Бог наградил меня талантом. Это и так тяжелая ноша.
Каррьер ничего не ответил и отошел как раз в тот момент, когда подошел Дега.
– Уж не собираешься ли ты поддерживать это дело, Роден? – сказал Дега.
– Какое? – Огюст был смущен. – Дрейфуса. Этого еврея.
– Я как-то не думал об этом. Был очень занят. Дега объявил:
– Дрейфус несомненно виновен. Ведь он еврей. – Писсарро наполовину еврей, а ведь вы с ним друзья, – мягко ответил Огюст.
– Писсарро художник, – отрезал Дега.
– Некоторые из моих учеников и подмастерьев тоже евреи. Многие – весьма достойные люди. Неужели я должен расстаться с ними из-за того, что они евреи?
– Это твое личное дело.
– К счастью, да. Армия против Альфреда Дрейфуса. При поддержке Эдгара Дега. Ты столь раздражен, что это почти убеждает меня в его невиновности.
– Уж не собираешься ли ты остаться нейтральным?
– А разве нельзя? Я скульптор, а не политик.
– Вот увидишь, не удастся.
Огюст смотрел на Дега: к шестидесяти годам тот расплылся и как-то весь сморщился; старик, жалующийся на плохое зрение, на настоящее, которое он презирает, на будущее, которое его возмущает; лишь прошлое он хвалит, теперь, когда оно стало прошлым.
Дега сказал:
– Ты хочешь сказать, что для тебя все одинаковы. Боже праведный, что может быть хуже!
– Это не так. Но ненавидеть человека за то, что он еврей, все равно что быть дубом и презирать березу за то, что береза тоньше. Это противоречит здравому смыслу.
– Беда в том, что у тебя нет религии! Ты даже не протестант.
– Потому что я все еще восхищаюсь Руссо?
– Ты восхищаешься всеми, кто прославляет природу.
– По рождению я католик. И, пожалуй, умру католиком, если эта религия простит мне мои заблуждения.
– Одним словом, ты не хочешь ничем поступиться?
– Разве это не девиз Общества литераторов? Дега, хотя Огюст и раздражал его, не мог удержаться от улыбки. Он сказал:
– Члены Общества в большинстве своем глупцы, но что ты от них хочешь? Все люди искусства, когда пытаются сотрудничать, проявляют худшие стороны своего характера. Они подняли вокруг «Бальзака» такой шум, что о тебе спорят не меньше, чем о Дрейфусе.
– А те, которые были недовольны, что «Гюго» обнажен, теперь жалуются, что «Бальзак» одет.
Дега посмотрел на «Бальзака» и сказал:
– Выглядит весьма безобидно, в духе импрессионистов. И размер больше, чем обычно. Но его вполне можно узнать.
Прежде чем Огюст смог решить, упрек это или одобрение, их разговор был прерван появлением президента республики и его свиты. Президент подошел к Огюсту, и толпа затихла.
Огюст неохотно поклонился президенту. Он считал Феликса Фора политиканом, ложным республиканцем, столь же буржуазным, как самые последние из Бурбонов, римским католиком, который был рожден протестантом и от которого ждали теперь, что он сумеет легко примирить обе стороны, в столь нелегком деле Дрейфуса, разделившем Францию на два лагеря. Фор стоял за справедливость, за Общество литераторов, за Родена, за армию, за сторонников Дрейфуса – за всех, чьи голоса могли ему пригодиться на выборах.
Взгляды публики были устремлены теперь на них, и, когда президент Фор сказал Огюсту, что «Поцелуй» очаровательное произведение, а затем прошел мимо «Бальзака», словно фигуры вовсе не существовало, явно выражая этим свое неодобрение, в толпе разразилась новая буря. Статуя неодолимо влекла к себе всех ненавистников Родена, она сделалась предметом громких насмешек, люди выкрикивали: «Как вам не стыдно!…», «Ее нужно уничтожить!…», «Это вульгарно!…», «Позор для Франции!»
Огюст готов был бежать. Но отступать он не мог – это значило признать свое поражение.
