Вот и на этот раз: хоть я и набивал себе цену на
коллегии МИДа, уверяя, что вовсе не горю желанием ехать, но все это лишь
для того, чтобы они не очень-то заносились и не вздумали бы относиться ко
мне как к мальчику на галактических посылках. А так, по правде, я все же
хотел - чуть ли не с той самой минуты, когда переступил порог библиотеки.
Когда старое доброе солнышко исчезло, растворилось в черном супе небытия,
я испытал хорошо знакомое, многократно пережитое мною ощущение пустоты и
решил, что нужно немедленно сделать выбор: спать или воспользоваться
дискьютером. Однако ж столетний сон - не безделица. Правда, я приготовил
все чин по чину, поставил будильник, чтобы он зазвонил за пять миллионов
миль до Энции, еда сбережется, что имеет свое значение; сделал большую
уборку, хотя знаю, что за такой срок все и так зарастет грязью. Хуже всего
пробуждение. Я не выношу растрепанной бороды и волос но колен; ну, и ногти
как змеи - правда, я всегда держу под рукой ножницы и машинку для стрижки
волос, но прошлый раз запамятовал, где они, и пришлось полракеты
перевернуть вверх дном, путаясь в собственной бородище и ругаясь на чем
свет стоит, прежде чем я нашел парикмахерский инструмент, без которого -
ну кто бы подумал? - астронавтика невозможна. Доставая постель из
бельевого шкафа, я заметил, что простыни жесткие, словно из жести, - а
ведь я просил домработницу приглядеть за этим в прачечной; злясь на нее, я
скорее разрывал, чем разворачивал склеенное крахмалом полотно. Я также
проверил, нет ли на наволочках проволочных, обшитых нитками пуговиц, из-за
которых на щеке появляются отчетливые отпечатки, чего должен избегать
любой астронавт, иначе после столетнего сна приходится щеголять
физиономией в сплошных негативах пуговиц, а чужезвездные существа
принимают их за неотъемлемую часть человеческого лица. Готовя себе разные
противные жидкости, которые полагается пить перед гибернацией, я
постепенно терял охоту гибернизироваться. В конце концов, чего ради я взял
в полет компьютер с персонализирующей приставкой и столько переведенных на
кассету знаменитых мужей? Я пригляделся к этим кассетам. На каждой стояло
имя, а ниже - инструкция по обслуживанию персонализатора и красная надпись
LIVE [жив (англ.)] или POST MORTEM [по смерти (лат.)]. Разумеется, на
кассете Шекспира стояло POST MORTEM, а Филькенштейна - LIVE, ведь один был
жив, а другой умер, но какое это имеет значение для слушателя? Я заглянул
в инструкцию и узнал, что личность умерших экстрагируется из собраний их
сочинений, а это, между прочим, имеет тот результат, что воскрешенцы
говорят не так, как говорили при жизни, но так, как писали, то есть,
скажем, поэты - только стихами. В инструкции, как обычно, было множество
непонятных терминов и темных мест; указывалось, например, что чем раньше
кто-нибудь умер, тем менее он "инструктивен", вследствие чего не
рекомендуется вызывать из небытия стародавних деятелей, никому, кроме
историков, неизвестных, потому что неисторик все равно не сможет
поддерживать с ними разговор, разве что у него есть автотолковник. Не
скажу, чтобы это было уж очень понятно, поэтому после недолгого
размышления я вставил в компьютер кассету с Рупертом Трутти, в расчете на
то, что этот professor of computer sciences [профессор компьютерных наук
(англ.)] даст мне необходимые разъяснения. Действительно, нажав на клавишу
"GO" [пуск (англ.)], я услышал приятный баритон и сел, внимая ему не без
некоторого удивления, - вовсе не ожидая моих вопросов, он принялся
говорить без умолку.
- Я Руперт Трутти из Массачусетского автофутурологического института,
и занимаюсь я, как указывает название моего научного центра,
прогнозированием прогнозов, то есть стараюсь установить, что будут
предсказывать предсказатели предстоящих столетий. Имею честь сообщить,
что, будучи кассетонцем, как называют в обиходе закассеченных лиц, я могу
пользоваться резервуарами памяти компьютера, в который меня засадили, без
всяких ограничений.
- А кстати, профессор, - перебил я его, - почему вы можете, те, кто
умер давно, не могут? Я прочитал об этом в инструкции...
- Чтобы что-то узнать, - ответил Трутти, - нужно уже что-то знать.
Ведь узнавать - значит запихивать услышанное в голову в определенном
порядке. Вот почему никто не помнит первых своих ощущений, когда он был
грудным младенцем и ничего ровным счетом не знал. Однако, достопочтенный
мой воскреситель, чем больше кто-то узнал в одну эпоху, тем меньше он
может узнать в следующую, поскольку голова у него забита старьем, а забита
она потому, что вчерашняя святая истина становится нынешним предрассудком
и засорением мозгов. Хоть я и цифроник, я могу пользоваться другими
частями памяти компьютера, в который вы меня вставили, ведь я имею
кое-какие понятия о биологии, психонике, физике и поэтому знаю, что такое
экспертолиз и энспертоляция; но засадите-ка сюда Платона, и вы увидите,
что он ровно ничего не усвоит...
