Должно быть, складной, и кто-нибудь нес его на
спине, как рюкзак. Тот, повыше, уселся за стол, и образовавшаяся на моих
глазах длинная очередь начала медленно продвигаться вперед; проходя перед
сидящим - каким-то чиновником, в этом я уже не сомневался, - каждый
поочередно предъявлял ему белый треугольник, зажатый в руке, то ли
удостоверение, то ли просто карточку из плотной бумаги или пластика.
Чиновник, рассевшись с широко расставленными и согнутыми назад коленями,
со всеми вел себя одинаково: смотрел на карточку, потом на лицо
проверяемого и наконец заглядывал в небольшую, но очень толстую, мокрую,
грязную книгу или тетрадь, водя пальцем по страницам, как если бы искал
там нужный номер. Затем брал треугольник, клал на стол, шлепал печатью и
издавал отрывистое покашливание, а я не мог взять в толк, как это он может
делать все сразу: ведь чтобы листать книгу, требовалась третья рука, а у
него, безусловно, были всего лишь две, но тут я заметил, что сидит он не
на стуле, а на одном из своих собратьев, и тот, согнувшись под тяжестью
чиновника, поминутно подсовывает ему какой-то список или каталог. Шло это
довольно гладко, но у меня занемели ноги от стояния в неудобной позе за
кучей грязи; наконец проверка кончилась, стол со сложенными ножками
взвалили кому-то на спину, все построились в колонну по трое и зашагали
прямо к линии горизонта, туда, где синел густой лес. Я все это время сидел
пригнувшись, не решаясь высунуть носа. Вернувшись в ракету, долго мылся,
чистил и драил одежду, особенно обувь, и размышлял об увиденном.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Многое дал бы я, чтобы понять то, что мне довелось сегодня увидеть. Я
отошел от ракеты на добрых пятнадцать узлов, места там гораздо суше, но из
расположенного по соседству болота плывут над самой землей белесые полосы
тумана. Сперва я встретил одинокого курдля-самца - он спал на солнце,
которое висело еще довольно низко. Должно быть, сны ему снились плохие,
потому что он ужасно хрипел, а когда вздыхал, из его полуоткрытой пасти
вырывался настоящий вихрь, разгонявший влажные испарения. Вонь едва не
свалила меня с ног, поэтому я выполнил обходной маневр и зашел с
наветренной стороны, чтобы сделать несколько снимков. Это удалось бы как
нельзя лучше, но, увы, при перезарядке кассеты упали в яму, заполненную до
краев водой и грязью, - след его ног, но я не решился нырнуть в эту липкую
лужу. Этот курдль был настоящий колосс. Издали я было принял его за
какой-то корабль, выброшенный бурей на берег, пока не увидел, как
раздуваются от дыхания его бока. Со спины у него свисали лохмотья линяющей
шкуры. Большой части хвоста недоставало. Потом в путеводителе я нашел
описание таких особей - они теряют хвост, потому что сами его надгрызают.
Такой курдль, обычно уже поседевший и серьезно пораженный склерозом,
зовется плешехвостом. Как я вскоре убедился, старик был обитаем. Я снимал
его с разных сторон, записывал на пленку его стоны во сне, а после,
проголодавшись, подкрепился сухим провиантом, который взял с собой. Уже
темнело, когда во все еще раздвинутой пасти засветились огни. Значит,
курдли все-таки извергают огонь, подумал я, полагая, что это
самовозгорание; но то были фонарики идущих друг за другом существ, таких
же, как встреченные мною накануне. Однако эти одевались немного иначе. На
них были треуголки a la "пирожок", несколько, осевшие от влаги, и
маленькие фраки, перехваченные шарфами разного цвета. На шарфах что-то
блестело, возможно ордена или медали, но с каждой минутой становилось все
темнее, и даже с помощью полевого бинокля я не смог разглядеть получше из
своего укрытия. На этот раз существ выпало из курдля очень много, чуть ли
не две сотни. У меня на глазах они побежали навстречу друг другу, словно в
атаку, но вместо того, чтобы сразиться, начали карабкаться друг на дружку,
подскакивая и выгибаясь. Выглядело это как акробатический номер: они
образовали четыре центра влезания, четыре столба из вцепившихся друг в
дружку существ сотрясались от напряжения неподалеку, от спящего великана,
а другие все прыгали на них и поспешно лезли наверх, словно бы решив, в
коллективном помешательстве, соорудить из самих себя лестницу до самого
неба, живую Вавилонскую башню; наконец с верхушек четырех телесных колонн
они начали перебрасывать арки, сплетая руки и ноги, и тут меня словно
током ударило: я понял, что они, собственно, делают. Из собственных тел
они создали подобие курдля! Но безумием это вовсе не было, а если и было,
то в их безумии имелась своя система, потому что один из них, покрупнее,
весь обвешанный шарфами и знаками отличия, покрикивал в рупор мегафона; он
явно руководил их усердным хватательным восхождением. Припомнив о том, что
я вычитал в библиотеке МИДа в самых старых отчетах об экспедициях, я
решил, что псевдокурдль двинется с места, хотя в то же самое время
сознавал, что это невозможно физически. Тем временем взошла луна, и хотя
вообще-то я не испытывал к ней симпатии - она напоминала мне о прежнем
конфузе, - теперь она помогла мне своим сиянием. При полной луне я до тех
пор разглядывал лжекурдля в ночной бинокль, пока не обнаружил в его
конструкции любопытные закономерности. У члаков, изображавших ноги, шарфы
были довольно узкие, неопределенного темного цвета - вернее всего, просто
грязные. Те, что вскарабкались выше, носили шарфы пошире и посветлее,
должно быть, желтые или светло-оранжевые, а члаки, лежавшие на самом
верху, изображая лопатки и хребет, были перепоясаны крест-накрест двумя
лентами, блестевшими так, словно в них были вплетены серебряные нити.
