..
Раздался дружный протестующий хор. Я перекричал всех, призывая их
высказаться по вопросу об энцианской этикосфере. На это они согласились.
- Быть может, - начал лорд Рассел, - этим птичьим сынам и удалось
соорудить так называемую этикосферу, но тем самым они изготовили
индивидуальные тюрьмочки, великое множество невидимых смирительных
рубашек. Любой достаточно мощный порыв ко всеобщему счастью заканчивается
строительством каталажек. Сама эта идея - не что иное, как иррациональная
фата-моргана разума...
- Я это всегда утверждал, - откликнулся сильным старческим голосом
лорд Поппер. - Corruptio optima pessima [падение доброго - самое злое
падение (лат.)], и так далее. Спектр возможных состояний общества является
одноосевым, и располагается он между закрытым и открытым обществом. Левый
экстремум - это тоталитарная диктатура, управляющая всем, что только ни
есть человеческого, вплоть до содержания песенок в детских садах, а правый
экстремум - это анархия. Демократии размещаются примерно посередине. Эти
энциане явно пытались соединить обе крайности, чтобы каждый мог жить в
обществе открытом и закрытом одновременно и брыкаться в свое удовольствие,
замкнутый в невидимом пузыре заповедей, которые невозможно нарушить. Можно
было бы это назвать тирархией, но ничего хорошего она не сулит. Думаю, там
даже больше несчастья, чем где бы то ни было.
- Почему, лорд Поппер? - спросил я.
- Потому что в полицейском государстве человек, подвергаемый пыткам,
может по крайней мере верить, что если его перестанут пытать, то вместе с
другими он построит счастливый мир. А человек, заласкиваемый безустанно
под попечением государства этой пресловутой синтурой, не может даже в
мыслях никуда убежать, потому что бежать уже некуда. Сносны лишь
промежуточные состояния общественной агрегации.
- А я полагаю, - сказал Фейерабенд, - что там, где нет law and order
[закона и порядка (англ.)], побеждают клыки, локти и когти; а где есть law
and order, с колыбели до крематория, там несчастья, в общем-то, столько
же, но вкус у него другой. Лорд Поппер с его апологией открытого общества
должен был бы заметить, что это всего лишь вежливое обозначение такого
положения вещей, при котором имеются большие собаки и маленькие, и им
позволено друг дружку облаивать, но пожирать нельзя. Ребенком я
зачитывался чудесными историями о будущем мире, в котором домохозяйки
переквалифицируются в доценток лимнологии, дворники - в профессоров общей
теории всего на свете, а остальные будут творить сколько влезет, и
получится неслыханный расцвет искусств. Удивительно, как много отнюдь не
глупых людей верило в эти бредни. Ведь большая часть человечества вовсе не
хочет угробить жизнь на собирание старых раковин, и вообще ей до лампочки
любые раковины, кроме раковины унитаза, а думать о вечных вопросах она
начинает лишь после визита к врачу, который на вопрос о диагнозе дает
уклончивые ответы. Следствием тотальной автоматизации будет новое издание
того, что в средние века называлось Hollenfahrt [сошествие в ад (нем.)].
Разные дороги ведут в ад. Некоторые из них усыпаны розами и политы медом.
Открытое общество лучше закрытого в том отношении, что из него легче
сбежать. Вот только неизвестно, куда. И все же приятней иметь за собой
открытые двери, чем зарешеченные и приколоченные гвоздями к дверной
коробке. Я, во всяком случае, такого мнения.
- А я разве писал когда-нибудь, что открытое общество - это какой-то
идеал? - обрушился Поппер на Фейерабенда. - Просто в качестве скептика я
всегда выступал за меньшее зло.
- Жаль, что вы этим не ограничились, - заметил Фейерабенд, - потому
что ваша концепция научного познания не выдерживает критики, как я
показал, - впрочем, не первый и не последний.
- Сам Эйнштейн признал мою правоту, - начал было задетый за живое
Поппер, но Фейерабенд не дал ему закончить.
- Об обстоятельствах, при которых Эйнштейн - человек поистине
голубиного сердца - признал вашу правоту, вы, лорд Поппер, писали уже
столько раз, что можно ограничиться сноской. Как говорил мне доктор
Чиппендейл, Эйнштейн тогда страдал от мигрени и принял значительное
количество порошков от головной боли, отупляющее воздействие которых
хорошо известно.
Обиженный Поппер умолк. Затянувшуюся тишину прервал наконец Рассел.
- Мой уважаемый коллега-философ из палаты лордов имел несчастье
родиться системным философом в эпоху, когда системной философии уже быть
не может. Надо смотреть правде в глаза, коллега Поппер! Господин
Фейерабенд - умеренный анархический экстремист в теории познания, а я -
неимперативный антиинтуитивный категориалист аналитического стиля,
наконец, лорд Поппер - автор нескольких любопытных концепций, а так вообще
- несинкатегорематический разогреватель онтологически нейтрализованных
зразов в соусе из Circulus Vindobonensis [венский кружок (лат.) -
объединение философов-неопозитивистов, существовавшее в 1920-1924-е годы].
