Организм точно так же, как
шустросфера, не вдается в какие-либо моральные рассуждения, чтобы
установить, какова подоплека данного покушения на здоровье и жизнь,
справедливо оно или несправедливо. Организм действует отнюдь не методами
убеждения, и именно это раньше доставляло врачам больше всего хлопот - в
виде отторжения пересаженных органов. Тело можно перехитрить и убить,
потому что оно действует всегда одинаково; напротив, этикосфера постоянно
совершенствуется благодаря шустретике. Это не значит, однако, будто она
уже совершенна, и даже не значит, что она когда-нибудь может достигнуть
абсолютного совершенства. В этом отношении Тюкстль оказался скептиком. Он
дал мне почитать полувековой давности памфлет на шустретиков, сочиненный
доктором Ксаимарноксом, который сам был шустретиком, пока не изменил
радикально своих убеждений. Ксаимарнокс утверждал, что этикосфера
противостоит не общественному злу, как обычно думают, но чему-то
совершенно другому.
"Благоденствие, - писал он, - это не то, чем уже обладаешь, во всяком
случае, не только это, но мираж, цель, отнесенная в будущее. Нищета ужасна
и непереносима, но по крайней мере заставляет действовать, чтобы выбраться
из нее, а благосостояние, легкое и доступное как воздух, хуже постольку,
поскольку из него идти некуда, его можно лишь увеличивать - ничего другого
не остается. Необходимо уже не только иметь все больше вещей и утех -
сразу, теперь же, под рукой, - но и все больше новых, дальнейших
возможностей. Вам пришлось переделать мир, потому что вы не хотели или не
могли взяться за переделку самих себя - впрочем, как известно, это дает
хотя и иные, но не менее фатальные результаты. Однако ничто так не губит
человека в человеке, как благоденствие, полученное даром - и без участия,
без поддержки, без содействия других людей. Не нужно уже быть добрым к
кому бы то ни было, не нужно оказывать услуги, помощь, добросердечие;
смысла в этом не больше, чем давать подаяние крезу. Коль скоро каждый
имеет больше, чем мог бы желать, что еще можно ему предложить? Чувства? В
такой ситуации их может проявлять разве что один аскет по отношению к
другому аскету. Но аскетизм становится жестокой насмешкой над этой райской
цивилизацией, с таким трудом созданной. Впрочем, эрозия дружелюбия,
привязанности, уважения, любви совершается понемногу, не за одно и не за
два поколения. Сперва появляются примитивные роботы, играющие роль слуг,
сперва механика лишь неуклюже передразнивает людей, программируя
преданность и услужливость, но можно и теперь даже нужно совершенствовать
эту имитацию дальше, железные манекены отправляются в музеи техники, а на
смену им приходит заботливое, нежное, беззаветно преданное, прямо-таки
любовное и хотя безразличное, зато беспредельное, вплоть до
самоуничтожения, неэгоистическое внимание всей среды обитания, что
исполняет едва зародившиеся желания и капризы. Но если абсолютная власть
развращает абсолютно, то столь совершенная доброжелательность обращает
человека в совершенное ничто. А так как возврат ко временам всеобщей
нехватки, нищеты и убожества для большинства людей невозможен, - кому они
должны предъявить счет за счастье, которое их придавило, если не тому, что
его производит? Кто-то же должен быть виноват - Бог, мир, сосед, предки,
чужаки, кто-то должен ответить за все. И что же? Приходится спасать от
людей это их постылое счастье, а если они не могут его растоптать, то
рассчитаться им больше не с кем, как с другими людьми. Поэтому спасать
приходится всех ото всех, и именно до этого вы дошли. Я назову это
катастрофой: всеобщий рай, в котором каждый сидит со своим собственным
пеклом внутри и не может дать остальным почувствовать вкус этого пекла. И
ничего не желает так сильно, как дать другим испробовать всю прелесть
своего существования. Вам нужны доказательства? Вот они. Хотя вы вовсе
этого не хотели, хотя это было всего лишь побочным и даже нежелательным
следствием создания злопоглощающей среды обитания, - вы создали
определители веры и неверия. Убеждений совершенно искренних и
фальсифицированных. Правительство заявляет, что речь идет об очень уж
жалкой и подлой вере, сводящейся к одному-единственному догмату, который
зло переименовывает в добро, то есть убийство - в священный долг. Дескать,
для наших экстремистов это кредо - не цель (а вера должна быть целью), но
средство обмануть этикосферу и получить возможность убивать. Поэтому
шустретики изобретают новые программы, чтобы парировать этот ход, а тех,
кто говорит то же, что и я, считают противниками. Но я вовсе не противник.
Я говорю лишь: скажите на милость, чего вы добьетесь, усовершенствовав
этикосферу так, чтобы зло, которое еще просачивается через последнюю
оставшуюся у людей щелку - религиозное чувство, - законопатить наглухо?
