..
– Да, горе страшное, Витя, даже и не знаю, что сказать тебе. Отчего не мы? Почему они, дети?
– Налей мне каплю, а?
– Спирт? – спросил Вогулев, налив в мензурку.
– Да. Помнишь, как учил меня пить?
– Это когда ты в болото провалился?
– Да.
– Я в прошлом году туда охотиться ездил. По дурости. Решил, что такая же глухомань, как была в сорок третьем. А там фарфоровый завод построили, дорогу провели, в деревнях антенны торчат...
– Ты когда видел Олю последний раз?
– Я ее никогда не видел, Витя. После войны все такие благополучные стали, такие спокойные. Это только горе людей сводит... Я ее не видал.
– Кто тебе об этом сказал?
– Гнидюк.
– Да, да, Микола... Он звонил мне...
Винтер выпил, натянул плед до подбородка, зябко поежился:
– К ней хочу, Сережа.
– Тебе еще работать надо, Витя.
– Зачем? Кому это надо? Ты еще что-то можешь, режешь, кромсаешь, смотришь в суть, а я теперь и скальпель в руки не возьму. А словам мы с тобой не верим...
– Почему ты не позвонил мне, когда Оленьку привезли в больницу, Витя?
– Меня вызвали из Дубны, когда все было кончено уже.
– Что вскрытие дало?
– Я не разрешил.
– Почему?
– По всем признакам – отек легких. Отчего? Такого я не помню, Сережа. Но я не мог, понимаешь, не мог разрешить вскрытие. Я ведь не одну ее похоронил, Сережа, я ее с ребеночком похоронил...
– Как?!
Винтер всхлипнул, потянулся тонкими, сухими, плоскими пальцами к мензурке.
– Не надо, Витя, ты ж белый совсем...
– Ах, перестань, пожалуйста! И лей больше.
Он выпил еще раз, положил ледяные пальцы на руку Вогулева:
– У тебя есть внуки?
– Внучка.
– Внучка, – повторил Винтер, – это замечательно, когда внучка, они нежнее... Я так мечтал о внучке, Сережа, господи, как я мечтал продлить счастье жизни, наблюдая младенца в доме...
– Ты убежден, что она хотела оставить ребенка?
– Я ничего не знал об этом, мне обо всем сказал Сережа...
– Муж, что ль?
– Ах, милый, не надо об этом! Муж за границей, а Сережа тот человек, который ее любил. Нет, нет, она рассталась с мужем, она же была такой честной, моя девочка, она бы никогда не посмела... Жизнь... Она еще не разведена, а он работает в каком-то секретном институте, и пошли бы парню жизнь ломать, ты же знаешь, как у нас любят ворошить чужое белье... Зачем ломать жизнь и ему? Оленьки нет, а он любил ее, пусть уж он, Сережа, не страдает. Налей еще, пожалуйста...
– Не хочешь перебраться ко мне, Витя? На время, а? Катя будет рада тебе, внучку мою понянчишь. Ну не плачь, не рви сердце...
– Спасибо тебе. Я не могу нигде быть. Скоро приедет Сережа, поселится у меня, и мы будем чувствовать все время рядом с собою нашу девочку.
– Витя, я очень тебя прошу, пока этот самый Сережа не приехал, давай я тебя заберу, а?
Винтер покачал головой, посмотрел на Вогулева громадными черными глазами, полными слез, и ответил:
– Сережа, когда я умру, похорони меня рядом с Оленькой, ладно?
Вернувшись в КГБ, Константинов собрал руководителей подразделений.
– Начинаем отрабатывать версию Дубова. Давайте-ка определим его для удобства «Лесником»: дуб – лес – «Лесник». Видимо, придется вести постоянную связь по телефону, счетчик включен, все теперь решают часы, хотя, – он отчего-то внимательно поглядел на Проскурина, – особенно сейчас всякого рода спешка и чрезмерная однолинейность могут сломать дело. В течение ближайших суток мы должны восстановить – желательно по минутам – все, связанное с последними часами жизни Ольги Винтер. Мы не имеем права никого допрашивать – это понятно, никакими уликами против Дубова мы не располагаем, поэтому работать надобно ювелирно. Это первое. Далее, необходимо проверить, кто, кроме Дубова, присутствовал на переговорах, когда министр экономики приезжал к нам в составе правительственной делегации Нагонии.