Из Кружка, в котором Витгенштейн сиял, сиял и наконец перестал. А Кружок с
тех пор висит себе на колышке. Ведь эклектический синкретизм работ
господина Поппера...
- Вы меняете взгляды чаще, чем подштанники! - крикнул обозленный,
прямо-таки выведенный из социостатического равновесия лорд Поппер. - Скажи
мне, лорд Рассел, что осталось у тебя от дивной поры молодой? Три тома
"Principia Mathematica" ["Принципов математики" (лат.)], вымученных за
долгие годы. Так вот: спешу сообщить, что Чанг Вэнь или другой
какой-нибудь Пинг-Понг - не запоминаю я этих китайских имен -
запрограммировал компьютер так, что все доказанное Б.Расселом в его
пресловутых "Принципах" машина доказала за восемь минут со средней
скоростью самоубийцы, который бросился с девяностого этажа на Юпитере,
где, как известно, сила тяжести во столько же раз больше земной, сколько
раз домработница господина Тичи ошиблась в счетах из прачечной в свою
пользу.
Эти последние слова показались мне до такой степени неуместными, что
я сделал над собой усилие - действительно сразу открыл глаза. Хуже всего
было то, что я не знал, когда именно меня сморило, однако признаться в
этом я постыдился. Похоже, впрочем, что я потерял не слишком много, потому
что они продолжали препираться, хотя и не так грубо, как мне это
приснилось. Чтобы немного расшевелить их, я подбросил в дискьютер двух
люзанистов - одного из них звали Бионизий Ререн, а другого Пьер Сомон - и,
должно быть, под влиянием какой-то одеревенелости мысли из-за долгого
пребывания в пустоте, подумал, что если бы они были одним человеком
индейского происхождения, то назывались бы Ревущий Лосось [от немецкого
rohren - реветь и французского saumon - лосось]. Профессор Сомон оказался
ценным приобретением для нашего коллектива как знаток люзанской философии.
С XXII века, объяснил он нам, это философия по своему субъекту
релятивистская, а по объекту - прикладная. Иначе говоря, в то время как на
Земле субъектом, или попросту философом, всегда является человек, на Энции
философствуют также машины и даже облачность, поскольку некоторые
разновидности шустров, уносимые ветром, соединяются на границе тропосферы
в необычайно разумные тучки-почемучки и умудренные облака, которые, не
имея больше чем заняться, рассуждают о смысле бытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Раздался дружный протестующий хор. Я перекричал всех, призывая их
высказаться по вопросу об энцианской этикосфере. На это они согласились.
- Быть может, - начал лорд Рассел, - этим птичьим сынам и удалось
соорудить так называемую этикосферу, но тем самым они изготовили
индивидуальные тюрьмочки, великое множество невидимых смирительных
рубашек. Любой достаточно мощный порыв ко всеобщему счастью заканчивается
строительством каталажек. Сама эта идея - не что иное, как иррациональная
фата-моргана разума...
- Я это всегда утверждал, - откликнулся сильным старческим голосом
лорд Поппер. - Corruptio optima pessima [падение доброго - самое злое
падение (лат.)], и так далее. Спектр возможных состояний общества является
одноосевым, и располагается он между закрытым и открытым обществом. Левый
экстремум - это тоталитарная диктатура, управляющая всем, что только ни
есть человеческого, вплоть до содержания песенок в детских садах, а правый
экстремум - это анархия. Демократии размещаются примерно посередине. Эти
энциане явно пытались соединить обе крайности, чтобы каждый мог жить в
обществе открытом и закрытом одновременно и брыкаться в свое удовольствие,
замкнутый в невидимом пузыре заповедей, которые невозможно нарушить. Можно
было бы это назвать тирархией, но ничего хорошего она не сулит. Думаю, там
даже больше несчастья, чем где бы то ни было.
- Почему, лорд Поппер? - спросил я.
- Потому что в полицейском государстве человек, подвергаемый пыткам,
может по крайней мере верить, что если его перестанут пытать, то вместе с
другими он построит счастливый мир. А человек, заласкиваемый безустанно
под попечением государства этой пресловутой синтурой, не может даже в
мыслях никуда убежать, потому что бежать уже некуда. Сносны лишь
промежуточные состояния общественной агрегации.
- А я полагаю, - сказал Фейерабенд, - что там, где нет law and order
[закона и порядка (англ.)], побеждают клыки, локти и когти; а где есть law
and order, с колыбели до крематория, там несчастья, в общем-то, столько
же, но вкус у него другой. Лорд Поппер с его апологией открытого общества
должен был бы заметить, что это всего лишь вежливое обозначение такого
положения вещей, при котором имеются большие собаки и маленькие, и им
позволено друг дружку облаивать, но пожирать нельзя. Ребенком я
зачитывался чудесными историями о будущем мире, в котором домохозяйки
переквалифицируются в доценток лимнологии, дворники - в профессоров общей
теории всего на свете, а остальные будут творить сколько влезет, и
получится неслыханный расцвет искусств. Удивительно, как много отнюдь не
глупых людей верило в эти бредни. Ведь большая часть человечества вовсе не
хочет угробить жизнь на собирание старых раковин, и вообще ей до лампочки
любые раковины, кроме раковины унитаза, а думать о вечных вопросах она
начинает лишь после визита к врачу, который на вопрос о диагнозе дает
уклончивые ответы. Следствием тотальной автоматизации будет новое издание
того, что в средние века называлось Hollenfahrt [сошествие в ад (нем.)].
