Гмыря откинулся на спинку стула, оглядел комнату, аскетично-чистую, стол отполирован до блеска, диван-кровать застлана белым покрывалом, яркие герани на подоконнике, вздохнул чему-то своему и заключил:
– Вы меня извините, только неправду вы мне говорите. А зря. Потому что алкоголик не тот, который на скамейке спит, а тот, что каждый день, в обед и перед ужином берет стакан водки. А потом начинает принимать и перед завтраком. А несчастной женщине, особенно если приходилось работать за границей, надобно из кожи вон лезть, кормить семью макаронами, пухнуть самой, только б никто не узнал о горе, только б скандала какого не получилось. Где система «Сони», которую вы привезли? Он же ее продал, за две тысячи продал, потому что на водку не хватает. Где киноаппарат? Тоже в комиссионный ушел. Тоже на водку, Клавдия Никитична, разве нет? Где деньги на «Жигули»? Он их за полгода просадил – аккуратно, без скандалов, по-семейному: пол-литра в день, а это – пять рублей, а по субботам и воскресеньям – десять, а зарплата – сто восемьдесят, и жена не работает, а еще дочери надо помогать выплачивать пай, – не так разве?
И тут женщина заплакала. Она плакала беззвучно, жалобно, какое-то несоответствие было в ее бесформенной фигуре и детских, неутешных слезах, которые она не утирала даже – привычно, верно, для нее это было, плакать.
– Жлоб проклятый, – шептала она, – алкаш, чтоб он подавился своей водкой, нет на него погибели! Каждый день, каждый божий день... Если бы пять рублей! Мы б тогда машину-то купили, как мечтали на юг семьею поехать, когда еще Мариночка с нами жила, от него ведь замуж вышла, девчонкой ведь совсем, а теперь мается в чужой-то семье. Пять рублей он днем пропивает, да вечером еще столько же, а по субботам и воскресеньям, если не уходит на халтуру, по двадцатке, с самого раннего утра, а я – молчи... Говорила ему, деспоту, все равно узнают, до добра не допьешься, никуда больше не выпустят. А что случилось-то?
– Пока ничего. Вы с ним были, когда он в полицию попал?
Женщина всплеснула руками:
– Где?! В какую еще полицию?!
– В Луисбурге, незадолго перед отъездом...
– Это когда он ночью не пришел, что ль?! Денег еще потом назанимал, да?
– У кого он деньги брал?
– У Евсюковых взял, еще у кого-то, говорил, на подарки, сувениры, под эти сувениры потом за полцены магнитофон продал, а меня еще корил, если овощей куплю.
– Он с Шаргиным в Луисбурге познакомился?
– Кучерявый такой? Надушенный? Там. Все возил его на машине, к фирмачам возил, на пляж. Тоже хорош гусь, всем в глаза «тра-ля-ля», а стоит обернуться – помоями обольет...
– Фотоаппарат мне ваш покажите, Клавдия Никитична...
– Да он же и его отволок в комиссионку, а какой был аппарат!
– А маленького аппаратика не было?
– «Минокса»? Нет, мы не взяли, к нему у нас пленки нет, ну и решили не покупать...
– Когда он начал пить?
– Когда завгаром стал, – убежденно ответила женщина. – Раньше-то, когда был механиком, самому надо было поворачиваться, – не пил, а как сменил спецовку на синий халат, как стали к нему клиенты подворачивать – тут и пошло. То с одним, то с другим. Он ведь честный, вы не думайте, он лишнего не возьмет, он лучше свое отдаст, чем другого обидеть.
– А когда у него глаза испортились?
– Вот тогда и испортились. Пил без закуски, жжет ведь она, проклятая, нутро: у одного язва, у другого гипертония, а моего дурака по глазам стукнуло. Уж он так скрывал это, так скрывал! «Всё, – говорил, – если про это узнают, конец карьере, слепого за границу не пустят». Наконец линзы вставил, теперь, говорит, комиссия не страшна, теперь пропустит... Ну и пошел с радости гудеть...
– Вы пробовали к врачу обращаться?