Впрочем, эта живая постройка не могла стоять долго - ноги и брюхо все
явственней дрожали от напряжения; но их командир, или дирижер, окруженный
небольшой свитой, все еще властно покрикивал, а затем по его знаку
появились трубачи, и в сопровождении труб раздалась приглушенная, но
вполне различимая песнь. Впечатление было необычное и очень сильное, и я
терялся в догадках, к чему им, собственно, все это. Что это: цирковой
номер, государственная церемония, военный парад на месте или, наконец,
ритуальный обряд наподобие религиозного? Впрочем, с тем же успехом это
могло быть что-то совершенно иное, чему у нас и названия нет. Время от
времени кто-нибудь из актеров отваливался от псевдотуши и украдкой, на
четвереньках уползал в темноту, словно бы крайне пристыженный или
испуганный своим невольным отступничеством. Продолжалось это с полчаса, а
может и дольше, пока курдль не начал понемногу просыпаться. Тогда
счетверенная пирамида мгновенно рассыпалась, сотни тел разлетелись в
разные стороны, заиграли трубы, и четыре шеренги члаков поспешили к
зевающему гиганту, чтобы при свете скачущих фонариков исчезнуть в его
пасти. Туча закрыла луну, и я, уже мало что видя, все же успел разглядеть,
что градоход постепенно встает сначала на задние, потом на передние ноги и
торжественно трогается в путь. В брюхе у него так бурчало и громыхало,
словно он страдал несварением желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
спине, как рюкзак. Тот, повыше, уселся за стол, и образовавшаяся на моих
глазах длинная очередь начала медленно продвигаться вперед; проходя перед
сидящим - каким-то чиновником, в этом я уже не сомневался, - каждый
поочередно предъявлял ему белый треугольник, зажатый в руке, то ли
удостоверение, то ли просто карточку из плотной бумаги или пластика.
Чиновник, рассевшись с широко расставленными и согнутыми назад коленями,
со всеми вел себя одинаково: смотрел на карточку, потом на лицо
проверяемого и наконец заглядывал в небольшую, но очень толстую, мокрую,
грязную книгу или тетрадь, водя пальцем по страницам, как если бы искал
там нужный номер. Затем брал треугольник, клал на стол, шлепал печатью и
издавал отрывистое покашливание, а я не мог взять в толк, как это он может
делать все сразу: ведь чтобы листать книгу, требовалась третья рука, а у
него, безусловно, были всего лишь две, но тут я заметил, что сидит он не
на стуле, а на одном из своих собратьев, и тот, согнувшись под тяжестью
чиновника, поминутно подсовывает ему какой-то список или каталог. Шло это
довольно гладко, но у меня занемели ноги от стояния в неудобной позе за
кучей грязи; наконец проверка кончилась, стол со сложенными ножками
взвалили кому-то на спину, все построились в колонну по трое и зашагали
прямо к линии горизонта, туда, где синел густой лес. Я все это время сидел
пригнувшись, не решаясь высунуть носа. Вернувшись в ракету, долго мылся,
чистил и драил одежду, особенно обувь, и размышлял об увиденном.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Многое дал бы я, чтобы понять то, что мне довелось сегодня увидеть. Я
отошел от ракеты на добрых пятнадцать узлов, места там гораздо суше, но из
расположенного по соседству болота плывут над самой землей белесые полосы
тумана. Сперва я встретил одинокого курдля-самца - он спал на солнце,
которое висело еще довольно низко. Должно быть, сны ему снились плохие,
потому что он ужасно хрипел, а когда вздыхал, из его полуоткрытой пасти
вырывался настоящий вихрь, разгонявший влажные испарения. Вонь едва не
свалила меня с ног, поэтому я выполнил обходной маневр и зашел с
наветренной стороны, чтобы сделать несколько снимков. Это удалось бы как
нельзя лучше, но, увы, при перезарядке кассеты упали в яму, заполненную до
краев водой и грязью, - след его ног, но я не решился нырнуть в эту липкую
лужу. Этот курдль был настоящий колосс. Издали я было принял его за
какой-то корабль, выброшенный бурей на берег, пока не увидел, как
раздуваются от дыхания его бока. Со спины у него свисали лохмотья линяющей
шкуры. Большой части хвоста недоставало. Потом в путеводителе я нашел
описание таких особей - они теряют хвост, потому что сами его надгрызают.