Разные дороги ведут в ад. Некоторые из них усыпаны розами и политы медом.
Открытое общество лучше закрытого в том отношении, что из него легче
сбежать. Вот только неизвестно, куда. И все же приятней иметь за собой
открытые двери, чем зарешеченные и приколоченные гвоздями к дверной
коробке. Я, во всяком случае, такого мнения.
- А я разве писал когда-нибудь, что открытое общество - это какой-то
идеал? - обрушился Поппер на Фейерабенда. - Просто в качестве скептика я
всегда выступал за меньшее зло.
- Жаль, что вы этим не ограничились, - заметил Фейерабенд, - потому
что ваша концепция научного познания не выдерживает критики, как я
показал, - впрочем, не первый и не последний.
- Сам Эйнштейн признал мою правоту, - начал было задетый за живое
Поппер, но Фейерабенд не дал ему закончить.
- Об обстоятельствах, при которых Эйнштейн - человек поистине
голубиного сердца - признал вашу правоту, вы, лорд Поппер, писали уже
столько раз, что можно ограничиться сноской. Как говорил мне доктор
Чиппендейл, Эйнштейн тогда страдал от мигрени и принял значительное
количество порошков от головной боли, отупляющее воздействие которых
хорошо известно.
Обиженный Поппер умолк. Затянувшуюся тишину прервал наконец Рассел.
- Мой уважаемый коллега-философ из палаты лордов имел несчастье
родиться системным философом в эпоху, когда системной философии уже быть
не может. Надо смотреть правде в глаза, коллега Поппер! Господин
Фейерабенд - умеренный анархический экстремист в теории познания, а я -
неимперативный антиинтуитивный категориалист аналитического стиля,
наконец, лорд Поппер - автор нескольких любопытных концепций, а так вообще
- несинкатегорематический разогреватель онтологически нейтрализованных
зразов в соусе из Circulus Vindobonensis [венский кружок (лат.) -
объединение философов-неопозитивистов, существовавшее в 1920-1924-е годы].
Из Кружка, в котором Витгенштейн сиял, сиял и наконец перестал. А Кружок с
тех пор висит себе на колышке. Ведь эклектический синкретизм работ
господина Поппера...
- Вы меняете взгляды чаще, чем подштанники! - крикнул обозленный,
прямо-таки выведенный из социостатического равновесия лорд Поппер. - Скажи
мне, лорд Рассел, что осталось у тебя от дивной поры молодой? Три тома
"Principia Mathematica" ["Принципов математики" (лат.)], вымученных за
долгие годы. Так вот: спешу сообщить, что Чанг Вэнь или другой
какой-нибудь Пинг-Понг - не запоминаю я этих китайских имен -
запрограммировал компьютер так, что все доказанное Б.Расселом в его
пресловутых "Принципах" машина доказала за восемь минут со средней
скоростью самоубийцы, который бросился с девяностого этажа на Юпитере,
где, как известно, сила тяжести во столько же раз больше земной, сколько
раз домработница господина Тичи ошиблась в счетах из прачечной в свою
пользу.
Эти последние слова показались мне до такой степени неуместными, что
я сделал над собой усилие - действительно сразу открыл глаза. Хуже всего
было то, что я не знал, когда именно меня сморило, однако признаться в
этом я постыдился. Похоже, впрочем, что я потерял не слишком много, потому
что они продолжали препираться, хотя и не так грубо, как мне это
приснилось. Чтобы немного расшевелить их, я подбросил в дискьютер двух
люзанистов - одного из них звали Бионизий Ререн, а другого Пьер Сомон - и,
должно быть, под влиянием какой-то одеревенелости мысли из-за долгого
пребывания в пустоте, подумал, что если бы они были одним человеком
индейского происхождения, то назывались бы Ревущий Лосось [от немецкого
rohren - реветь и французского saumon - лосось]. Профессор Сомон оказался
ценным приобретением для нашего коллектива как знаток люзанской философии.
С XXII века, объяснил он нам, это философия по своему субъекту
релятивистская, а по объекту - прикладная. Иначе говоря, в то время как на
Земле субъектом, или попросту философом, всегда является человек, на Энции
философствуют также машины и даже облачность, поскольку некоторые
разновидности шустров, уносимые ветром, соединяются на границе тропосферы
в необычайно разумные тучки-почемучки и умудренные облака, которые, не
имея больше чем заняться, рассуждают о смысле бытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90