– Это где ж я к врачу обращусь? – вдруг озлилась женщина. – В посольстве, что ль? Скажу, мол, муж у меня пьяница, да? Так меня с первым самолетом и отправят. И сюда на работу напишут – поди потом, отмойся. Если б можно было по-тихому, уломала б, а так – молчи и надейся.
– На что?
– На то, что язва его скрутит. Или почка. Сидоров вон допился, что ему почку вырезали, так сейчас в семье какое счастье наступило-то! Ни капли в рот не берет, так и садовый участок получили, и жене енотовую шубу справили, и квартиру вон покупают трехкомнатную в Чертанове... Эх, да чего там говорить – страха теперь в людях нет, вот и пьют. И жизнь сытая, как ни работай – меньше полтораста не платят... А в наше время как?
– Да уж в наше время было иначе, – согласился Гмыря. – А приемник-то где? Он ведь какой-то сверхмощный приемник купил...
– Продал! Наш приемник чего угодно брал; купили за полцены, мой фирмачу-то какой-то карбюратор поставил, он умеет чего там такое ставить, что бензин экономит, ну фирмач и отдал задарма, такой был приемник, такой приемник...
– А кому еще он такие карбюраторы ставил, Клавдия Никитична? Глэбб, американский фирмач, не просил его об этом?
– Да если б и попросил – мой американцев за версту обходит, нам же объяснили, какие у них люди есть, неровен час – провокация, а это пострашней водки, разве не знаем...
– В данном случае водка страшнее, – сказал Гмыря и поднялся, – куда как страшнее, это уж вы поверьте мне...
– Здравствуйте, моя фамилия Проскурин, зовут меня Михаил Иванович, звание – подполковник. Мне бы хотелось поговорить с вами о том времени, когда вы работали в Луисбурге.
– Пожалуйста, Иван Михайлович, – суетливо ответил Парамонов.
– Скорее, Михаил Иванович, но если вам удобнее величать меня таким образом, я в обиде не буду.
– Простите, у меня всегда имена путаются.
– Ну это не самая страшная беда... Скажите, вы там встречались с американским бизнесменом Глэббом?
– Вы меня подозреваете в чем? Это допрос?
– Нет. Я не имею права допрашивать вас, потому что вас ни в чем не обвиняют, во-первых, и не привлекают в качестве свидетеля, во-вторых. Это – беседа, и вы вправе отказаться отвечать на мои вопросы...
– Я не помню Глэбба, истый крест, не помню!
– А вот его фотография.
Парамонов взял маленькую фотографию, поднес ее близко к глазам, прищурился еще больше:
– Такую крохотулю и не разглядишь толком.
– А за рулем как же ездите?
Парамонов вскинул голову, побледнел:
– За рулем я езжу в линзах.
– Меня интересует только одно: после задержания никто не приезжал в участок спасать вас?
– Нет! Я был ни в чем не виноват! Я был трезв! Меня не надо было спасать!
– В тот день вы, действительно, не пили?
– Ни капли!
– А накануне?
– Тоже ни капли.
– Ой ли?
– Клянусь, ни капли! Я пью редко!
По тому, как Парамонов испуганно врал, Проскурин до конца понял – не он. Плохой человек, нечестный, пьяница, только к ЦРУ отношения не имеет, наверняка не имеет...
– Я уплатил им деньги, – тихо, с болью сказал Парамонов, – они там все взяточники и вымогатели, говорят, без очков нельзя...
– Сколько же вы им уплатили?
– Сто семьдесят пять. У меня было всего пятьдесят, я одолжил у друзей, и тогда полицейский порвал протокол медицинского осмотра...
– Вы не помните, как звали врача?
– Да разве до этого мне было?! Красивая женщина, тоже, кстати, в очках...
– И никто из иностранцев вам не предлагал помощь?
– Об этом-то я бы во всяком случае сказал. Поймите мое состояние! – взмолился Парамонов. – Остаться без прав в Африке – конец карьере!
– Чему конец?
– Работе, – поправился Парамонов, – я ж не успею никуда! А при тамошней жаре пешком не походишь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77