– Там был и министр обороны, – заметил Гмыря.
– Верно, только вопрос о поставках вел министр экономики. Третье. Необходимо доказать прокурору – это, видимо, придется делать мне – целесообразность эксгумации трупа и проведения экспертизы по поводу смерти Винтер. Но лучше бы, конечно, прийти к нему с более весомыми резонами, чем имеем мы.
– Куда уж больше-то, – заметил Проскурин.
– Для нас – да, но мы пойдем за санкцией на действия . Он спросит, какие у нас улики против Дубова. Что мы ответим?
– Ответим, что Лунс не зря сидит рядом с Дубовым в Пицунде.
– Это не ответ. Вы же не доказали прокурору, что Лунс – из ЦРУ. Вот если мы возьмем его на разведоперации – тогда дело другого рода. Сейчас Лунс для всех – дипломат, радеет на ниве культуры, попробуйте доказать обратное. Я лично за это не возьмусь. Вся вновь поступившая информация, я подчеркиваю, вся , должна быть у меня на столе, желательно в двух экземплярах – первый уйдет Петру Георгиевичу, немедленно по получении мною.
– Ну что ж, – сказал генерал Федоров. – Давайте собирать . Это сделаете вы или разрешите мне?
– Разрешу, Петр Георгиевич, – улыбнулся Константинов.
– Благодарствуйте. Ценю доверие. Начинаем с угла. Итак, Константинов рискнул предположить, и в результате его риска, который в данном случае был категорией разумной, то есть обществу ничем не угрожающей, мы вышли на приблизительный район особого интереса ЦРУ. Это свидетельствовало, точнее, свидетельствует, что в Нагонии вот-вот польется кровь и что ЦРУ нужны постоянные данные о том, что мы знаем про их планируемые акции. Мы знали о них кое-что, но – не более того. Но мы до сих пор не знаем ни агента ЦРУ, работающего в Москве, ни его связника из посольства. Итак, радиограммы, которые мы перехватывали, ощущая собственное бессилие, заставили нас разбросать поиск широко, с захватом. Мы исследовали Зотова, Винтер, Парамонова и Шаргина. Дважды – с Шаргиным и Парамоновым – мы вставали на ложный след. Отпал Парамонов, отпал, что называется, стопроцентно. Как его ваши назвали-то? «Жлоб-макаронник»? «Жлоб» – понимаю очень точно, а почему «макаронник»?
– Потому что жене давал деньги на одни макароны. Раскормил беднягу до центнера, а потом пошел по девкам бегать.
– На голод ей надо было сесть, вода с медом.
– Так мед теперь на базаре куда как дорог, на те деньги, что он давал, не поголодаешь, Петр Георгиевич.
– Смешно, право... Голод дорогим стал, а? Н-да... Ладно. Парамонов отпал, и Шаргин отпал. Тоже стопроцентно. Наконец, Винтер. Странная смерть. Ураганный отек, говорите?
– Судя по тому, что вскрытие сделано не было, судя по тому, как Дубов смог нажать на старика Винтера, здесь что-то странное, Петр Георгиевич.
– Вы с самого начала возбудили уголовное дело по факту радиограмм, так что основание для законной эксгумации у вас – мне сдается – есть... Но ведь отец Ольги был против... вскрытия. Морально ли будет, пойди вы на эксгумацию?
– Жестоко – да, но морально, Петр Георгиевич.
– Какие выдвинете доводы?
– «Опасаясь разоблачения, агент ЦРУ уничтожил Винтер».
– Какого разоблачения боялся агент ЦРУ? Кто он? Улики? Почему Винтер могла его разоблачить? А может, она сообщница? И вообще произошел несчастный случай.
– Несчастный случай исключен.
– Факты?
– Мужчина, который ее любил, – а Дубов так говорил всем, – стремительно похоронив «любимую», уехал отдыхать. В первый же день он кладет себе в кровать девушку, идет в бар и танцует ! Понимаете, Петр Георгиевич, – танцует!
