Он сердито спросил:
– Вам не нравятся скульптуры?
Солнце сияло вовсю, согревая ее, а ей было холодно. Она попыталась сделать ответный шаг:
– А вашему отцу они нравятся? Он расхохотался:
– Папе нравится, когда я зарабатываю франки.
– Разве он не гордится тем, что вы скульптор?
– Гордится? Он считает себя самым моим советчиком. Говорит, что я никогда и франка не заработаю, если стану скульптором.
– А мама?
– Мама? Мама в трауре, живет одними молитвами. Для нее не существует ничего, кроме гипсовых мадонн. – Он с раздражением отшвыривал камешки носком башмака.
– Но вы их все-таки навещаете?
– Конечно, захожу раз в неделю. Они живут поблизости.
Ей не терпелось спросить, почему он не познакомит ее с ними, но она не решалась.
– У Папы болят глаза, у нас в семье у всех плохое зрение, он работает только полдня. Он любит все критиковать. Говорит, что дела во Франции идут неважно, Наполеон III затевает одну военную авантюру за другой; а потом успокаивает себя тем, что всюду дела идут неважно. «Вот, к примеру, Россия, – говорит он мне, – они там, глупцы, освободили крестьян, и теперь им грозит революция, а Соединенные Штаты из-за гражданской войны разделены на два лагеря. Такие же глупцы, как и русские, думают, что могут покончить с рабством». Но Папа считает, что у нас, молодых, есть силы все это пережить.
– Значит, ему совсем не нравится ваша работа?
– Папе-то? Да он не имеет никакого представления об искусстве.
Как и я, подумала Роза, и переменила тему.
– Вы ведь парижанин, значит, у вас много знакомых женщин.
– Несчетное число!
– И все кокотки?
Он насмешливо отозвался:
– Знаете сколько у меня было любовных приключений? Сотни любовниц, милочка!
– Сотни?
– И даже больше. – Он хвастливо махнул рукой– Все фигуры, которые я лепил, какими любовался, – это мои возлюбленные.
– О! – Она с облегчением расхохоталась.
Он внимательно посмотрел на нее и вдруг сорвал ее широкополую, украшенную цветами шляпу.
– Зачем вы прячете лицо? Вам незачем прятать лицо.
– Оно вам нравится?
– У вас хорошие черты, отличный цвет лица.
Она взяла его за руку, и он на мгновение подчинился ей. Но тут же, устыдившись своей слабости, отошел в сторону. Обиженная, она уже хотела было уйти, но он сказал:
– Вот сейчас у вас очень выразительное лицо, потому что вы огорчены. Почему вы не можете сохранить это выражение, когда позируете?
– Да вы просто невозможны! – закричала она.
– Милая Роза! Ведь и Ева была всего-навсего статуей, пока бог не вдохнул в нее жизнь.
Ее воспитали глубоко религиозной, преданной католичкой, но чувственное выражение на лице Огюста взволновало Розу: он смотрел на нее так, словно ее красота была внезапным даром всевышнего.
– Милая Роза, неудивительно, что я не мог закончить вашу голову. Я ведь никогда не видел настоящего выражения вашего лица. Идем, мастерская рядом. Успеем засветло, пока еще хороший свет. Надо, чтобы солнце освещало лицо. – Он взял ее под руку, решительно и бережно, словно боясь обидеть, и быстро повел к набережной.
Удивительное воодушевление овладело Огюстом. Солнце все еще заливало мастерскую, и он усадил ее на самом светлом месте, хотя это противоречило его привычкам. Она настоящая Миньон. Какая нежная кожа! Как играют краски на лице! Она будет прекрасной обнаженной натурой. Даже платье не могло скрыть ее полную грудь и бедра, тело, созданное для наслаждения. Он лепил легко и быстро; пальцы сами так и летали. Наконец-то он обнаружил ее подлинное «я» – он чувствовал себя Наполеоном, которому удался государственный переворот. И она так хорошо позировала, сидела спокойно и в то же время с одухотворенным видом, будто сознавая всю ответственность момента. Она достойна похвалы. Какой у нее благородный вид. Эта девушка наивна и невежественна, но какая прекрасная модель! Волна радости захватила Огюста.