Такой курдль, обычно уже поседевший и серьезно пораженный склерозом,
зовется плешехвостом. Как я вскоре убедился, старик был обитаем. Я снимал
его с разных сторон, записывал на пленку его стоны во сне, а после,
проголодавшись, подкрепился сухим провиантом, который взял с собой. Уже
темнело, когда во все еще раздвинутой пасти засветились огни. Значит,
курдли все-таки извергают огонь, подумал я, полагая, что это
самовозгорание; но то были фонарики идущих друг за другом существ, таких
же, как встреченные мною накануне. Однако эти одевались немного иначе. На
них были треуголки a la "пирожок", несколько, осевшие от влаги, и
маленькие фраки, перехваченные шарфами разного цвета. На шарфах что-то
блестело, возможно ордена или медали, но с каждой минутой становилось все
темнее, и даже с помощью полевого бинокля я не смог разглядеть получше из
своего укрытия. На этот раз существ выпало из курдля очень много, чуть ли
не две сотни. У меня на глазах они побежали навстречу друг другу, словно в
атаку, но вместо того, чтобы сразиться, начали карабкаться друг на дружку,
подскакивая и выгибаясь. Выглядело это как акробатический номер: они
образовали четыре центра влезания, четыре столба из вцепившихся друг в
дружку существ сотрясались от напряжения неподалеку, от спящего великана,
а другие все прыгали на них и поспешно лезли наверх, словно бы решив, в
коллективном помешательстве, соорудить из самих себя лестницу до самого
неба, живую Вавилонскую башню; наконец с верхушек четырех телесных колонн
они начали перебрасывать арки, сплетая руки и ноги, и тут меня словно
током ударило: я понял, что они, собственно, делают. Из собственных тел
они создали подобие курдля! Но безумием это вовсе не было, а если и было,
то в их безумии имелась своя система, потому что один из них, покрупнее,
весь обвешанный шарфами и знаками отличия, покрикивал в рупор мегафона; он
явно руководил их усердным хватательным восхождением. Припомнив о том, что
я вычитал в библиотеке МИДа в самых старых отчетах об экспедициях, я
решил, что псевдокурдль двинется с места, хотя в то же самое время
сознавал, что это невозможно физически. Тем временем взошла луна, и хотя
вообще-то я не испытывал к ней симпатии - она напоминала мне о прежнем
конфузе, - теперь она помогла мне своим сиянием. При полной луне я до тех
пор разглядывал лжекурдля в ночной бинокль, пока не обнаружил в его
конструкции любопытные закономерности. У члаков, изображавших ноги, шарфы
были довольно узкие, неопределенного темного цвета - вернее всего, просто
грязные. Те, что вскарабкались выше, носили шарфы пошире и посветлее,
должно быть, желтые или светло-оранжевые, а члаки, лежавшие на самом
верху, изображая лопатки и хребет, были перепоясаны крест-накрест двумя
лентами, блестевшими так, словно в них были вплетены серебряные нити.
Впрочем, эта живая постройка не могла стоять долго - ноги и брюхо все
явственней дрожали от напряжения; но их командир, или дирижер, окруженный
небольшой свитой, все еще властно покрикивал, а затем по его знаку
появились трубачи, и в сопровождении труб раздалась приглушенная, но
вполне различимая песнь. Впечатление было необычное и очень сильное, и я
терялся в догадках, к чему им, собственно, все это. Что это: цирковой
номер, государственная церемония, военный парад на месте или, наконец,
ритуальный обряд наподобие религиозного? Впрочем, с тем же успехом это
могло быть что-то совершенно иное, чему у нас и названия нет. Время от
времени кто-нибудь из актеров отваливался от псевдотуши и украдкой, на
четвереньках уползал в темноту, словно бы крайне пристыженный или
испуганный своим невольным отступничеством. Продолжалось это с полчаса, а
может и дольше, пока курдль не начал понемногу просыпаться. Тогда
счетверенная пирамида мгновенно рассыпалась, сотни тел разлетелись в
разные стороны, заиграли трубы, и четыре шеренги члаков поспешили к
зевающему гиганту, чтобы при свете скачущих фонариков исчезнуть в его
пасти. Туча закрыла луну, и я, уже мало что видя, все же успел разглядеть,
что градоход постепенно встает сначала на задние, потом на передние ноги и
торжественно трогается в путь. В брюхе у него так бурчало и громыхало,
словно он страдал несварением желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90