– Танцует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
– Да, горе страшное, Витя, даже и не знаю, что сказать тебе. Отчего не мы? Почему они, дети?
– Налей мне каплю, а?
– Спирт? – спросил Вогулев, налив в мензурку.
– Да. Помнишь, как учил меня пить?
– Это когда ты в болото провалился?
– Да.
– Я в прошлом году туда охотиться ездил. По дурости. Решил, что такая же глухомань, как была в сорок третьем. А там фарфоровый завод построили, дорогу провели, в деревнях антенны торчат...
– Ты когда видел Олю последний раз?
– Я ее никогда не видел, Витя. После войны все такие благополучные стали, такие спокойные. Это только горе людей сводит... Я ее не видал.
– Кто тебе об этом сказал?
– Гнидюк.
– Да, да, Микола... Он звонил мне...
Винтер выпил, натянул плед до подбородка, зябко поежился:
– К ней хочу, Сережа.
– Тебе еще работать надо, Витя.
– Зачем? Кому это надо? Ты еще что-то можешь, режешь, кромсаешь, смотришь в суть, а я теперь и скальпель в руки не возьму. А словам мы с тобой не верим...
– Почему ты не позвонил мне, когда Оленьку привезли в больницу, Витя?
– Меня вызвали из Дубны, когда все было кончено уже.
– Что вскрытие дало?
– Я не разрешил.
– Почему?
– По всем признакам – отек легких. Отчего? Такого я не помню, Сережа. Но я не мог, понимаешь, не мог разрешить вскрытие. Я ведь не одну ее похоронил, Сережа, я ее с ребеночком похоронил...
– Как?!
Винтер всхлипнул, потянулся тонкими, сухими, плоскими пальцами к мензурке.
– Не надо, Витя, ты ж белый совсем...
– Ах, перестань, пожалуйста! И лей больше.
Он выпил еще раз, положил ледяные пальцы на руку Вогулева:
– У тебя есть внуки?
– Внучка.
– Внучка, – повторил Винтер, – это замечательно, когда внучка, они нежнее... Я так мечтал о внучке, Сережа, господи, как я мечтал продлить счастье жизни, наблюдая младенца в доме...
– Ты убежден, что она хотела оставить ребенка?
– Я ничего не знал об этом, мне обо всем сказал Сережа...
– Муж, что ль?
– Ах, милый, не надо об этом! Муж за границей, а Сережа тот человек, который ее любил. Нет, нет, она рассталась с мужем, она же была такой честной, моя девочка, она бы никогда не посмела... Жизнь... Она еще не разведена, а он работает в каком-то секретном институте, и пошли бы парню жизнь ломать, ты же знаешь, как у нас любят ворошить чужое белье... Зачем ломать жизнь и ему? Оленьки нет, а он любил ее, пусть уж он, Сережа, не страдает. Налей еще, пожалуйста...
– Не хочешь перебраться ко мне, Витя? На время, а? Катя будет рада тебе, внучку мою понянчишь. Ну не плачь, не рви сердце...
– Спасибо тебе. Я не могу нигде быть. Скоро приедет Сережа, поселится у меня, и мы будем чувствовать все время рядом с собою нашу девочку.
– Витя, я очень тебя прошу, пока этот самый Сережа не приехал, давай я тебя заберу, а?
Винтер покачал головой, посмотрел на Вогулева громадными черными глазами, полными слез, и ответил:
– Сережа, когда я умру, похорони меня рядом с Оленькой, ладно?
Вернувшись в КГБ, Константинов собрал руководителей подразделений.
– Начинаем отрабатывать версию Дубова. Давайте-ка определим его для удобства «Лесником»: дуб – лес – «Лесник». Видимо, придется вести постоянную связь по телефону, счетчик включен, все теперь решают часы, хотя, – он отчего-то внимательно поглядел на Проскурина, – особенно сейчас всякого рода спешка и чрезмерная однолинейность могут сломать дело. В течение ближайших суток мы должны восстановить – желательно по минутам – все, связанное с последними часами жизни Ольги Винтер. Мы не имеем права никого допрашивать – это понятно, никакими уликами против Дубова мы не располагаем, поэтому работать надобно ювелирно. Это первое. Далее, необходимо проверить, кто, кроме Дубова, присутствовал на переговорах, когда министр экономики приезжал к нам в составе правительственной делегации Нагонии.