Репортер из «Фигаро» спросил его:
– Как вы себя чувствуете?
– Мне нечего вам сказать.
– Вы ответите своим критикам из Общества? – Пока мне не на что отвечать.
– Что вы скажете нам об этом произведении?
– Я работал над ним десять лет, это не опишешь несколькими словами.
– Почему у него нет рук?
Огюст прервал разговор и подошел к Камилле, которая рассматривала «Поцелуй».
Камилла смотрела на «Поцелуй» в мраморе. С какой любовью изобразил ее Огюст, думала она. Он использовал полировку и обработал мрамор так, что придал ее фигуре очаровательную естественность. От глаз его не ускользнули малейшие изгибы ее тела. Он вылепил, ничего не приукрашивая, ничего не скрывая, без ложной скромности – оба тела сплелись в откровенном, страстном порыве. Как искусно передана поза: страстное любовное объятие приковывает к себе внимание зрителя.
Камилла шепнула Огюсту:
– Это прекрасно. – Она увидела, что он обрадовался ее приходу.
– Мне очень нравится «Поцелуй».
– Да. – Он хотел сказать, что, в общем, и сам доволен «Поцелуем», но в нем нет ничего нового, а «Бальзак» – открытие. Однако не стал разубеждать ее; Камилла была нужна ему, чтобы оградиться от назойливой толпы. Он сказал:
– Я сделал «Поцелуй» для тебя, дорогая.
Вот оно, признание ее прав на него! Теперь Камилла не сомневалась, что он оставит Розу. Ее огорчило, когда он сказал:
– Я соперничаю с делом Дрейфуса.
– Огюст, не стоит в это ввязываться! – А я и не собираюсь.
– Ведь он виновен.
– Не знаю.
– Конечно, виновен. – Она гордилась своими аристократическими убеждениями. – И ты должен держаться в стороне, ты скульптор, а не политик.
– Тебе все еще нравится «Бальзак»?
– Он мне всегда нравился, – с преданностью сказала Камилла. Она докажет ему, что на нее можно положиться в тяжелую минуту. Что бы ни произошло с «Бальзаком», он создал уже себе имя, чтобы теперь подвергаться гонениям.
– Особенно выразительны глаза. – Глаза в его работе были самым уязвимым местом, и он любил, когда их хвалили.
– Ты прав, ни одно достойное произведение не рождается сразу. Благодаря строгой продуманности моделировка кажется надежной и долговечной.
Моне с Хэнли подошли поздравить Огюста; Хэнли сиял.
– Огюст, вы их определенно расшевелили! Ваш «Бальзак» в центре внимания.
2
Весь Париж говорил только о памятнике Бальзаку. «Бальзак» вытеснил дело Дрейфуса с первых полос газет, В течение многих лет Огюст равнодушно читал прессу, отражавшую разные политические мнения, считая себя человеком далеким от политики. Сегодня он читал левую «Л'этрансижан», завтра правую «Ляпатри», на следующий день газету центра «Фигаро». Но теперь он не мог оставаться равнодушным. Какую бы газету он ни брал, критика его работы была ядовитой, а то и просто бранной. С отвращением он читал: «Общество заказало памятник Бальзаку, а получило мыльный пузырь». «Карикатура на великого писателя». «Как мы и ожидали, это уродство». «Памятник Бальзаку – скандальное явление, он не обладает моральной ценностью». «Принимая во внимание весь вложенный труд, можно прямо сказать: гора родила мышь». «Бальзак»-это гротеск, бесстыдство. Почему его нужно было так облачить? Просто нелепость! Абсурд! Поистине снежная баба!» Больше всего Огюста взбесили следующие строки: «Бедняга! Зачем ему нужно было напоминать нам этой вульгарной работой о своих прежних неудачах: „Клоде Лоррене“, „Вратах ада“, памятнике Виктору Гюго?»
Огюст не мог спать. Не мог работать. Друзья уверяли, что победа будет за ним, они пришли ему на помощь, выступали со статьями, некоторые печатались в тех газетах, что нападали на Огюста особенно яростно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Каррьер ничего не ответил и отошел как раз в тот момент, когда подошел Дега.
