Огюст резко повернулся и уставился на сына.
– Что тебя так забавляет?
– Ты думал, мастерская станет для меня академией. А вот в армии все настоящее – и жизнь и смерть.
– Да, – медленно повторил Огюст, – настоящее. Желаю успеха.
Роза несколько успокоилась. Когда мадемуазель Камилла станет постарше, думала она, разница между ними будет не такой уж земетной. Надо ждать. Да иного выхода и нет.
Пришло время прощаться с сыном, и Роза расплакалась. Огюст долго не мог ее успокоить, и, только когда отец и сын на прощание пожали друг другу руки, это ее немного утешило.
По дороге домой Роза сказала:
– Поверь мне, дорогой, любовь порядочной женщины – драгоценная вещь, на что тебе кокотки?
Огюст резко оборвал ее, решительно заявив:
– Я не желаю больше обсуждать этот вопрос. Роза почувствовала себя плохо, но он не взял у нее свое пальто, которое она несла в руках. Он начал делать набросок маленького Огюста, когда тот махал им на прощание. Нужно было его закончить.

Глава XXXI
1
В лихорадочной деятельности проходили годы. Камилла и Роза с затаенной враждебностью предъявляли свои права на Огюста, но, казалось, каждая теперь знала свое место, а Огюст тем временем ушел в работу. Его завалили таким множеством заказов, что голова шла кругом, но он ни от чего не отказывался. День за днем чертил планы, делал наброски, лепил, делал отливку и заново ее переделывал. Часть времени он неизменно посвящал «Вратам»: Паоло и Франческе, поэту, сидящему в задумчивой позе наверху, любовникам, сплетенным в мучительных объятиях, и отдельным фигурам и головам. Но мысли его были больше поглощены будущими замыслами и заказами. В постоянных поисках новых путей выражения своего таланта он вылепил припавшего к земле умирающего льва, которым мог бы, думал он, гордиться сам Бари. Он переделывал Уголино, пожирающего своих детей, пока не достиг вершины реализма в изображении этого живого трупа. Нетрудно было представить себе, сколько возмущения вызовут трупы детей; и он с мрачным юмором поместил всю группу рядом с мраморной нимфой, лежащей в объятиях возлюбленного.
Но больше всего ему нравился его любовный этюд в белом мраморе – «Вечная весна». Мраморная глыба, на которой полулежали любовники. Утес стал как бы обрамлением фигур, и, махнув рукой на все предрассудки, он принялся за солнечного Адониса, обнимающего сверкающую нимфу, которая обвилась в животрепещущем изгибе вокруг тела своего любовника. В этих исполненных чувственного томления фигурах он воплотил Камиллу и себя.
Однако все это не шло в сравнение с важными государственными заказами, и прежде всего памятниками. Один за другим следовали памятник чилийскому генералу Линчу – первая конная статуя Огюста, сделанная для республики Чили и предназначенная для установки в Сант-Яго; надгробный памятник французскому художнику-романтику Бастьен-Лепажу, его личному другу, который только что трагически скончался в тридцать шесть лет. Этот памятник был заказан ему городом Дэмвильером, где родился художник, для городского кладбища. Третий – памятник великому французскому пейзажисту семнадцатого века Клоду Лоррену, по заказу города Нанси, предназначенный для его центральной площади; и еще два заказа, которыми Огюст особенно гордился.
Первый – памятник Виктору Гюго, заказанный Министерством изящных искусств для Пантеона. Гюго умер 22 мая 1885 года, через два года после Жюльетты Друэ, и был похоронен в Пантеоне, а не рядом с Жюльеттой, как она мечтала; на его пышных похоронах присутствовало два миллиона французов.
Второй заказ, который он считал самым ответственным из всех, был сделан городом Кале. Огюсту, который вышел победителем на конкурсе, было поручено создать памятник в честь героических граждан города Кале, которые в 1347 году добровольно сдались в качестве заложников королю Англии Эдуарду III, решив пожертвовать жизнью, чтобы спасти население осажденного города. Одно из самых драматических событий в истории Франции. После героической защиты города от войск Эдуарда III, длившейся почти год, голод вынудил Кале сдаться. И когда английский король стал угрожать разрушить город до основания и уничтожить всех его жителей, шесть граждан добровольно сдались Эдуарду III; они вышли к нему с веревками на шее и с ключами от города в руках, исполненные решимости пожертвовать собой ради своих сограждан. Эта история потрясла Огюста. «Граждане Кале» стали его любимым детищем. Он принялся за работу с фанатическим рвением.
2
Буше считал, что Огюст сошел с ума, и это не удивляло Огюста, но, когда к Буше присоединилась Камилла, это ему не понравилось.
Он стоял перед рабочей моделью «Граждан Кале», Буше и Камилла – позади него, и ему хотелось прогнать обоих. Но Буше пришел в эту мастерскую на бульваре Вожирар на Монпарнасе, чтобы помочь, да и на Камиллу жаловаться грех – потрудилась немало.
Была уже полночь. Огюст с Камиллой работали с раннего утра, наспех пообедав куском телятины и супом из капусты, запив все это несколькими глотками:«Контро». Камилла падала от усталости, но Огюст еще не кончил. Словно желая доказать, что они неправы, Огюст в домашних туфлях прохаживался вокруг фигур «Граждан», а Камилла в ожидании приказаний ходила за ним по пятам, как во сне.
Буше повторил:
– Вы сошли с ума, и не только потому, что увеличиваете число фигур, – такой работой вы доведете себя до сердечного приступа.
– Он встает в шесть утра, – прибавила Камилла, – в семь уже в мастерской, и ни одного перерыва, разве что поесть. Работает и при свечах, каждую ночь, как сейчас, а ведь в мастерской так сыро, что если и не будет сердечного приступа, то все равно, того и гляди, простудится насмерть. И руки у него болят. Ревматизм, хотя он и не признается. Вот увидите, заболеет хроническим ревматизмом, как его друг Ренуар, если не будет беречься.
Огюст перестал ходить вокруг скульптуры, их доводы как будто подействовали. Буше продолжал:
– Да и работаете вы как-то странно. Не доводите одну работу до конца и уже принимаетесь за другую. Трудитесь одновременно над многими скульптурами. Неудивительно, что никак не можете закончить монументальные вещи, такие, как «Врата».
– Меня тянет неизведанное, а это отнимает время и силы, – сказал Огюст.
Он чинил стены мастерской, заделывал трещины глиной и тряпьем, чтобы утеплить помещение, но руки все равно коченели.
Буше сказал:
– Камилла, поговорите вы с ним, я не могу. Предполагалась одна фигура, а теперь он хочет лепить шесть. Господи, пока он закончит этот памятник, кто знает, сколько фигур ему еще захочется сделать?
– Шесть, – сказал Огюст. – Окончательно. Ни больше и ни меньше.
– Он сдержит свое слово, – сказала Камилла. – Придется сдержать. На постаменте больше нет места.
– Их должно быть шесть, – сказал Огюст. – Шестеро граждан сдались в качестве заложников.
– Но муниципалитет Кале просил только одного, – настаивал Буше, – Эсташа де Сен-Пьера, вожака и самого знаменитого из всех. Я знаю, что власти Кале недовольны вашим решением лепить шесть фигур. Жители города считают вас ненормальным и называют «сумасшедшим Роденом».
Огюст упрямо повторил:
– Фруассар, величайший историк этого времени, говорит, что героизм проявили шестеро, а не один.
– Но шесть фигур – ведь это так дорого, Огюст, – сказала Камилла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158