– Там был и министр обороны, – заметил Гмыря.
– Верно, только вопрос о поставках вел министр экономики. Третье. Необходимо доказать прокурору – это, видимо, придется делать мне – целесообразность эксгумации трупа и проведения экспертизы по поводу смерти Винтер. Но лучше бы, конечно, прийти к нему с более весомыми резонами, чем имеем мы.
– Куда уж больше-то, – заметил Проскурин.
– Для нас – да, но мы пойдем за санкцией на действия . Он спросит, какие у нас улики против Дубова. Что мы ответим?
– Ответим, что Лунс не зря сидит рядом с Дубовым в Пицунде.
– Это не ответ. Вы же не доказали прокурору, что Лунс – из ЦРУ. Вот если мы возьмем его на разведоперации – тогда дело другого рода. Сейчас Лунс для всех – дипломат, радеет на ниве культуры, попробуйте доказать обратное. Я лично за это не возьмусь. Вся вновь поступившая информация, я подчеркиваю, вся , должна быть у меня на столе, желательно в двух экземплярах – первый уйдет Петру Георгиевичу, немедленно по получении мною.
– Ну что ж, – сказал генерал Федоров. – Давайте собирать . Это сделаете вы или разрешите мне?
– Разрешу, Петр Георгиевич, – улыбнулся Константинов.
– Благодарствуйте. Ценю доверие. Начинаем с угла. Итак, Константинов рискнул предположить, и в результате его риска, который в данном случае был категорией разумной, то есть обществу ничем не угрожающей, мы вышли на приблизительный район особого интереса ЦРУ. Это свидетельствовало, точнее, свидетельствует, что в Нагонии вот-вот польется кровь и что ЦРУ нужны постоянные данные о том, что мы знаем про их планируемые акции. Мы знали о них кое-что, но – не более того. Но мы до сих пор не знаем ни агента ЦРУ, работающего в Москве, ни его связника из посольства. Итак, радиограммы, которые мы перехватывали, ощущая собственное бессилие, заставили нас разбросать поиск широко, с захватом. Мы исследовали Зотова, Винтер, Парамонова и Шаргина. Дважды – с Шаргиным и Парамоновым – мы вставали на ложный след. Отпал Парамонов, отпал, что называется, стопроцентно. Как его ваши назвали-то? «Жлоб-макаронник»? «Жлоб» – понимаю очень точно, а почему «макаронник»?
– Потому что жене давал деньги на одни макароны. Раскормил беднягу до центнера, а потом пошел по девкам бегать.
– На голод ей надо было сесть, вода с медом.
– Так мед теперь на базаре куда как дорог, на те деньги, что он давал, не поголодаешь, Петр Георгиевич.
– Смешно, право... Голод дорогим стал, а? Н-да... Ладно. Парамонов отпал, и Шаргин отпал. Тоже стопроцентно. Наконец, Винтер. Странная смерть. Ураганный отек, говорите?
– Судя по тому, что вскрытие сделано не было, судя по тому, как Дубов смог нажать на старика Винтера, здесь что-то странное, Петр Георгиевич.
– Вы с самого начала возбудили уголовное дело по факту радиограмм, так что основание для законной эксгумации у вас – мне сдается – есть... Но ведь отец Ольги был против... вскрытия. Морально ли будет, пойди вы на эксгумацию?
– Жестоко – да, но морально, Петр Георгиевич.
– Какие выдвинете доводы?
– «Опасаясь разоблачения, агент ЦРУ уничтожил Винтер».
– Какого разоблачения боялся агент ЦРУ? Кто он? Улики? Почему Винтер могла его разоблачить? А может, она сообщница? И вообще произошел несчастный случай.
– Несчастный случай исключен.
– Факты?
– Мужчина, который ее любил, – а Дубов так говорил всем, – стремительно похоронив «любимую», уехал отдыхать. В первый же день он кладет себе в кровать девушку, идет в бар и танцует ! Понимаете, Петр Георгиевич, – танцует!
– Танцует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77