- А что это такое? - полюбопытствовал я.
- Экспертолиз - это растворение экспертов в море избыточной
информации, а энспертоляция - защитный условный рефлекс, самоотключение
экспертов со страху. Что же касается экспертолястики...
Возможно, это было невежливо - но я вырубил профессора, опасаясь, что
дальнейшие разъяснения лишь затемнят то, о чем я успел у него узнать;
усевшись над кучей кассет, я стал размышлять, как составить ученый кружок,
чтобы пороскошествовать интеллектуально. О гибернации я и думать забыл.
Неужели, имея возможность заказать себе духовное пиршество в компании
величайших умов, я предался бы бездумному вековому храпу? В конце концов я
вставил в компьютер кассеты с Бертраном Расселом, Карлом Поппером [большая
часть упоминаемых в этой главе мыслителей - философы и логики XX века,
которые разрабатывали проблематику научного познания и методологии науки:
неопозитивисты Бертран Рассел и Людвиг Витгенштейн, критический
рационалист Карл Поппер, "эпистемологический анархист" Пол Фейерабенд,
прагматик Джон Дьюи, неопрагматик Уиллард Куайн], адвокатом Финкельштейном
(хотя это был ум minorum gentium [менее значительный (лат.)], я решил
включить его в это общество как своего симпатичного знакомого) и, невзирая
на предостережения профессора Трутти, добавил Шекспира. Готов поклясться,
что я заказал и Эйнштейна, но, хотя и высыпал на пол все содержимое
коробки, нашел только Фейерабенда; в ярости, что не могу заявить
рекламацию - ведь я отмахал уже добрых несколько триллионов миль, - я
приготовился к диспуту, то есть поставил поудобнее сервировочный стол с
подсоленным печеньем и тоником, за спину засунул подушку и включил
компьютер. Я съел все печенье и выпил весь тоник, и лишь тогда
спохватился, что мои кассетные спутники давно уже ведут спор, только звук
был приглушен. Я повернул нужную ручку и услышал голос Бертрана Рассела.
- Ум, господин Фейерабенд, это способность разгрызания трудных
орешков, поэтому самый блестящий ум можно использовать для решения самых
глупых вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
коллегии МИДа, уверяя, что вовсе не горю желанием ехать, но все это лишь
для того, чтобы они не очень-то заносились и не вздумали бы относиться ко
мне как к мальчику на галактических посылках. А так, по правде, я все же
хотел - чуть ли не с той самой минуты, когда переступил порог библиотеки.
Когда старое доброе солнышко исчезло, растворилось в черном супе небытия,
я испытал хорошо знакомое, многократно пережитое мною ощущение пустоты и
решил, что нужно немедленно сделать выбор: спать или воспользоваться
дискьютером. Однако ж столетний сон - не безделица. Правда, я приготовил
все чин по чину, поставил будильник, чтобы он зазвонил за пять миллионов
миль до Энции, еда сбережется, что имеет свое значение; сделал большую
уборку, хотя знаю, что за такой срок все и так зарастет грязью. Хуже всего
пробуждение. Я не выношу растрепанной бороды и волос но колен; ну, и ногти
как змеи - правда, я всегда держу под рукой ножницы и машинку для стрижки
волос, но прошлый раз запамятовал, где они, и пришлось полракеты
перевернуть вверх дном, путаясь в собственной бородище и ругаясь на чем
свет стоит, прежде чем я нашел парикмахерский инструмент, без которого -
ну кто бы подумал? - астронавтика невозможна. Доставая постель из
бельевого шкафа, я заметил, что простыни жесткие, словно из жести, - а
ведь я просил домработницу приглядеть за этим в прачечной; злясь на нее, я
скорее разрывал, чем разворачивал склеенное крахмалом полотно. Я также
проверил, нет ли на наволочках проволочных, обшитых нитками пуговиц, из-за
которых на щеке появляются отчетливые отпечатки, чего должен избегать
любой астронавт, иначе после столетнего сна приходится щеголять
физиономией в сплошных негативах пуговиц, а чужезвездные существа
принимают их за неотъемлемую часть человеческого лица. Готовя себе разные
противные жидкости, которые полагается пить перед гибернацией, я
постепенно терял охоту гибернизироваться. В конце концов, чего ради я взял
в полет компьютер с персонализирующей приставкой и столько переведенных на
кассету знаменитых мужей? Я пригляделся к этим кассетам. На каждой стояло
имя, а ниже - инструкция по обслуживанию персонализатора и красная надпись
LIVE [жив (англ.)] или POST MORTEM [по смерти (лат.)]. Разумеется, на
кассете Шекспира стояло POST MORTEM, а Филькенштейна - LIVE, ведь один был
жив, а другой умер, но какое это имеет значение для слушателя? Я заглянул
в инструкцию и узнал, что личность умерших экстрагируется из собраний их
сочинений, а это, между прочим, имеет тот результат, что воскрешенцы
говорят не так, как говорили при жизни, но так, как писали, то есть,
скажем, поэты - только стихами. В инструкции, как обычно, было множество
непонятных терминов и темных мест; указывалось, например, что чем раньше
кто-нибудь умер, тем менее он "инструктивен", вследствие чего не
рекомендуется вызывать из небытия стародавних деятелей, никому, кроме
историков, неизвестных, потому что неисторик все равно не сможет
поддерживать с ними разговор, разве что у него есть автотолковник. Не
скажу, чтобы это было уж очень понятно, поэтому после недолгого
размышления я вставил в компьютер кассету с Рупертом Трутти, в расчете на
то, что этот professor of computer sciences [профессор компьютерных наук
(англ.)] даст мне необходимые разъяснения. Действительно, нажав на клавишу
"GO" [пуск (англ.)], я услышал приятный баритон и сел, внимая ему не без
некоторого удивления, - вовсе не ожидая моих вопросов, он принялся
говорить без умолку.