Забетонировать в душе у каждого его внутренний ад? Неужто вы и впрямь не
замечаете абсурдности такого "усовершенствования"? Знаю, вы хотели как
лучше. Вы не хотели зла. Вы хотели, чтобы повсюду было добро, и только
добро. Но результаты оказались недобрые. Теперь вы пытаетесь замаскировать
зло, притаившееся в вашей облагораживающей деятельности. А значит,
обманываете сами себя. Вы стремитесь к тому, чтобы никто уже не мог
доказать ни вам, ни все остальным, то есть обществу, что ваше добро делает
их несчастными и недобрыми. Веры рождаются из несчастий, неотделимых от
существования. Из потребности в таком Отце, который никогда не состарится
и не умрет, но навечно останется безотказным, любящим опекуном. Из
убеждения, что, раз уж мир нас не любит, должен быть Кто-то, кто нас
полюбил бы. Вера возникает не из материальной нужды, но из надежды на то,
что этот мир - все же не весь мир, что в нем или над ним существует То или
Тот, к кому можно воззвать, кого можно будет увидеть лицом к лицу после
смерти - если уж не при жизни. Словом, вера - это уловка отчаяния, то есть
надежды, рожденной отчаянием, ибо в полном отчаянье и без крупицы надежды
жить нельзя, жить если не ради себя, то хотя бы ради других, а вы лишили
нас этой возможности. А ведь эта новая, нарождающаяся вера, та, что
убийство обращает в добро, в величайшую заслугу, этот жалкий обрубок
выродившейся веры - тоже плод отчаяния и рожденной им надежды на то, что
так, как есть, быть не может. И наша первичная, и эта вторичная вера имеют
один духовный источник. Странность новой веры есть отражение странности
того порядка вещей, который вы сами для себя создали. Мои коллеги и
приятели-шустретики так не думают, занятые техническими проблемами
следующего этапа гедоматики и ингибиции; они не знают и не желают знать,
что гедоматику они мало-помалу превратили в алгоматику, то есть в пытки из
человеколюбия".
Этот памфлет стал бестселлером. Специалисты игнорировали его, зато он
стал библией интеллектуалов, - наконец-то их стенания и их претензии к
этификации нашли обобщенное выражение. История учит, писали они, что нет
такого добра, которое для кого-нибудь не обернулось бы злом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
шустросфера, не вдается в какие-либо моральные рассуждения, чтобы
установить, какова подоплека данного покушения на здоровье и жизнь,
справедливо оно или несправедливо. Организм действует отнюдь не методами
убеждения, и именно это раньше доставляло врачам больше всего хлопот - в
виде отторжения пересаженных органов. Тело можно перехитрить и убить,
потому что оно действует всегда одинаково; напротив, этикосфера постоянно
совершенствуется благодаря шустретике. Это не значит, однако, будто она
уже совершенна, и даже не значит, что она когда-нибудь может достигнуть
абсолютного совершенства. В этом отношении Тюкстль оказался скептиком. Он
дал мне почитать полувековой давности памфлет на шустретиков, сочиненный
доктором Ксаимарноксом, который сам был шустретиком, пока не изменил
радикально своих убеждений. Ксаимарнокс утверждал, что этикосфера
противостоит не общественному злу, как обычно думают, но чему-то
совершенно другому.