– Уж не собираешься ли ты поддерживать это дело, Роден? – сказал Дега.
– Какое? – Огюст был смущен. – Дрейфуса. Этого еврея.
– Я как-то не думал об этом. Был очень занят. Дега объявил:
– Дрейфус несомненно виновен. Ведь он еврей. – Писсарро наполовину еврей, а ведь вы с ним друзья, – мягко ответил Огюст.
– Писсарро художник, – отрезал Дега.
– Некоторые из моих учеников и подмастерьев тоже евреи. Многие – весьма достойные люди. Неужели я должен расстаться с ними из-за того, что они евреи?
– Это твое личное дело.
– К счастью, да. Армия против Альфреда Дрейфуса. При поддержке Эдгара Дега. Ты столь раздражен, что это почти убеждает меня в его невиновности.
– Уж не собираешься ли ты остаться нейтральным?
– А разве нельзя? Я скульптор, а не политик.
– Вот увидишь, не удастся.
Огюст смотрел на Дега: к шестидесяти годам тот расплылся и как-то весь сморщился; старик, жалующийся на плохое зрение, на настоящее, которое он презирает, на будущее, которое его возмущает; лишь прошлое он хвалит, теперь, когда оно стало прошлым.
Дега сказал:
– Ты хочешь сказать, что для тебя все одинаковы. Боже праведный, что может быть хуже!
– Это не так. Но ненавидеть человека за то, что он еврей, все равно что быть дубом и презирать березу за то, что береза тоньше. Это противоречит здравому смыслу.
– Беда в том, что у тебя нет религии! Ты даже не протестант.
– Потому что я все еще восхищаюсь Руссо?
– Ты восхищаешься всеми, кто прославляет природу.
– По рождению я католик. И, пожалуй, умру католиком, если эта религия простит мне мои заблуждения.
– Одним словом, ты не хочешь ничем поступиться?
– Разве это не девиз Общества литераторов? Дега, хотя Огюст и раздражал его, не мог удержаться от улыбки. Он сказал:
– Члены Общества в большинстве своем глупцы, но что ты от них хочешь? Все люди искусства, когда пытаются сотрудничать, проявляют худшие стороны своего характера. Они подняли вокруг «Бальзака» такой шум, что о тебе спорят не меньше, чем о Дрейфусе.
– А те, которые были недовольны, что «Гюго» обнажен, теперь жалуются, что «Бальзак» одет.
Дега посмотрел на «Бальзака» и сказал:
– Выглядит весьма безобидно, в духе импрессионистов. И размер больше, чем обычно. Но его вполне можно узнать.
Прежде чем Огюст смог решить, упрек это или одобрение, их разговор был прерван появлением президента республики и его свиты. Президент подошел к Огюсту, и толпа затихла.
Огюст неохотно поклонился президенту. Он считал Феликса Фора политиканом, ложным республиканцем, столь же буржуазным, как самые последние из Бурбонов, римским католиком, который был рожден протестантом и от которого ждали теперь, что он сумеет легко примирить обе стороны, в столь нелегком деле Дрейфуса, разделившем Францию на два лагеря. Фор стоял за справедливость, за Общество литераторов, за Родена, за армию, за сторонников Дрейфуса – за всех, чьи голоса могли ему пригодиться на выборах.
Взгляды публики были устремлены теперь на них, и, когда президент Фор сказал Огюсту, что «Поцелуй» очаровательное произведение, а затем прошел мимо «Бальзака», словно фигуры вовсе не существовало, явно выражая этим свое неодобрение, в толпе разразилась новая буря. Статуя неодолимо влекла к себе всех ненавистников Родена, она сделалась предметом громких насмешек, люди выкрикивали: «Как вам не стыдно!…», «Ее нужно уничтожить!…», «Это вульгарно!…», «Позор для Франции!»
Огюст готов был бежать. Но отступать он не мог – это значило признать свое поражение.