А Роза раздумывала над тем, уж не является ли позирование и лепка единственной формой страсти, на какую он способен. Она попыталась откликнуться на его подъем и еще сильнее потянулась к нему.
Когда наконец он передал выражение ее лица, уже стемнело. Тени наполнили мастерскую, солнце скрылось, он едва мог рассмотреть свою модель, но она уже была перед ним в глине, совсем как живая. Он постиг ускользающий дух Миньон. Он наклонился, чтобы поцеловать Розу, поблагодарить, и вдруг вспомнил, что еще не закончил шею.
«Какой у нее дурной вкус, – сердито подумал Огюст, – носит закрытые платья, даже в такой теплый день». Вместо поцелуя он рванул от ворота вниз ее темно-синюю кофту. Она поспешила застегнуться, но он остановил ее. Какая прекрасная грудь! Чего она стесняется показывать ее? Вот теперь шея удалась. Вдруг он заметил, что Роза смотрит на его обнаженные до локтя мускулистые руки, на грудь, – он расстегнул рубашку, чтобы не стеснять движений. Кровь прилила у нее к лицу. Это чудесно! Шея еще не совсем закончена, но все-таки лучше, чем прежде. Он протянул руку, чтобы дальше расстегнуть кофту, чтобы видеть ее всю, и тут они бросились в объятия друг другу.
Она отдавалась ему неумело, но была такой пылкой, что он позабыл о ее неопытности. И его догадки о ее груди и бедрах тоже подтвердились – полные, упругие, необыкновенные, совсем необыкновенные.
После Розой овладел сильнейший стыд. Она опустилась на колени, моля бога о прощении. Хорошо, что было темно и он не видел ее голой. Она не позволила зажечь газовый рожок, он не должен видеть ее обнаженного тела, ни один мужчина еще не видел его, хотя сильные руки Огюста обнимали ее всю.
И тут она сообразила, что они в чужой мастерской.
Она напомнила ему, и он ответил:
– Лекок никогда не заходит сюда вечером.
– Все равно, мне больше нельзя сюда приходить.
– Но и ко мне ты не можешь прийти. У меня маленькая комнатенка и совсем убогая.
– Я больше сюда не приду.
– Но мы должны закончить голову.
Она вдруг почувствовала себя одураченной. Он не любил ее, он только хотел ее лепить. Он художник, а все художники помешанные. Роза торопливо оделась, отказываясь от его помощи. Слезы душили ее, но она сдерживалась, не хотела доставить ему удовольствия. Она запретила ему провожать себя, не захотела и слушать о следующем сеансе или о встрече. Оделась и тут же убежала.

Глава Х
1
Огюст убеждал себя, что ему все равно, но, попытавшись в течение нескольких вечеров по памяти работать над бюстом Розы, разочаровался и почувствовал, что не может без нее. Желая отвлечься, он пошел в кафе Гербуа, он не посещал его почти месяц и нашел там Фантена и Ренуара. Они, как обычно, обсуждали Салон.
– Куда же ты пропал? – спросил Фантен.
– Я работал. Лепил.
– Вечно он работает, – сказал Ренуар. – Я работаю как вол и все же нахожу время выйти поесть.
– Я был очень занят.
– С девушкой? – Ренуар понимающе улыбнулся. Огюст изо всех сил отрицал это, он не показал бы Розу даже Ренуару, хотя тот вырос в простой среде.
Ренуар заметил:
– Тебе, верно, дали отставку, ишь, какой колючий.
– Это все из-за бюста, все никак не закончу. Фантен спросил:
– Для Салона?
– Конечно. А где еще я могу его выставить? – рассердился Огюст, готовый начать ссору с Фантеном, всегда поносившим Салон.
– Роден прав, – сказал Ренуар. – Больше нам некуда податься.
– Салон тебя признал, и ты обо всем позабыл, – заметил Фантен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158