ярким солнцем и искаженное злобой, было отталкивающим. Удивительно, думал он, как ему могли нравиться эти резкие черты, размалеванная кожа. И тем не менее нравились. Видимо, он действительно был тяжело болен.
– Когда ты вернешься? – спросила герцогиня. К ней постепенно возвращалось самообладание.
– Когда вас здесь не будет, мадам, только тогда.
2
Условившись о встрече с Пуанкаре, Огюст попросил Бурделя:
– Очень прошу вас, съездите в Медон и предупредите мадам Розу, что я приеду сегодня вечером, после встречи с премьером. – Он был рад, что Бурдель не задал никаких вопросов, а просто сказал: «Конечно, мэтр».
Пуанкаре обрадовался встрече с Роденом. Премьер слышал, что мэтр тяжело болен. Предложение скульптора передать права на копии его произведений народу Франции он счел поступком великодушным, но по-прежнему оставался неразрешенным вопрос с религиозно настроенными людьми: только было страсти улеглись, как выступление Кальметта их снова разбудило.
Но когда Огюст упомянул, что сам когда-то был послушником, братом Августином, и провел несколько месяцев в монастыре, премьер сказал:
– Это уже лучше. Вот если вы сделаете бюст папы, это разрешит все проблемы.
3
Каждый день Роза трудилась не покладая рук – убирала, шила, стряпала, не оставляя свободной минуты, только это и спасало ее от мрачных мыслей. Огюст никогда еще так долго не отсутствовал даже во времена романа с Камиллой.
Роза была в своей комнате, когда Бурдель привез весть от Огюста. Если он не появится в ближайшие дни, думала она, значит, она его больше не увидит. Не погуби его эта слава, все было бы иначе.
От неожиданности Роза чуть не уронила статуэтку, которую держала в руках, смущенно засуетилась. Ехать сюда из Парижа далеко, уже поздно, и Антуан, должно быть, проголодался.
– Антуан, вы должны перекусить, – предложила она.
– Спасибо, Роза, но вам лучше подготовиться к встрече мэтра.
И когда она забегала, не зная, за что приняться, он спросил:
– Вы знали, что он болел?
– Болел? – Роза побледнела. – Нет. Я не могла к нему попасть. Что с ним было?
– Доктор говорил, бронхит, но мне кажется, он просто переболел «герцогиней инфлюэнцей».
Роза поджидала Огюста у ворот. Она не сказала ни слова, просто подошла и взяла его протянутую руку. Постаревшим и усталым выглядел он, но слава богу, не больным.
Он сказал:
– Здравствуй, милая. Она ответила:
– Здравствуй, дорогой.
Вместе они направились в мастерскую. Она воскликнула:
– Огюст, я понятия не имела, что ты болел, я бы сразу приехала!
– Знаю, знаю, – ответил он.
Огюст обошел мастерскую, проверяя, все ли на месте, не отпуская Розу от себя.
– Я должен сделать Христа, – вдруг сказал он. И она подхватила:
– О, это будет шедевр, я уверена.
4
Последующие месяцы Огюст работал то в Медоне, то в отеле Бирон, но ночевал всегда в Медоне.
После посещения Пуанкаре никто его больше не беспокоил, но в начале 1913 года, когда кончался срок аренды, Огюст снова забеспокоился. А когда Министерство изящных искусств потребовало от него опись всех работ, его мрачные предчувствия возросли.
Огюст потратил на опись несколько недель и с удивлением узнал, что его произведения оценены в шесть миллионов франков. Он был миллионером, хотя по-прежнему наличных денег было мало. Он предоставил опись министерству, уверенный, что они не поверят этим цифрам, – он и сам не верил. И стал ждать. Шли месяцы, но ни об отеле Бирон, ни о музее ничего не было слышно. Начался 1913 год, срок аренды истек, но никто не предлагал ему выехать. Не грозили выселением, но и не обещали продлить аренду или создать музей.
Как-то в ветреный мартовский день, когда Огюсту казалось, что терпению приходит конец, его посетил Буше.
Это вторжение было Огюсту не по душе. По мере того как известность Родена росла, Буше к нему все больше охладевал. Казалось, со славой Родена росла и зависть молодого скульптора. Огюст все еще вынашивал замысел создания фигуры Христа. На этот раз Буше не был, как обычно, беспечен и жизнерадостен, он выглядел бледным и осунувшимся.
– Вам известно что-нибудь о Камилле? – мрачно спросил он.
– Нет.
– Но вы ведь знаете, что у нее было несколько припадков?
– Да.
– И вы ничего не предприняли? – осуждающе спросил Буше.
– Господи! – воскликнул Огюст. – Что я мог сделать? Я пытался ей помочь, но она отказалась. И тогда я оставил ее в покое.
– Но она была больна, душевно больна. И вы не чувствовали угрызений совести?
Огюст растерянно спросил:
– Чем я мог ей помочь?
– Устроить выставку ее работ.
– Я устроил. Когда она узнала, то забрала работы обратно.
– И вы больше ничего не могли сделать?
– Что случилось, Альфред?
– Вчера… – Голос Буше сорвался, и несколько минут он не мог продолжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158