Репортер из «Фигаро» спросил его:
– Как вы себя чувствуете?
– Мне нечего вам сказать.
– Вы ответите своим критикам из Общества? – Пока мне не на что отвечать.
– Что вы скажете нам об этом произведении?
– Я работал над ним десять лет, это не опишешь несколькими словами.
– Почему у него нет рук?
Огюст прервал разговор и подошел к Камилле, которая рассматривала «Поцелуй».
Камилла смотрела на «Поцелуй» в мраморе. С какой любовью изобразил ее Огюст, думала она. Он использовал полировку и обработал мрамор так, что придал ее фигуре очаровательную естественность. От глаз его не ускользнули малейшие изгибы ее тела. Он вылепил, ничего не приукрашивая, ничего не скрывая, без ложной скромности – оба тела сплелись в откровенном, страстном порыве. Как искусно передана поза: страстное любовное объятие приковывает к себе внимание зрителя.
Камилла шепнула Огюсту:
– Это прекрасно. – Она увидела, что он обрадовался ее приходу.
– Мне очень нравится «Поцелуй».
– Да. – Он хотел сказать, что, в общем, и сам доволен «Поцелуем», но в нем нет ничего нового, а «Бальзак» – открытие. Однако не стал разубеждать ее; Камилла была нужна ему, чтобы оградиться от назойливой толпы. Он сказал:
– Я сделал «Поцелуй» для тебя, дорогая.
Вот оно, признание ее прав на него! Теперь Камилла не сомневалась, что он оставит Розу. Ее огорчило, когда он сказал:
– Я соперничаю с делом Дрейфуса.
– Огюст, не стоит в это ввязываться! – А я и не собираюсь.
– Ведь он виновен.
– Не знаю.
– Конечно, виновен. – Она гордилась своими аристократическими убеждениями. – И ты должен держаться в стороне, ты скульптор, а не политик.
– Тебе все еще нравится «Бальзак»?
– Он мне всегда нравился, – с преданностью сказала Камилла. Она докажет ему, что на нее можно положиться в тяжелую минуту. Что бы ни произошло с «Бальзаком», он создал уже себе имя, чтобы теперь подвергаться гонениям.
– Особенно выразительны глаза. – Глаза в его работе были самым уязвимым местом, и он любил, когда их хвалили.
– Ты прав, ни одно достойное произведение не рождается сразу. Благодаря строгой продуманности моделировка кажется надежной и долговечной.
Моне с Хэнли подошли поздравить Огюста; Хэнли сиял.
– Огюст, вы их определенно расшевелили! Ваш «Бальзак» в центре внимания.
2
Весь Париж говорил только о памятнике Бальзаку. «Бальзак» вытеснил дело Дрейфуса с первых полос газет, В течение многих лет Огюст равнодушно читал прессу, отражавшую разные политические мнения, считая себя человеком далеким от политики. Сегодня он читал левую «Л'этрансижан», завтра правую «Ляпатри», на следующий день газету центра «Фигаро». Но теперь он не мог оставаться равнодушным. Какую бы газету он ни брал, критика его работы была ядовитой, а то и просто бранной. С отвращением он читал: «Общество заказало памятник Бальзаку, а получило мыльный пузырь». «Карикатура на великого писателя». «Как мы и ожидали, это уродство». «Памятник Бальзаку – скандальное явление, он не обладает моральной ценностью». «Принимая во внимание весь вложенный труд, можно прямо сказать: гора родила мышь». «Бальзак»-это гротеск, бесстыдство. Почему его нужно было так облачить? Просто нелепость! Абсурд! Поистине снежная баба!» Больше всего Огюста взбесили следующие строки: «Бедняга! Зачем ему нужно было напоминать нам этой вульгарной работой о своих прежних неудачах: „Клоде Лоррене“, „Вратах ада“, памятнике Виктору Гюго?»
Огюст не мог спать. Не мог работать. Друзья уверяли, что победа будет за ним, они пришли ему на помощь, выступали со статьями, некоторые печатались в тех газетах, что нападали на Огюста особенно яростно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158