"Благоденствие, - писал он, - это не то, чем уже обладаешь, во всяком
случае, не только это, но мираж, цель, отнесенная в будущее. Нищета ужасна
и непереносима, но по крайней мере заставляет действовать, чтобы выбраться
из нее, а благосостояние, легкое и доступное как воздух, хуже постольку,
поскольку из него идти некуда, его можно лишь увеличивать - ничего другого
не остается. Необходимо уже не только иметь все больше вещей и утех -
сразу, теперь же, под рукой, - но и все больше новых, дальнейших
возможностей. Вам пришлось переделать мир, потому что вы не хотели или не
могли взяться за переделку самих себя - впрочем, как известно, это дает
хотя и иные, но не менее фатальные результаты. Однако ничто так не губит
человека в человеке, как благоденствие, полученное даром - и без участия,
без поддержки, без содействия других людей. Не нужно уже быть добрым к
кому бы то ни было, не нужно оказывать услуги, помощь, добросердечие;
смысла в этом не больше, чем давать подаяние крезу. Коль скоро каждый
имеет больше, чем мог бы желать, что еще можно ему предложить? Чувства? В
такой ситуации их может проявлять разве что один аскет по отношению к
другому аскету. Но аскетизм становится жестокой насмешкой над этой райской
цивилизацией, с таким трудом созданной. Впрочем, эрозия дружелюбия,
привязанности, уважения, любви совершается понемногу, не за одно и не за
два поколения. Сперва появляются примитивные роботы, играющие роль слуг,
сперва механика лишь неуклюже передразнивает людей, программируя
преданность и услужливость, но можно и теперь даже нужно совершенствовать
эту имитацию дальше, железные манекены отправляются в музеи техники, а на
смену им приходит заботливое, нежное, беззаветно преданное, прямо-таки
любовное и хотя безразличное, зато беспредельное, вплоть до
самоуничтожения, неэгоистическое внимание всей среды обитания, что
исполняет едва зародившиеся желания и капризы. Но если абсолютная власть
развращает абсолютно, то столь совершенная доброжелательность обращает
человека в совершенное ничто. А так как возврат ко временам всеобщей
нехватки, нищеты и убожества для большинства людей невозможен, - кому они
должны предъявить счет за счастье, которое их придавило, если не тому, что
его производит? Кто-то же должен быть виноват - Бог, мир, сосед, предки,
чужаки, кто-то должен ответить за все. И что же? Приходится спасать от
людей это их постылое счастье, а если они не могут его растоптать, то
рассчитаться им больше не с кем, как с другими людьми. Поэтому спасать
приходится всех ото всех, и именно до этого вы дошли. Я назову это
катастрофой: всеобщий рай, в котором каждый сидит со своим собственным
пеклом внутри и не может дать остальным почувствовать вкус этого пекла. И
ничего не желает так сильно, как дать другим испробовать всю прелесть
своего существования. Вам нужны доказательства? Вот они. Хотя вы вовсе
этого не хотели, хотя это было всего лишь побочным и даже нежелательным
следствием создания злопоглощающей среды обитания, - вы создали
определители веры и неверия. Убеждений совершенно искренних и
фальсифицированных. Правительство заявляет, что речь идет об очень уж
жалкой и подлой вере, сводящейся к одному-единственному догмату, который
зло переименовывает в добро, то есть убийство - в священный долг. Дескать,
для наших экстремистов это кредо - не цель (а вера должна быть целью), но
средство обмануть этикосферу и получить возможность убивать. Поэтому
шустретики изобретают новые программы, чтобы парировать этот ход, а тех,
кто говорит то же, что и я, считают противниками. Но я вовсе не противник.
Я говорю лишь: скажите на милость, чего вы добьетесь, усовершенствовав
этикосферу так, чтобы зло, которое еще просачивается через последнюю
оставшуюся у людей щелку - религиозное чувство, - законопатить наглухо?
Забетонировать в душе у каждого его внутренний ад? Неужто вы и впрямь не
замечаете абсурдности такого "усовершенствования"? Знаю, вы хотели как
лучше. Вы не хотели зла. Вы хотели, чтобы повсюду было добро, и только
добро. Но результаты оказались недобрые. Теперь вы пытаетесь замаскировать
зло, притаившееся в вашей облагораживающей деятельности. А значит,
обманываете сами себя. Вы стремитесь к тому, чтобы никто уже не мог
доказать ни вам, ни все остальным, то есть обществу, что ваше добро делает
их несчастными и недобрыми. Веры рождаются из несчастий, неотделимых от
существования. Из потребности в таком Отце, который никогда не состарится
и не умрет, но навечно останется безотказным, любящим опекуном. Из
убеждения, что, раз уж мир нас не любит, должен быть Кто-то, кто нас
полюбил бы. Вера возникает не из материальной нужды, но из надежды на то,
что этот мир - все же не весь мир, что в нем или над ним существует То или
Тот, к кому можно воззвать, кого можно будет увидеть лицом к лицу после
смерти - если уж не при жизни. Словом, вера - это уловка отчаяния, то есть
надежды, рожденной отчаянием, ибо в полном отчаянье и без крупицы надежды
жить нельзя, жить если не ради себя, то хотя бы ради других, а вы лишили
нас этой возможности. А ведь эта новая, нарождающаяся вера, та, что
убийство обращает в добро, в величайшую заслугу, этот жалкий обрубок
выродившейся веры - тоже плод отчаяния и рожденной им надежды на то, что
так, как есть, быть не может. И наша первичная, и эта вторичная вера имеют
один духовный источник. Странность новой веры есть отражение странности
того порядка вещей, который вы сами для себя создали. Мои коллеги и
приятели-шустретики так не думают, занятые техническими проблемами
следующего этапа гедоматики и ингибиции; они не знают и не желают знать,
что гедоматику они мало-помалу превратили в алгоматику, то есть в пытки из
человеколюбия".
Этот памфлет стал бестселлером. Специалисты игнорировали его, зато он
стал библией интеллектуалов, - наконец-то их стенания и их претензии к
этификации нашли обобщенное выражение. История учит, писали они, что нет
такого добра, которое для кого-нибудь не обернулось бы злом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90