- Я Руперт Трутти из Массачусетского автофутурологического института,
и занимаюсь я, как указывает название моего научного центра,
прогнозированием прогнозов, то есть стараюсь установить, что будут
предсказывать предсказатели предстоящих столетий. Имею честь сообщить,
что, будучи кассетонцем, как называют в обиходе закассеченных лиц, я могу
пользоваться резервуарами памяти компьютера, в который меня засадили, без
всяких ограничений.
- А кстати, профессор, - перебил я его, - почему вы можете, те, кто
умер давно, не могут? Я прочитал об этом в инструкции...
- Чтобы что-то узнать, - ответил Трутти, - нужно уже что-то знать.
Ведь узнавать - значит запихивать услышанное в голову в определенном
порядке. Вот почему никто не помнит первых своих ощущений, когда он был
грудным младенцем и ничего ровным счетом не знал. Однако, достопочтенный
мой воскреситель, чем больше кто-то узнал в одну эпоху, тем меньше он
может узнать в следующую, поскольку голова у него забита старьем, а забита
она потому, что вчерашняя святая истина становится нынешним предрассудком
и засорением мозгов. Хоть я и цифроник, я могу пользоваться другими
частями памяти компьютера, в который вы меня вставили, ведь я имею
кое-какие понятия о биологии, психонике, физике и поэтому знаю, что такое
экспертолиз и энспертоляция; но засадите-ка сюда Платона, и вы увидите,
что он ровно ничего не усвоит...
- А что это такое? - полюбопытствовал я.
- Экспертолиз - это растворение экспертов в море избыточной
информации, а энспертоляция - защитный условный рефлекс, самоотключение
экспертов со страху. Что же касается экспертолястики...
Возможно, это было невежливо - но я вырубил профессора, опасаясь, что
дальнейшие разъяснения лишь затемнят то, о чем я успел у него узнать;
усевшись над кучей кассет, я стал размышлять, как составить ученый кружок,
чтобы пороскошествовать интеллектуально. О гибернации я и думать забыл.
Неужели, имея возможность заказать себе духовное пиршество в компании
величайших умов, я предался бы бездумному вековому храпу? В конце концов я
вставил в компьютер кассеты с Бертраном Расселом, Карлом Поппером [большая
часть упоминаемых в этой главе мыслителей - философы и логики XX века,
которые разрабатывали проблематику научного познания и методологии науки:
неопозитивисты Бертран Рассел и Людвиг Витгенштейн, критический
рационалист Карл Поппер, "эпистемологический анархист" Пол Фейерабенд,
прагматик Джон Дьюи, неопрагматик Уиллард Куайн], адвокатом Финкельштейном
(хотя это был ум minorum gentium [менее значительный (лат.)], я решил
включить его в это общество как своего симпатичного знакомого) и, невзирая
на предостережения профессора Трутти, добавил Шекспира. Готов поклясться,
что я заказал и Эйнштейна, но, хотя и высыпал на пол все содержимое
коробки, нашел только Фейерабенда; в ярости, что не могу заявить
рекламацию - ведь я отмахал уже добрых несколько триллионов миль, - я
приготовился к диспуту, то есть поставил поудобнее сервировочный стол с
подсоленным печеньем и тоником, за спину засунул подушку и включил
компьютер. Я съел все печенье и выпил весь тоник, и лишь тогда
спохватился, что мои кассетные спутники давно уже ведут спор, только звук
был приглушен. Я повернул нужную ручку и услышал голос Бертрана Рассела.
- Ум, господин Фейерабенд, это способность разгрызания трудных
орешков, поэтому самый блестящий ум можно использовать для решения самых
глупых вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90