Всеведущий таится там паук
И паутину ткет словес неясных
О битах, кодах, экстрах и спинорах.
Как мог узнать я, из каких частей
Составлен воздух, что такое фото
И тысячу подобных пустяков?
Я знал лишь о Фальстафе, а теперь
Узнал, что гем окрашивает кровь
И что мое посмертное уменье
Нанизывать слова на нитку ритма,
Унылого, как маятник часов, -
Внутри меня, но все же не мое.
Как если бы мой голос исходил
Из спрятанной шкатулки музыкальной,
Чьи зубчики толкает страх болтливый -
Старухи Смерти вечный ухажер.
- Господин Шекспир, успокойтесь. Вы всего лишь макет. Но, может быть,
кто-нибудь из вас, господа, объяснит это лучше? Может быть вы, лорд
Рассел?
Бертран Рассел, к которому обратился с этими словами адвокат,
действительно разъяснил кассетному Шекспиру, откуда он взялся, как это
делается и для чего. Изложение было вполне популярное и довольно
пространное, и все же я сомневался, сможет ли Шекспир, просвещаемый насчет
азов кибернетики и психоники, разобраться во всем этом. Никто, однако, не
попросил слова, когда Рассел закончил. Снова какое-то время царило
молчание, пока наконец не отозвался проинструктированный:
Милорд, я понял, мы - фантомы оба.
Тут нет чудес, и ни к чему они:
От роли Лазаря Господь нас сохрани,
С червивым брюхом вставшего из гроба.
В машину ввергнут я, в которой жизни нет
И смерти нет. Tertium datur
[третье дано (лат.)], лорды!
Незримых шестеренок зубья твердо
Удерживают призрачный скелет.
Вы научились, развлеченья ради,
Бесплотных собеседников плодить.
Я - третье между "быть" или "не быть",
Всего лишь тень, с Натурою в разладе.
Однако ж вы мой пощадили прах,
И я на вас проклятий не обрушу.
Но тот, кто из костей достал бы душу,
Чудовищем остался бы в веках.
Как шут, я забавлял толпу когда-то,
Но после смерти этот крест нести
Не в силах я. Позвольте мне уйти
В небытие, откуда нет возврата.
Я долее внимать вам не хочу
И в рифму отвечать на ваши речи,
Иначе не стихами я отвечу,
Но зверем недобитым зарычу.
Ничем не разнятся восторги и стенанья,
Эдемский сад и адская жара.
Пусть длится в кости вечная игра -
Я выбираю вечное молчанье.
4. ОСМОТР НА МЕСТЕ
Грязь, болота, трясины, хлюпающие провалы ям, гнилостные испарения,
пузырьки газа, иссиня-бурый туман, от которого першит в горле, - вот что
такое место моего курдляндского приземления, вот куда меня занесло через
249 лет, как показывает счетчик. Облетев на приличном расстоянии сияющую
Луну, которая когда-то так меня одурачила, я направился к северу,
зеленеющему у кромки полярного снега, далеко за кормой корабля оставив
серую сыпь городов. Когда я в первый раз спустился по трапу, то чуть не
утонул в грязи - влажный, искрящийся травяной ковер оказался попоной топи.
Чего-либо столь же заляпанного грязью, как корма моей ракеты, я, пожалуй,
еще не видывал. О привале и думать нечего. Придется, похоже, выдолбить
себе пирогу, а лучше всего взять водно-грязевые лыжи. Ночью - бульканье,
хлюпанье, всплески, чмоканье болотных газов. А уж воняет! Некуда было так
спешить.
Ракета понемногу погружается в липкое месиво. Я подсчитал: она утонет
по самый нос всего за неделю. Надо начинать ускоренную разведку. Но как ее
ускоришь в таких условиях? Поскольку вчерашний день был нулевым,
сегодняшнему присваиваю номер первый. Обратно вернулся вымазанный как сто
чертей, зато видел курдля. Впрочем, это с таким же успехом мог быть Куэрдл
или же QRDL. Было слишком темно, даже в поле зрения ноктовизора, чтобы
толком разобраться. Чудовищная тварь. Он все проходил мимо меня, проходил
и проходил, и конца этому прохождению не было, хотя шел он все время
рысью. Что ему грязь, если у него ноги как башни. Я оценил его в четверть
мили, или, если хотите, узла - учитывая водянистый характер местности.
Выходит, я видел натурального курдля. Курдли существуют. Это животные, а
не какие-то там градозавры. Но может ли мое наблюдение служить
доказательством?
Не затащу же я курдля на борт ракеты. Надо подумать. Завтра следующая
разведка, на этот раз днем.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
На этой планете творятся невероятные вещи. Вернее, омерзительные. Я
еще не оправился от потрясения. Я собственными глазами видел, как большой
курдль подошел к курдлю поменьше - это было в чистом поле, довольно даже
сухом, заросшем рыжеющей травкой, в какой на Земле водятся рыжики, - так
вот, значит, подбежал он к этому малышу, который спокойно пасся себе,
тщательно обнюхал его, и тут великана вырвало, а тогда тот, маленький,
припал сперва на передние, потом на задние колени, в точности как верблюд
(по размерам больше кита), съел все это, облизнулся и завыл. И завыл он
так дико, глухо, хрипло и так тоскливо, так безнадежно и мрачно, словно
голосили эти вечно пасмурные просторы, - у меня просто мороз прошел по
телу, еще переполненному омерзением. Тогда тот, побольше, схватил
коленопреклоненного за ухо и, оборвав его одним щелканьем пасти, начал
жевать, методично чавкая и шевеля губами вверх-вниз, как корова,
обгрызающая молодые побеги. Потом надгрыз тому второе ухо, но сразу же
выплюнул, словно оно ему не понравилось. Тогда малыш, припавший к земле,
зашевелился. Его явно тошнило. Большой и маленький курдли, глядя друг
другу в стеклянные вылупленные глаза, зарычали так, что у меня волосы
стали дыбом. Затем поднялись, стали рыть землю задними ногами и разошлись
без спешки в разные стороны. Что бы это значило? Я осторожно приблизился к
затоптанному месту, с поистине колодезными ямами - следами их ног; ноги у
них расширяются у пятки, и каждая шире небольшой виллы. Из зеленоватой
лужи величиной с пруд тишком, молчком вылезали низкие, сгорбленные
существа, вполне гуманоидные, двуногие, но сзади у каждого имелась лишняя
пара куцых конечностей, по которым стекала не то чтобы вода, а, скорее,
жижа, о происхождении которой я предпочитал не задумываться. Они были явно
знакомы с цивилизацией, потому что носили одежду, и притом двубортную, с
пуговицами спереди и сзади, а также широкие хлястики - в точности как у
реглана; а эти их добавочные отростки были вовсе не ноги, но полы одежды,
напоминающей сшитый из двух половин фрак. Я принял их за конечности,
потому что они мешкообразно оттопыривались и размеренно покачивались на
ходу; но потом кто-то из них сунул туда руку, и в ней появился бурдючок,
который был немедленно приложен ко рту. Значит, это были карманы для еды и
питья. То и дело прикладываясь к своим бурдючкам, они понабирали в мешки
водорослей, плавающих в луже, затем один, повыше ростом, что-то прокашлял,
все выстроились в длинную шеренгу, и откуда-то - понятия не имею, откуда -
появился письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90